Железная маска: между историей и легендой - Жан-Кристиан Птифис

Аббат де Мован сочинил сообщение об этом путешествии, предназначенное для Анри де Сегирана, брата жены Луи де Томассен-Мазожа, и облеченное в форму писем. В одном из них рассказывается о коротком пребывании путешественников на Леренских островах 18 апреля 1687 года. Напомню, что несколькими неделями раньше Сен-Мар, которому предстояло занять должность начальника местной крепости, побывал на острове Святой Маргариты, чтобы отдать распоряжения о подготовке новых камер. 26 марта он отправился обратно в Эгзиль. Вот текст сообщения аббата де Мована:

«После обеда ветер не благоприятствовал продолжению нашего путешествия, что вынудило нас причалить к островам, которые мы собирались осмотреть лишь на обратном пути. На остров Святой Маргариты мы прибыли в пять часов, после чего мсье де Мазож и я отправились в крепость, чтобы получить пропуск на вход в башню Сен-Онора. Получив его от первого капитана (Бюсси-Дампьера. — Ж.-К. П.), мы совершили экскурсию по острову… Повсюду были видны приготовления к строительству новых укреплений. Ждали прибытия мсье де Сен-Марка (так! — Ж.-К. П.), который недавно покинул остров, чтобы лично доставить сюда неизвестного заключенного, которого везли с соблюдением чрезвычайных мер предосторожности и о котором было известно, что он, если не надоела ему его жизнь, не должен был называть своего имени, в противном случае он незамедлительно получил бы пистолетный выстрел в голову. Нам сказали, что ему готовят специальную камеру, непосредственно сообщающуюся с квартирой господина начальника крепости, который только и будет иметь возможность видеть его, лично носить ему пищу и практически в одиночку надзирать за ним.

…Я только что узнал от военного комиссара, прибывшего с Леренских островов, что три дня тому назад туда доставили государственного преступника, которого временно, до завершения сооружения для него специальной камеры, поместили в жилище одного фанфарона (шевалье де Тезю. — Ж.-К. П.). Прежде чем закончить свое письмо, я мог бы рассказать вам о том, как везли этого человека и в каком виде он предстал в Грассе, однако пора отправляться в дальнейший путь».[288]

Согласимся, что для простого путешественника, проездом побывавшего в королевской крепости, аббат осведомлен очень хорошо. Действительно, какое необычное зрелище представляло собой прибытие нового заключенного в сопровождении самого начальника крепости! И какой редкостный кортеж! Заключенного везли, точно царицу Савскую, в портшезе с наглухо зашторенными окнами, который сопровождали, удалившись на почтительное расстояние, солдаты. В Грассе, где сделали короткую остановку, Сен-Мар открыл дверцу портшеза, позволив заключенному выйти. Любопытные могли видеть, как из своей клетки вышло, зажатое с двух боков стражниками, некое подобие призрака с железной маской на лице… Это происшествие и породило знаменитую легенду, которая на протяжении трех веков будет поражать воображение людей.

Бюсси-Дампьер был излишне разговорчив, военный комиссар в Каннах тоже, однако по-настоящему положил начало всем этим разговорам сам Сен-Мар, еще во время своей первой инспекторской поездки на остров Святой Маргариты в феврале-марте 1687 года. Неожиданно получив освобождение от своего изгнания в Эгзиле, от своих огорчений и разочарований, обрадованный перспективой закончить свою карьеру в Провансе, он вновь принялся рассказывать уже упоминавшиеся «небылицы», но уже в более развернутом виде, придав легенде те структурообразующие элементы, которые впредь всегда оставались неизменными. Этот заключенный, доверительно сообщал он своим собеседникам, такой важный, что приходится устраивать для него специальную камеру. Если же этот несчастный откроет свое имя, то «есть приказ тут же прикончить его пистолетным выстрелом в голову». Чего только не говорят! Каждый день он якобы должен лично носить ему еду и быть «практически единственным его слугой». Несомненно, со слов самого Сен-Мара спустя одиннадцать лет Дю Жюнка рассказывал о заключенном, имя которого не произносится и которого кормит лично господин начальник крепости.

Сен-Мар постарался сделать все, чтобы окружающие подумали, будто он, бывший тюремщик опального королевского министра и графа де Лозена, держит в заключении очень важного и высокопоставленного человека. Для этого он весьма умело устроил легкую путаницу с полученными приказами. Так, он несколько переиначил предписания, содержащиеся в письме Лувуа от 19 июля 1669 года: там не было ни слова о необходимости убивать заключенного, а говорилось лишь о том, чтобы «пригрозить ему смертью, если он будет говорить о чем-либо ином, кроме своих потребностей» — это не одно и то же. И действительно, ни Данже, ни Ла Ривьер не были обречены на смерть в 1680 году, когда обнаружили потайной ход и возникло подозрение, что слуги болтали с Лозеном. По крайней мере в первое время, когда Сен-Мар еще хорошо чувствовал себя, Лувуа обязал его лично приносить пищу заключенному, и тюремщик в известном смысле сделался слугой слуги, однако умудрился и эту унизительную обязанность превратить в средство повышения своего реноме. Он настойчиво внедрял в сознание окружающих мысль, что если дают подобного рода распоряжения такому знатному господину, как он, то, значит, заключенный является исключительно важной особой! Чем больше говорили об этой загадке, тем больше, чувствовал Сен-Мар, возрастал его престиж и тем полнее удовлетворял он свое суетное честолюбие!

Следует заметить, что со второй половины XVI века маска использовалась не только как средство для маскировки, но также и для защиты кожи лица от солнца. Дамы из высшего света никогда не расставались с маской. Ее носили, зажав в зубах специальную стеклянную пуговицу. В XVII веке маску продолжали использовать с этой целью, хотя уже реже. На одной из картин изображен юный Людовик XIII, целующий свою мать «под маской». Герцогиня Монпансье рассказывает в своих «Мемуарах», что как-то раз в высшем обществе она стала свидетельницей того, как мадам де Шатийон, увидев приближающегося аббата Базиля Фуке, которого она ненавидела, тут же вытащила из сумочки маску и, обратившись к брату короля, сказала: «Позвольте мне надеть маску, у меня озябло лицо!»[289] Деликатная супруга маршала Клерамбо, имевшая очень нежную кожу, всегда выходила на прогулку в черной бархатной полумаске. «Она постоянно была в маске, — писал Сен-Симон, — даже в карете и в театральной ложе, словно не в силах расстаться с этим вышедшим из моды предметом… Она говорила, что ее лицо сразу же покрывается коростой, как только его обдует ветер… Она была единственной, кто носил маску, и когда при встрече кто-нибудь приветствовал ее, она, прежде чем сделать реверанс, непременно снимала свою маску».[290] Королева Франции Мария Терезия на многих своих портретах изображена небрежно держащей маскарадную маску. Как сообщает мадам Кайлю, когда мадам де Ментенон отправилась в Версаль, чтобы забрать детей Людовика XIV и мадам де Монтеспан, дабы тайно переправить их в Париж, она скрыла свое лицо под маской.

Хотя и редко, но все же маска использовалась для того, чтобы скрыть лицо заключенного. В Венеции люди, арестованные по решению Совета Десяти, отправлялись в тюрьму с маской на лице.[291] Правда, это было в Венеции, где во время карнавала все ходят в масках, «даже дож, самые старые сенаторы, кардиналы и папский нунций».[292] К тому же ничего не известно об использовании железной маски. Лишь Луи Фуке в своей дневниковой записи от 4 сентября 1687 года вспоминает «железную маску». Вольтер даже уточняет, что маска имела подбородочник, крепившийся на железной пружине, однако можно полагать, что он просто домыслил это: зная о некой «железной маске из Прованса, он был поражен, услышав в Бастилии (куда он попал в 1717 году) разговоры о бархатной маске с подбородочником, и соединил обе традиции, породив в своем уме железную пружину. Не была ли эта маска обыкновенным рыцарским шлемом, устроенным таким образом, что носивший его мог есть и пить? Почему бы и нет. Но не исключено и то, что какой-нибудь кузнец в Эгзиле или Турине изготовил по заказу губернатора некую особым образом устроенную железную маску.

Гораздо интереснее задаться вопросом о причине, по которой скрывали лицо заключенного. Известна классическая версия, которой придерживался Марсель Паньоль: «Тот факт, что, приближаясь к Парижу, скрывали это лицо под маской и в портшезе, что скрывали его от Лозена, от Дю Жюнка, от врача в Бастилии, доказывает, что это лицо было известно в Париже. Тот факт, что его столь тщательно скрывали от старого кюре в Эгзиле, от стражников, от солдат сопровождения, от крестьян Прованса, которые встречались на пути от Эгзиля до острова Святой Маргариты, что его скрывали от крестьян в имении Пальто, доказывает, что это лицо было широко известно. Во времена, когда еще не существовало фотографии, иллюстрированных журналов, кино и телевидения, единственным повсеместно узнаваемым лицом было лицо короля, изображение которого каждый носил в своем кармане — на монете».[293] Таково заблуждение многих историков. Отвергая эту версию о знаменитом человеке, лицо которого по прошествии многих лет все равно должно было стать неузнаваемым, Пьер Мари Дижоль высказал предположение, что маска должна была скрывать «лицо, характерное само по себе, например, бросающееся в глаза своим цветом, хотя и принадлежащее неизвестному человеку…». «Сейчас, — писал он, — мы знаем, как выглядели Людовик XIV, Фуке, Мольер, но во времена, когда еще не существовало средств массовой коммуникации и портреты были крайне редки, кто в провинции знал в лицо Мольера, Фуке, Бофора или Кольбера? — Никто! Зато, напротив, кто мог бы сказать: "Я видел мавра, которого вооруженные люди вели в Систерон"? — Любой человек».[294] Однако и Дижоль тоже ошибался.