Голод - Лина Нурдквист

постели, когда дверь распахнулась и комната заполнилась светом. Заходить он не стал, стоял и смотрел на меня.

– Жду тебя в кухне, Кора, – сказал он. – Я сварил кофе.

Не больше и не меньше. Достаточно.

Он увидел меня, и все изменилось.

Всего две вещи каждому из нас приходится делать. Первая – это умирать, вторая – выбирать. Твоя жизнь принадлежит тебе. Руару удалось поднять меня на четвертый день пятой недели после прихода доктора Турсена. Тогда я и сделала свой выбор. Часы показывали половину одиннадцатого. Он сварил мне кофе. Я оделась и спустилась вниз. Внизу меня ждал кофейник с кофе, как и обещал Руар. Его чашка все еще была теплая. В окно я увидела, как он борется с дровами позади засыпанных снегом картофельных гряд. Заморозки украсили оконные стекла морозными узорами. На стекле я увидела отпечатки носов Дага и Бу. Представила себе, как смеялся ребенок, как ему нравилось, как он не хотел отрываться от стекла. Но у меня не поднялась бы рука его ударить.

Руар попросил меня спуститься. Несколько минут я стояла неподвижно, вдыхая запах свежего кофе, готовки и средства для мытья посуды. Из комнаты доносился шумок – Бриккен задремала над своим вязанием, сидела и похрапывала. Бу спал на их кровати. Дедушкины часы звякнули, когда я закрыла дверь в комнату. Кошка лежала на моем стуле, но я открыла дверь и вышвырнула ее на снег. Налила нового кофе в чашку Руара и стала пить, прикасаясь губами к тому месту, которое он только что подносил ко рту, ощущая вкус сахара, который он себе положил. Потом надела передник и принялась тереть столешницу и дверцы шкафов, так что запах хозяйственного мыла и чистящего средства вытеснил все мои мысли. Закончив, я занялась столовой, потом прихожей, своей кухней на втором этаже.

И на следующий день специально для меня был сварен кофе, и тогда я натерла полы в спальне так, что они заблестели. Я была не совсем в себе, но от уборки мне становилось легче. Все сияло. Хотя я терла и мыла против ветра – по еще не просохшему после мытья полу проходил грязными сапогами Даг. Коричневые следы, тут и там с полосками навоза. Такое случалось не раз и не два. Под конец я вышла из дома и нашла куст шиповника. Похоже, на следующий день Даг чесался всю рабочую смену— ему в свитер я набила волосков шиповника. Каждый должен уметь постоять за себя, так уж повелось. Пожалуй, осознание этого факта вызревало во мне, и от него блестели глаза.

Я всегда отличалась тревожностью. Всегда такая была. Руар успокоил меня.

– Все образуется, Кора, – сказал он как-то, когда я достала из-под мойки средство для мытья. – Побереги тряпку и дай грязи отдохнуть. Когда камешки скрипят под подошвами, они не ломаются, а только хнычут немножко.

То ли эти его слова, то ли таблетки привели к тому, что позднее в тот год я произнесла те слова. Руар уронил кусок сахара, и я как раз наклонилась, чтобы поднять его, когда в моем сознании пронеслась жемчужная таблетка. Я расправила плечи, хотя спина болела. Ощутила тепло руки Руара, отдавая ему сахар. И ответила на вопрос, который никто не решался задать. Думаю, это произошло на самом деле; я сказала, глядя прямо в глаза Руару:

– Больше не пойду к озеру.

– Отлично, Кора, – ответил он. – Очень хорошо.

– Но знаешь, – продолжала я, насколько я помню. – Я не боюсь умереть, Руар. Боюсь, что мне никогда не выпадет пожить по-настоящему.

Ну, а теперь? Живу ли я по-настоящему? Мои жемчужины за пакетом мюсли погружают мир в вату, однако во мне звучит какое-то эхо. Бриккен владеет всей комнатой, в которой сидит, владеет памятью о Руаре, но и она со временем умрет, как умерла кошка, как умер он сам, это может произойти быстро или растянуться надолго – не ей решать. Мне следовало бы подняться со стула и уйти, швырнув в нее пучок острых игл правды, или попросить ее собрать свои вещи и убраться отсюда. Каждый держит в руках свою судьбу, но иногда ее держит в руках кто-то другой. Кому как не мне это знать – мне довелось нести ответственность и за себя, и за других. Как с колбасой много лет назад, когда я наконец уселась за стол, а Даг встал с буханкой хлеба в руке, разинув рот, как голодный вороненок.

– Колбаса закончилась.

Я поняла, что он имел в виду, но я устала, и спина болела.

– А ты не можешь купить?

– А кто будет завтра мерзнуть в лесу и чинить механизмы, если что-нибудь испортится – ты? У тебя есть свое, а у меня своих дел по горло.

Так он сказал.

Холодный воздух пробирался под одежду, задувал за воротник по дороге в лавку, на рукаве оставались сопли, когда я вытирала им лицо. Даг сидел дома в тепле с Бриккен. Мои мысли сплелись в мозгу еще до того, как я дошла до места.

Твоя жизнь принадлежит тебе.

Легко оказалось отвинтить клапан на шине мотоцикла, поначалу я взялась за переднее колесо, но потом сообразила, что снять заднее, чтобы сменить камеру, куда сложнее. Я не стала спускать весь воздух – ровно столько, чтобы он смог уехать. На следующий день он вернулся очень злой, весь вечер искал, где спускает. После этого у Дага часто случались проколы колеса на корнях и камнях в лесу. Похоже, никто не задумывался над тем, почему с Руаром ничего подобного не случалось.

Хорошо помню, как пропала Курбитс – это было в тот же год. Кошка сама накликала беду, считая, что она тут главная. Из-за этого все и произошло. Мое тело увядало, хотя мне не исполнилось и тридцати. А вот кошка была мягкая и блестящая, и Руар часто ласкал ее. Я не могла ни кашлянуть, ни засмеяться, не уронив пару капель в трусы. Пыталась скрыть запах духами, но тогда и Даг, и Бриккен смотрели на меня странно. А вот проклятая кошка – она ходила с идеальной шерсткой, хвастаясь этим. Чтобы избавиться от нее, мне пришлось залезть в болото – под ногами чавкало, и ни одного съедобного гриба в поле зрения. Вскоре после этого с Курбитс что-то случилось. Блестящая шерстка потускнела, нос обветрился. Глаза полузакрыты, походка неуверенная: чтобы подняться, ей приходилось опереться на передние лапы, чтобы удержать равновесие.

– До чего ж ее перекосило, нашу кошечку, хотя она не такая уж и старая, – проговорил Руар. –