Суккубус - Виталий Вавикин

– Ее звали Себила Леон, – сказал Лаялс, глядя на памятник Барбары Локидж, женщины, которой никогда не существовало. – Хотя сомневаюсь, что это тоже было ее настоящее имя. Настоящая Себила Леон должна была быть, по меньшей мере, дряхлой старухой, а в этой женщине была жизнь. Лет тридцать, не больше. Ни морщин. Ни сомнений.

Лишь только темные, горящие глаза, наполненные страстью…

И снова память…

– Не боишься, что Маккейны узнают о нас? – Себила. Обнаженная, желанная. Она лежит поверх одеял и смотрит Лаялсу в глаза. Ее тело… О, этот проклятый исток Содома! Она не двигается. Лишь только мышцы. Там внутри. И это сводит Лаялса с ума. Он напряжен. Чувствует, как пот скатывается со лба, попадает в глаза, наполняет рот солью.

– Я не боюсь, – шепчет он. – Я ничего не боюсь. – Руки его дрожат от напряжения. Судорога сковывает мышцы. – Я хочу, чтобы ты принадлежала мне.

– Нет.

– Я хочу обладать тобой без остатка, – голос его становится хриплым. Дыхание со свистом вырывается из легких.

– Это убьет тебя, – шепчет Себила, и мышцы ее напрягаются сильнее.

– Чего ты хочешь? – хрипит Лаялс, сходя с ума от желания и истомы.

– Ребенка, – шепчет Себила.

– Я буду хорошим отцом.

– Этого недостаточно.

– Тогда что же?

– Сила.

– У меня есть сила.

– У Маккейнов ее больше.

– Я стану сильнее их.

– Не станешь.

Она позволяет ему подмять ее под себя. Позволяет стать на это короткое мгновение господином. Ее темные глаза не мигая смотрят на Лаялса, и Лаялс не знает, что его сводит с ума больше: этот оргазм или эта минутная покорность. А потом он видит ненависть. Ненависть и презрение. И понимает, что эта женщина не принадлежит ему. Никогда не принадлежала и не будет принадлежать.

– Прости меня! – шепчет он, падая на ее грудь. – Умоляю, прости!

Лаялс целует ее покрытое потом лицо, чувствует вкус соли на своих губах. И это напоминает океан, где он всего лишь хрупкое суденышко, а Себила – чудовищный шторм. И он тонет. Тонет в ее объятиях и поцелуях. И не может остановиться…

Сигарета обожгла Лаялсу пальцы, возвращая в реальность.

– Я не думал, что Старик знает о моей связи с этой женщиной, но он знал. Всегда знал, старый лис! – Лаялс снова закурил, зашелся кашлем и плотнее запахнул плащ. – Он вызвал меня к себе в тот день, когда Джейкоб и Себила объявили о том, что ждут ребенка…

– Ты зашел слишком далеко, – сказал Старик, не отходя от окна. В его морщинистой руке дымилась сигарета. Синий табачный дым, поднимаясь к потолку, извивался в лучах калифорнийского солнца. Лаялс молчал. – И пути назад уже нет, сынок, – Старик обернулся. Желтое лицо. Темные, крошащиеся зубы. Глаза воспаленные, словно он не спал всю ночь. – Помнишь негритенка без имени? – спросил Старик.

– Помню, сэр.

– Так вот, сейчас ты – этот негритенок, – Старик затянулся, выпустил дым через изогнутый старостью нос…

И снова настоящее: заброшенное кладбище, пустая могила.

– В тот день он рассказал мне свою историю. Страшную историю, – Лаялс посмотрел на дневник в руках Джордана. – Я слушал его, чувствуя, что мой переполненный мочевой пузырь готов вот-вот лопнуть, но клянусь, в тот момент я был готов скорее помочиться прямо в штаны, чем прервать Старика…

Еще одна сигарета. Еще один неофициальный шаг к могиле…

Прошлое.

– И вот теперь ты тоже стал частью этого, – Старик замолчал. В воцарившейся тишине было слышно, как потрескивает табак в дымящейся сигарете. – Закуривай, – предложил Старик.

– Я не курю, сэр.

– Я настаиваю…

И это была еще одна его победа. Они сидели друг против друга. Молча. Смакуя отборный табак. Как никогда близкие. Как никогда чужие. А потом Старик сказал:

– Знаешь, о чем я мечтал всю жизнь?

– О свободе, сэр?

– Именно, – он затушил сигарету и прикурил новую…

Лаялс вздрогнул.

– Так я узнал о Реме, – сказал он здесь, в настоящем. – Так я узнал о мечтах Старика и о том, что мир намного больше, чем мы можем себе представить. Намного больше… – Лаялс закрыл глаза, вспоминая…

Глава третья

Болезнь забирала силы слишком быстро. Марджи. Цветущая, веселая, красивая, как орхидея. Она увяла меньше чем за месяц. Сморщилась, подобно высушенному на солнце финику. Марджи Брендс…

– Тебе следовало позвонить вашей дочери, – сказал Дэнни Мак-кейн.

– Не хочу, чтобы она видела ее такой, – Билли стоял в дверях, наблюдая за предсмертной агонией супруги. – Черт возьми! Кто-нибудь, дайте ей морфия! – заорал он врачам.

Они смущенно опустили головы.

– Это ей уже не поможет, сэр.

– Черт! Но не мучиться же, как она…

– Билли, – Маккейн взял его под руку. – Пойдем. Скоро этот кошмар закончится. Обещаю.

– Чертовы лекари!

Они вышли в сад. Сухой ветер качал кипарисы.

– На вот, выпей, – Маккейн протянул ему стакан скотча.

– Я любил ее, Дэнни.

– Знаю.

– Думаешь, она была счастлива со мной?

– Думаю, да.

Спустя четверть часа к ним вышла Ивона и сообщила, что Марджи умерла.

– Чертова жизнь, – сказала она, глядя куда-то вдаль. – Надеюсь, на том свете ей будет лучше, чем здесь.

– Не сравнивай ее с собой, Ив, – Маккейн закурил. – Она была не такая, как ты.

– Тебе-то откуда знать, какая я?! – она повернулась к Брендсу. – Билли?

– Да, Ив?

– Где ты хочешь похоронить ее?

– Не знаю. Разве это имеет значение?

– Для меня – да. Думаю, она должна лежать здесь. Как-никак, ее жизнь – часть нашей истории.

– Думаю, ей уже все равно.

– Значит, договорились?

– Делай, что хочешь.

Ивона ушла.

– Только не понимаю, зачем ей это, – сказал Брендс, вглядываясь в кристально-чистое небо.

– Хочет понять, что хоронят не ее, – презрительно скривился Мак-кейн.

– Странные вы оба, Дэнни. Я вот смотрю на вас и не пойму: то ли вы любите, то ли ненавидите друг друга.

– По-моему, это одно и то же.

– Ты ошибаешься, Дэнни.

– Но плачешь ты, Билли. Подумай об этом.

Нина Брендс. Она стояла возле могилы матери и не чувствовала ничего. Все слезы были выплаканы. Все страсти улеглись. Она хотела заплакать. Хотела показать, что ей больно, но не могла. Бледное, ничего не выражавшее лицо с веснушками вокруг носа.

– Нина, дорогая… – голос матери неделю назад в телефонной трубке. Он выбил Нину из колеи. Заставил выплакать все слезы. Она хотела прилететь из Нью-Джерси первым же рейсом. – Нет, Нина. Не нужно.

– О чем ты говоришь?!

– Запомни меня такой, какой я была.

– Я уже собираю вещи.

– Обещай, что не сделаешь этого.

– Но…

– Скоро все закончится, Нина. И не говори отцу, что я звонила тебе. Пусть это будет нашей маленькой тайной…