Сорок пять - Александр Дюма

– Я? Приказать?

– Да, вы.

– Я ведь ничем не распоряжаюсь, – продолжал Борроме, приняв сокрушенный вид, – хозяин – тут!

– В кресле… спит… когда все бодрствуют, – сказал Жак, и в тоне его звучало скорее раздражение, чем уважение. – Хозяин.

И его умный, остро проницательный взгляд, казалось, проникал в самое сердце брата Борроме.

– Надо уважать его сан и его покой, – произнес тот, выходя на середину комнаты, но сделав при этом такое неловкое движение, что небольшой табурет опрокинулся и упал на пол.

Хотя ковер заглушил стук табурета, как заглушил он звук удара, когда брат Жак топнул ногой, дон Модест вздрогнул и пробудился.

– Кто тут? – вскричал он дрожащим голосом заснувшего на посту и внезапно разбуженного часового.

– Сеньор аббат, – сказал брат Борроме, – простите, если мы нарушили ваши благочестивые размышления, но я пришел за приказаниями.

– А, доброе утро, брат Борроме, – сказал Горанфло, слегка кивнув головой.

Несколько секунд он молчал, как видно, напрягая все струны своей памяти, затем, поморгав глазами, спросил:

– За какими приказаниями?

– Относительно оружия и доспехов.

– Оружия? Доспехов? – спросил Горанфло.

– Конечно. Ваша милость велели доставить оружие и доспехи.

– Кому я это велел?

– Мне.

– Вам?.. Я велел принести оружие, я?

– Безо всякого сомнения, сеньор аббат, – произнес Борроме твердым, ровным голосом.

– Я, – повторил до крайности изумленный дон Модест, – я?! А когда это было?

– Неделю тому назад.

– А, раз уже прошла неделя… Но для чего оно, это оружие?

– Вы сказали, сеньор аббат, – я повторяю вам собственные ваши слова, – вы сказали: «Брат Борроме, хорошо бы раздобыть оружие и раздать его всей нашей монашеской братии: гимнастические упражнения развивают телесную силу, как благочестивые увещевания укрепляют силу духа».

– Я это говорил? – спросил Горанфло.

– Да, достопочтенный аббат. Я же, недостойный, но послушный брат, поторопился исполнить ваше повеление и доставил оружие.

– Странное, однако же, дело, – пробормотал Горанфло, – ничего этого я не помню.

– Вы даже добавили, достопочтенный настоятель, латинское изречение: «Militat spiritu, militat gladio».[33]

– О, – вскричал дон Модест, от изумления выпучивая глаза, – я добавил это изречение?

– У меня память неплохая, достопочтенный аббат, – ответил Борроме, скромно опустив глаза.

– Если я так сказал, – продолжал Горанфло, медленно опуская и поднимая голову, – значит, у меня были на то основания, брат Борроме. И правда, я всегда придерживался мнения, что надо развивать тело. Еще будучи простым монахом, я боролся и словом и мечом: «Militat spiritu…» Отлично, брат Борроме. Как видно, сам господь меня осенил.

– Так я выполню ваш приказ до конца, достопочтенный аббат, – сказал Борроме, удаляясь вместе с братом Жаком, который, весь дрожа от радости, тянул его за подол рясы.

– Идите, – величественно произнес Горанфло.

– Ах, сеньор настоятель, – начал снова брат Борроме, возвращаясь через несколько секунд после своего исчезновения. – Я совсем забыл…

– Что?

– В приемной дожидается один из друзей вашей милости, он хочет с вами о чем-то поговорить.

– Как его зовут?

– Мэтр Робер Брике.

– Мэтр Робер Брике, – продолжал Горанфло, – не друг мне, брат Борроме, – он – просто знакомый.

– Так что ваше преподобие его не примете?

– Приму, приму, – рассеянно произнес Горанфло, – этот человек меня развлекает. Пусть он ко мне поднимется.

Брат Борроме еще раз поклонился и вышел.

Что касается брата Жака, то он одним прыжком вылетел из апартаментов настоятеля и очутился в комнате, где сложили оружие.

Через пять минут дверь опять отворилась, и появился Шико.

Глава 20

Два друга

Дон Модест продолжал сидеть все в той же блаженно расслабленной позе.

Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему.

Желая дать понять вошедшему, что он его заметил, дон Модест лишь соблаговолил слегка наклонить голову.

Шико, видимо, ни в малейшей степени не удивило безразличие аббата. Он продолжал шагать по комнате. На почтительном расстоянии от Горанфло он поклонился.

– Здравствуйте, господин настоятель.

– Ах, вот и вы, – произнес Горанфло, – видимо, воскресли?

– А вы считали меня умершим, господин аббат?

– Да ведь вас совсем не было видно.

– Я занят был делами.

– А!

Шико знал, что Горанфло вообще скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был еще ранний и Горанфло, по всей видимости, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись всем туловищем на мягкую спинку.

– Вы позавтракаете со мной, господин Брике? – спросил дон Модест.

– Может быть, сеньор аббат.

– Не взыщите, господин Брике, если я не смогу уделить вам столько времени, сколько хотел бы.

– Э! Да кому, черт побери, нужно ваше время, господин настоятель? Черти полосатые! Я даже не напрашивался к вам на завтрак, вы сами мне предложили.

– Разумеется, господин Брике, – сказал дон Модест с беспокойством, которое объяснялось довольно твердым тоном Шико. – Конечно, я предложил, но…

– Но вы рассчитывали, что я откажусь?

– О нет. Разве свойственна мне привычка лицемерить, скажите, господин Брике?

– Человек, стоящий, подобно вам, настолько выше многих других, может усваивать любые привычки, господин аббат, – ответил Шико, улыбнувшись так, как умел улыбаться только он.

Дон Модест, прищурившись, взглянул на Шико.

Насмехался ли Шико или говорил серьезно – разобрать было невозможно.

Шико встал.

– Почему вы встаете, господин Брике? – спросил Горанфло.

– Собираюсь уходить.

– А почему вы уходите, вы же сказали, что позавтракаете со мною?

– Прежде всего я не говорил, что буду завтракать.

– Простите, я вам предложил.

– А я ответил – может быть. Может быть не значит – да.

– Вы сердитесь?

Шико рассмеялся.

– Сержусь? – переспросил он. – А на что мне сердиться? На то, что вы наглый и грубый невежда? О, дорогой сеньор настоятель, я вас слишком давно знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.

Как громом пораженный этим выступлением, Горанфло сидел, раскрыв рот и вытянув вперед руки.

– Прощайте, господин настоятель.

– О, не уходите.