Год гиен - Брэд Гигли

— О боги… — неровным голосом проговорил он, лихорадочно размышляя. — Я, конечно, мог бы приказать, чтобы женщину освободили. С этим сложностей не будет. Но у меня нет такой власти, чтобы вытребовать для тебя военный эскорт.

— А кто имеет такую власть?

— Боюсь, что в отсутствие министра Тоха — только фараон. — Кенамун беспомощно пожал плечами.

— Значит, мы должны пойти к нему, — заявил Семеркет.

Писца явно ужаснуло такое предложение.

— Никто не может просто взять и потребовать аудиенции у фараона, Семеркет. Есть сложные церемонии, тысячи правил…

— Уж конечно, сокровище, которое я видел в той гробнице, должно быть достаточной причиной, чтобы обойти все эти правила!

— Ты не понимаешь. Все не так просто. Нет, нам нужен кто-нибудь, кто имеет к фараону прямой доступ.

Кенамун на мгновение задумался, а потом кивнул, словно приняв решение.

— Подожди здесь, — сказал он. И, уже поспешив в коридор, через плечо предупредил:

— Ни с кем не разговаривай, понимаешь?

Семеркет, хотя и нехотя, кивнул.

Спустя несколько мгновений писец вернулся.

— Нам очень повезло, — задыхаясь, вымолвил оп. — Тийя, мать-царица, согласилась увидеть нас. Как только ты расскажешь ей всю историю, я уверен — она убедит фараона послать туда людей.

Семеркет последовал за Кенамуном через коридоры, ведущие в южную часть храма. Только тут он понял, что его ведут в личные покои фараона. Небольшая кедровая дверь безо всяких орнаментов служила единственным входом туда, она никак не была помечена. Двое стражников не помешали посетителям войти — казалось, министерский писец был им хорошо знаком.

Покои оказались огромными, но не столь громадными, как те, что Семеркету довелось увидеть мельком в Вавилоне и в Сирии. В отличие от большинства домов в Египте, построенных из слепленных из ила кирпичей, резиденция фараона была из камня. Кенамун провел дознавателя вверх по лестнице на второй этаж, а потом — в узкий коридор с прорезями в стенах. Глядя сквозь эти прорези и пытаясь сообразить, где именно находятся покои, Семеркет сосредоточенно рассматривал храмовый сад внизу и священное озеро за ним. Вдруг он понял, куда именно ведет его писец — и остановился.

— Но это же мост в гарем!

— А где еще ты ожидал найти великую жену царя? — спросил писец.

Семеркет послушно последовал за ним через мост, а потом — в дверь, ведущую в женские апартаменты.

Они с Кенамуном очутились в маленьком светлом помещении. Никто не поспешил приветствовать двух мужчин, ничто не говорило о том, что здесь живут жены фараона. Семеркет почувствовал мимолетный укол разочарования.

Он утешился тем, что рассмотрел комнату. Стены были расписаны яркими фресками; при ближайшем рассмотрении Семеркет обнаружил, что они изображают внушающие смущение моменты физической близости. На одной стене фараон играл в сенет с голой девушкой. На противоположной стене изображался Рамзес, обхватившей рукой стройную наложницу, его пальцы небрежно касались ее груди, а она превозносила его эротическую силу, подняв сжатый кулак.

Тихий звук шагов застал Семеркета врасплох, и он повернулся в ту сторону, откуда они послышались. Нервы у него были туго натянуты.

Вошла Тийя — не в тех строгих одеждах, какие были на ней во время первой встречи. Вместо этого прозрачность накидки царицы заставила чиновника покраснеть.

— Семеркет!

Ее великолепный голос был низким, заботливым и теплым, а кожа — цвета золотистых яшмовых бусин ожерелья, которое носил на шее Семеркет.

— Я так часто вспоминала о тебе с тех пор, как мы встретились в покоях министра!

Дознаватель упал на колени. Тийя подошла и подняла его, взяв за обе руки. Аромат ее благовоний коснулся ноздрей Семеркета и, к своему стыду, он понял, что пристально смотрит на ее темные, окрашенные хной соски под тонким муслином лифа. Царица остро взглянула на него.

— Но где амулеты, которые я тебе дала? — спросила она. — Разве ты не получил их? Пентаура сказал, что сам повесил их тебе на шею. Если он солгал…

Семеркет быстро перебил царицу, давшую волю очаровательному возмущению:

— Твой сын и вправду дал их мне, госпожа, но я снял их из-за… Из-за странных снов, которые они мне посылали.

Тийя погрозила ему пальцем.

— Это из-за могущества молитв и заклинаний, которые я наложила на амулеты. Ты ни за что не должен был их снимать. Неудивительно, что, по словам Кенамуна, ты попал в беду. Это многое объясняет.

Укоризненный тон Тийи так напомнил Семеркету слова его матери, и он почувствовал себя в присутствии царицы легко и непринужденно. Но потом он снова обнаружил, что смотрит на ее тяжелые груди под тонким муслиновым лифом, и поспешно опустил глаза.

— У тебя хорошие понятия о благопристойности, как я вижу, — сказала она, погладив его лицо. — Вы все такие противные маленькие мальчики, верно? Никогда не делаете то, что вам говорят. Но спасибо за это богам! Где бы я была сегодня, если бы мои собственные сыновья не нуждались во мне так сильно?

Тийя провела по его щеке ногтями, и, когда она улыбнулась, чиновник увидел кончики ее ровных белых зубов. Ее пальцы продолжали бежать вверх, на мгновение задержавшись на том месте, где из волос Семеркета был загадочным образом выхвачен клок.

— Пойдем, — поманила Тийя, — сядь рядом со мной у окна и расскажи все, что случилось в деревне строителей гробниц. Кенамун говорит, что это очень серьезно. Мы послушаем, а потом вместе решим, как лучше поступить.

Семеркет позволил провести себя на закрытый балкон над садами храма Диамет. Царица знаком показала, что он должен сесть рядом с ней на кушетку рядом с зарешеченным окном. Писцу дали маленькую скамеечку, и он расположился далеко в стороне. Кенамун не вступал в беседу, казалось, его вполне удовлетворяла роль слушателя.

Семеркет говорил, сознавая причудливые движения царицы — она то с отсутствующим видом проводила пальцем по своей брови, то играла с кисточкой золотого пояса. И даже когда Тийя лениво расправляла плечи, чиновник сознавал, как внимательно она слушает. Она нахмурилась, издавая тихие стоны ужаса при мысли о том, что гробницы ее предков были разграблены, и о том, как близок был Семеркет к гибели от рук убийц. Когда дознаватель сделал паузу в рассказе, она задала ему несколько быстрых вопросов, продемонстрировав свою глубокую проницательность и понимание ситуации.

«Кенамун, должно быть, хорошо проинформировал ее», — подумал Семеркет.

Потом он рассказал, что Ханро теперь томится в тюрьме строителей гробниц, обвиненная в супружеской неверности, поскольку помогла ему.

— Это еще одна из причин, по которым я сюда пришел, — заключил Семеркет, — чтобы спасти ее из тюрьмы. Тогда она сможет дать показания против своих соседей.

Царица улыбнулась:

— Ты влюбился в нее?

— Она — жена другого, госпожа, — ответил Семеркет, опустив глаза.

Тийя взяла его за подбородок, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Семеркет, ты должен знать: бесполезно пытаться что- либо от меня скрыть.

Чиновнику внезапно стало стыдно, хотя он сам не знал, почему.

— Она — первая женщина после моей жены, которая заставила меня… что-то чувствовать, — нерешительно ответил он. — Если это любовь…

Царица радостно засмеялась.

— Ты ответил, как мужчина. Почему ваш пол никогда не может правдиво говорить о своих чувствах?

— Разве это важно — что я чувствую? — спросил он слегка нетерпеливо. — Она в опасности. И нищие придут сегодня ночью, чтобы забрать сокровище из Великого Места! Нельзя терять времени, великая госпожа!

Звук далеких рогов пронесся по маленькой комнате. Лицо Тийи изменилось, став на мгновение жестким и решительным. Служанка — а может, одна из младших жен — прокралась на балкон, чтобы прошептать что-то ей на ухо. Царица покачала головой, но ничего не сказала.

— Мне сообщили, что фараон закончил свое совещание, — сказала она Кенамуну и Семеркету. — Этим утром мой сын Пентаура организует охоту на уток на северных болотах. Я сделаю так, что ты к нам присоединишься, Семеркет.

Чиновник пришел в ужас. На такое легкомыслие просто не было времени!

— Ваше величество…

Она подняла выкрашенную хной ладонь.

— Есть причина, по которой я прошу тебя пойти, — негромко проговорила Тийя. — В эти дни красная и белые короны тяжелы для головы фараона. Еще один такой удар, и… — Она трагически вздохнула, подразумевая, что фараон слишком слаб, чтобы вынести подобные вести.

Семеркет ответил, не задумываясь:

— Поскольку наследный царевич объявлен соправителем, я уверен, теперь станет легче…

Тийя заметно вздрогнула, ее карие глаза расширились, рот сложился в такую гримасу, что стали видны острые зубы. Она схватила Семеркета за руку, и ногти ее пробороздили красные полумесяцы на его коже.