Жизненный план - Лори Нелсон Спилман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Медсестра очень хорошо за тобой ухаживает, чтобы ты скорее поправилась.
— Я… не… поправлюсь, — шепчет Санкита.
— Не надо, милая. — Я закусываю щеку изнутри так сильно, что ощущаю вкус крови. Я не имею права показывать ей, как мне страшно. — Ты должна бороться, Санкита! У тебя есть дочь.
— Вы. Позаботьтесь… о моей дочери. Пожалуйста.
Я отвожу взгляд и сглатываю ком в горле.
— Это ни к чему. Ты поправишься.
С трудом, собрав, кажется, все последние силы, она поворачивает ко мне голову и смотрит в глаза:
— Пожалуйста!
По телу пробегает дрожь, и я не могу больше скрывать ее от Санкиты. Девочка знает, что ее ждет, и беспокоится о будущем ребенка. Я осторожно обнимаю ее и укачиваю, как маленькую.
— Я не брошу твою дочь. Обещаю, у нее будет прекрасная жизнь. Мы каждый день будем говорить о тебе. — Я прикрываю рот, чтобы заглушить стон. — Я расскажу ей, какая ты была умная… как старательно училась.
— И… любила ее.
Я закрываю глаза и киваю, не в силах издать ни звука, но через секунду заставляю себя продолжить:
— Я расскажу ей, что ты любила ее больше своей собственной жизни.
Глава 26
Похороны Санкиты не получились достойными мужественного человека, каким она была при жизни. Ее похоронили в любимом платье и золотистой кепке на кладбище Оквуд через три дня после рождения дочери в присутствии друзей из «Джошуа-Хаус», Джин Андерсен, двух учителей из школы, Герберта и меня. Стоя у края могилы рядом с Джин, священник произносит молитву и сдержанный панегирик девочке, которую он никогда не знал. После окончания процедуры Джин мчится в «Джошуа-Хаус», учителя спешат на работу. Я провожаю глазами Таню, Юлонию и остальных женщин, плетущихся на автобусную остановку на Шестьдесят седьмую улицу. Таня прикуривает сигарету, глубоко затягивается и передает ее Юлонии.
Вот и все. Все кончено. Жизнь восемнадцатилетней Санкиты Белл стала историей, и образ ее со временем будет стираться в сердцах людей. От этих мыслей меня пронзает дрожь.
— Ты в порядке, любимая? — спрашивает Герберт.
— Мне надо в больницу. — Я пристегиваю ремень, и Герберт ловит мою руку.
— Ты мечешься между больницей и работой. На этой неделе мы почти не виделись.
— Я должна быть рядом с Остин.
Он прижимает мою ладонь к губам и нежно целует.
— Милая моя, персонал делает для Остин все, что ей нужно. Отдохни сегодня. Приглашаю тебя на ужин.
Герберт прав. Остин не будет по мне скучать. Но дело в том, что я скучаю по ней. Я с надеждой на понимание заглядываю в глаза Герберта:
— Я не могу.
Разумеется, он все понимает. Не выдав своих эмоций даже взглядом, он заводит мотор и едет в больницу.
Я быстрым шагом вхожу в палату Остин, готовая увидеть привычный синий свет в «инкубаторе», но на этот раз на ее глазах нет повязки, и кувез не светится, как солярий. Малышка лежит на животе, головка ее повернута ко мне. Я приседаю на корточки и заглядываю в открытые глаза:
— Привет, милая. Какая ты красивая.
Ко мне подходит медсестра Ладонна.
— У нее все в порядке, уровень билирубина нормализовался. Хотите ее подержать?
Последние два дня, что Остин принимала светотерапию, я несколько раз просовывала руку в отверстие и прикасалась к ее коже, но о том, чтобы взять ее на руки, боялась даже думать.
— Э, хорошо. Давайте. Постараюсь не сделать ей больно.
— Не волнуйтесь, — улыбается Ладонна. — Она сильнее, чем вы думаете, а сейчас ей просто необходимо человеческое тепло.
После смерти Санкиты эта медсестра была ко мне внимательнее остальных. Она знала, что я собираюсь удочерить Остин, и относилась ко мне как к молодой матери, а не как к посетителю. В отличие от ловких мам с горящими глазами я кажусь себе неуклюжей и совершенно неподготовленной. Санкита доверила мне своего единственного ребенка. Благополучие этого крошечного человека лежит на моих плечах. А что, если я потерплю неудачу, как с Питером Мэдисоном?
Ладонна поднимает крышку кувеза и одной рукой берет Остин, одновременно второй поправляя провода и маску «сипап». Затем перевешивает фотографию, которую я прикрепила для Остин, — фотографию Санкиты с удостоверения личности, — берет одеяло и заворачивает в него малышку.
— Дети любят, когда их туго пеленают, — говорит она мне и протягивает кулек.
Остин почти ничего не весит и помещается на одной согнутой руке. Лобик ее морщится, но крики едва слышны из-за маски, закрывающей рот и нос.
— Она плачет, — бормочу я и протягиваю девочку Ладонне, но та даже не пытается взять ее. Какая же я неуклюжая. Я пытаюсь укачать Остин, но она кривится и продолжает хныкать.
— Что с ней?
— Она сегодня весь день капризничает. Знаете, что я думаю?
— Угу, что ей не хватает нормальной мамы.
Ладонна берет меня за руку:
— Нет! Вы будете отличной матерью. Я думаю, Остин не хватает «заботы кенгуру».
— Как же я сразу не догадалась! Ладонна, прошу вас, вы опытная медсестра, все время с новорожденными. Объясните мне, бога ради, что это за забота?
Женщина заливается веселым смехом.
— У кенгуру телесный контакт с детенышем, когда он в сумке матери, это необходимо и человеческому ребенку. Надо постоянно закреплять физический контакт с новорожденным. Исследования показывали, что у ребенка стабилизируется дыхание и сердцебиение. Телесный контакт помогает малышу сохранять калории, чтобы набирать вес и даже регулировать температуру. Тело матери выполняет функции «инкубатора».
— Неужели это правда?
— Да. Температура материнской груди меняется в зависимости от температуры тела младенца. Малыши полностью зависят от матери. Хотите попробовать?
— Но я ведь не ее мать… не биологическая.
— Именно поэтому вам надо скорее закрепить связь. Я поставлю перегородку, чтобы вы могли побыть наедине, а вы пока распеленайте Остин. Снимайте все, кроме подгузника. Дать вам халат, или вы просто расстегнете блузку?
— Э… я расстегну, наверное. Вы уверены, что это сработает с ненастоящей матерью? Не хочется, чтобы Остин простудилась из-за моей неудачной попытки обеспечить «заботу кенгуру»?
Ладонна смеется.
— Сработает, — говорит она и сразу становится серьезной. — Да, Брет, помните, как вы просили меня не называть Остин девочкой?
— Разумеется.
— Вот теперь и вам стоит прекратить называть себя ненастоящей матерью.
Я вздыхаю и киваю:
— Обещаю.
Я сижу на складном стуле, отгороженная от всех ширмой, сняв блузку и лифчик. Ладонна кладет Остин мне на руки, используя левую грудь как подушку. Мягкие волосики щекочут кожу, и я вздрагиваю от неожиданности. Ладонна накрывает Остин одеяльцем.
— Желаю вам обеим хорошо провести время, — говорит она, скрываясь за ширмой.
Подождите, у меня еще вопрос. Сколько мне так сидеть? Может, принесете мне книгу или какой-то журнал?
Я вздыхаю и осторожно кладу руку на спину Остин. Кожица мягкая, словно масло, пальцами я ощущаю дыхание малышки. Личико уже не искажено гримасой, глазки открыты, давая мне понять, что она не спит.
— Привет, Остин. Ты сегодня не веселая, сладкая вишенка? Жаль, что твоя мама умерла. Мы ведь с тобой так ее любили, правда?
Остин моргает, словно понимает мои слова.
— Теперь я твоя мама, — шепчу я. — Я только учусь быть мамой, так что прости мне некоторые ошибки, ладно?
Остин смотрит на меня и не моргает.
— Они будут, я понимаю, и ты понимаешь, милая. Но обещаю тебе, что сделаю все от меня зависящее, чтобы жизнь твоя была счастливой, спокойной и благополучной.
Остин прижимается к моей шее и тихо смеется. Дыхание ее замедляется, глаза закрыты. Я смотрю на лежащее у меня на груди чудо и чувствую, как сдавливает горло. Я прижимаюсь щекой к маленькой, не больше яблока, головке.
— Я горжусь тем, что ты моя дочь.
Через какое-то время из-за ширмы появляется Ладонна.
— Время для посещений истекло, — шепчет она.
Я растерянно смотрю на часы.
— Уже?
— Вы сидите тут почти три часа.
— Шутите.
— Ничуть. Вижу, Остин уже лучше. Да и вам тоже. Как все прошло?
— Это было… — целую головку Остин, — волшебно.
Я кладу малышку в «инкубатор» и желаю спокойной ночи. На глаза мне попадается фотография Санкиты — единственная, какую смогла отыскать Джин. Я прикрепляю ее так, чтобы она всегда была перед глазами Остин, и даю себе слово принести завтра еще фотографий.
На этот раз моих.
Умом я понимаю, что подобного результата можно было бы добиться с помощью любого теплого тела, но все же с гордостью смотрю на стремительное преображение Остин. Всего через пять дней «заботы кенгуру» врачи снимают «сипап», оставив лишь носовые трубки. Наконец, я могу увидеть ее красивый ротик и поцеловать личико. С момента рождения, за девять дней, она прибавила уже четыре унции и походит больше на человека, чем на инопланетянина.