Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно… "»
А в середине января произошёл ещё один неприятный случай: трос на траверсной лебёдке натянулся как струна – где-то его опять «закусило». Он звенел тонко, угрожающе. Я побежал рядом с ним к месту защемления, и вдруг блеснули в вечерних сумерках искры, раздался треск, резкий свист. Трос лопнул, и рваный стальной конец его больно хлестнул по моей левой руке, оставив на тыльной стороне кисти три кровоточащие резаные раны. Бригадир Боченин, работавший на лебёдке, не растерялся, быстро принёс из каптёрки мастеров аптечку, промокнул рваные раны раствором йода и плотно замотал бинтом. Зажило как на бобике, с годами даже шрамы исчезли почти бесследно.
Однако все приёмы и хитрости новой работы я довольно быстро усвоил, чему в немалой степени способствовал мой недавний ещё камчатский опыт грузчика на побережье. Одним словом, работалось легко, без какого-либо напряга. Угнетала только трёхсменная работа: после вечерней и ночной не всегда удавалось хорошо выспаться, не говоря уже о том, чтоб заняться учебниками или писательским творчеством, к которому постоянно испытывал особую тягу. Но с этим уж приходилось мириться, потому что более подходящей работы для меня здесь просто не находилось. Но однажды случилось то, что, наверное, случается только один раз в жизни – это было настоящее чудо. Во время ночной пересменки, когда мы, обе бригады, пришедшая на смену и уходящая домой, дымили почём зря сигаретами, папиросами, а кто и махрой, оно вошло к нам в курилку в валенках, в длинной до пят коричневой шубке из искусственного меха и такой же шапочке и закашлялось от висевшего облаком дыма, и потом о чём-то спросило бригадира уходящей бригады. Но я совсем не слышал, о чём идёт речь, а только заворожённо слушал необыкновенную мелодию девичьего голоса, поразившую меня до глубины души. Да, это была она, единственная и неповторимая, которая грезилась, наверное, мне постоянно, а вот встретилась впервые в яви только в этой пропитанной табачным дымом курилке.
Скоро я уже узнал от ребят, что она недавно совсем пришла в сушило работать мастером, что зовут её Ирина Васильевна Бызова, что родилась она 20 октября 1940 года в Вологодской области и приехала в Лесозаводск после окончания учёбы в техникуме по распределению только в конце прошлого лета. А потом по скользящему графику она стала приходить и в нашу смену, и я уже повнимательнее стал к ней присматриваться. Она тоже, видимо, заметила меня, выделив как новичка среди знакомых ей уже работников. И где-то уже в самом конце зимы я впервые отважился пригласить её в кино.
Видимо, был уже март или конец февраля, снег на дорогах, по крайней мере, уже превратился в голубовато-грязную кашицу. К кинотеатру «Темп» на левом берегу Уссури я пришёл первым, купил два билета и стал ждать, в глубине души переживая, мол, придёт – не придёт. Одет я был по тогдашней послевоенной моде, удержавшейся в провинциальной глубинке ещё и до начала 60-х годов: в начищенных кирзовых сапогах с подвёрнутыми голенищами, в шерстяных брюках с напуском на сапоги, в ватную куртку наподобие танкистской и в меховую шапку из овчины. Собственно, тогда у нас все ходили в кинотеатры в таком главным образом прикиде, лишь бы он был чист и аккуратен.
Скоро пришла и она, причём в более приличном наряде, чем у меня – девчонка всё-таки, подумалось мне невольно. Мы немного потолкались в фойе среди подходящих зрителей, ожидая, когда откроются двери в кинозал. Меня, никогда не отличавшегося особым красноречием, тут совсем будто заколодило, и мы стояли в основном молча, благо из репродуктора лилась хорошая музыка. Уже в зале, когда погас свет и замелькали первые титры на экране, я потихоньку достал очки и водрузил их на положенное место, украдкой поглядывая боковым зрением на свою спутницу слева, ожидая возможную реакцию с её стороны – в очках она меня ещё не видела. Но никакой реакции не последовало, и я спокойно досмотрел фильм, содержание которого так и не запомнилось. По окончании фильма я галантно проводил ей до общежития ИТР, которое находилось на правобережье в посёлке Дальлеса, совсем недалеко от конторы и главной проходной лесозавода, где мы и работали.
С этого вечера мы с ней уже подружились, ходили в кино, гуляли по вечерним улицам, рассказывали каждый о себе. И стал разговорчивее я – ведь много читал и не только одну художественную литературу, было о чём интересном поговорить. Однажды, помню ещё, рассказал, как мы, пацаны, в военные годы не знали другой игры, как только в войну. Мы обычно делились на две равные группы – «наших» и «фрицев». Но никто не хотел быть «фрицем», и всё тут. Все хотели быть только «нашими». И тогда мы на «военном совете» двух сторон пришли к мудрому решению: фрицем будет тот, кто окажется побеждённым. И мы дрались отчаянно, не обращая внимания на синяки и разбитые носы, так как никто не хотел оказаться побеждённым. И с интересом слушал её рассказы о детстве, как она убегала от сурового отчима с краюхой хлеба в сосновый бор за соседней речкой с певучим названием Махреньга на своей родной Вологодчине и до вечера собирала там грибы, боясь возвращаться домой. Разное у нас с ней было детство, и я искренне сочувствовал в душе, хотя никогда не говорил ей об этом, стеснялся собственных чувств. Её родной отец, не успев расписаться с матерью, был призван перед самой войной в армию и погиб, кажется, под Сталинградом. Поэтому Иринка так и осталась с материнской фамилией – Бызова, взяв отцовское отчество – Васильевна. А её отчим, Иван Иванович Трунов, бывший детдомовец на Харьковщине, с самого начала Великой Отечественной воевал под Ленинградом в разведроте морской пехоты, весь израненный попал в госпиталь прифронтового города Сокол, что в тридцати километрах к северу от Вологды, и после выздоровления был освобождён по состоянию здоровья от дальнейшей воинской службы где-то в 1943 году. Там и пересеклись их дорожки с матерью
