Хрустальная ловушка - Виктория Платова

Ольга даже вздрогнула — сейчас интонации в голосе Инки напомнили ей ее собственные интонации из далекого детства: «Ничего, придет папа, он вам всем покажет».

— Да, — констатировал Марк. — Пожалуй, здесь будет еще та коррида. Нужно только заблаговременно занять места на северной трибуне.

— Ты хочешь что-нибудь поесть. Инка? — заботливо спросила Ольга.

— Нет… Скажите мне, что ничего страшного со мной не произошло, пожалуйста…

— Ничего страшного с тобой не произошло, — Ольга тревожно заглянула в глаза подруге, — только не раскисай.

— Отдохнули, ничего не скажешь… Лучше бы мы поехали на море. — Инка взяла Ольгу за руку и крепко сжала.

— Ну, на море, положим, тоже есть опасности, — Марк, как всегда, выступил вечным оппонентом Инки. — Например, спасатели в рваных плавках. Или буйки, за которые нельзя заплывать.

— Ты всегда был пролетарием, Марик, душка. Распространителем «Искры» и членом фабрично-заводского комитета.

Ну какие, скажи на милость, могут быть буйки в Акапулько? — Инка, выросшая в неполной семье воспитательницы, за несколько лет жизни с Игорем Анатольевичем успела изучить все самые фешенебельные курорты мира. И даже произносила их названия с особым ленивым шиком.

— Не ты ли сюда рвалась? — резонно заметил Марк.

— Дурой была, — согласилась Инка, — но больше такой ошибки не повторю. А все ты. Ты меня сглазил.

— Ну, конечно. «Я сам горбат, стихи мои горбаты, — кто виноват? Евреи виноваты!» — Марк иронически улыбнулся.

«Странно иногда поворачивается жизнь, — подумала Ольга. — Они покусывают друг друга так, как будто ничего не произошло. Как будто Инка не лежит в своей кровати обездвиженная. Может быть, шок после падения еще не прошел, и она не вполне осознает серьезность положения? Или положение не настолько серьезно? А если настолько — значит, Марк просто жестоко подыгрывает ей — жестоко и точно, как в боях без правил. Чтобы она не думала о возможных последствиях возможных травм. Но если она до сих пор не может встать на ноги, если она даже не чувствует их…» — Ольга даже похолодела от такой мысли.

— Инка. — Она снова потянулась к подруге, аккуратно обняла ее и сказала без всякой логики:

— Я тебя очень люблю.

— Неужели все настолько серьезно и я больше никогда не встану? — попыталась улыбнуться Инка: ну, конечно, она осталась сама собой, и ничто не в силах ее изменить.

— Самое серьезное уже позади, — начал было Марк. — Морг ты благополучно промахнула. А когда оклемаешься, прибьем на этой двери табличку: «При съемке фильма ни одно животное не пострадало».

Инка не успела ответить колкостью — на тумбочке рядом с кроватью зазвонил телефон. Инка инстинктивно потянулась к нему и застонала: пока ничего с резкими движениями не получится. Это ясно.

Марк снял трубку и некоторое время сосредоточенно молчал.

— Понятно, — сказал наконец он. — Мы выходим.

— Что? — спросила Ольга.

— Ну, дщери мои, готовьтесь. Только что передали по инстанциям: Игорь нашел борт и сейчас уже на подлете. Минут через двадцать будет здесь.

Инка залилась краской. Видно было, что она ждет прилета мужа и боится его.

— Дай мне, пожалуйста, мою косметичку, Лелишна, — виновато попросила она.

— Самое время, — ухмыльнулся Марк.

— К приезду мужа я должна быть во всеоружии.

— Ты и так уже во всеоружии. Можно сказать, экипировалась от лодыжек до крестца.

Нет, сегодня все-таки не его день. Шутит он неудачно. На редкость неудачно.

Ольга поцеловала Инку, Марк же ограничился легким кивком и похлопыванием по складкам одеяла: держите себя в руках, миледи, если уж ноги вам отказали. Инка остановила Ольгу у самых дверей:

— Лелишна!

— Жду тебя в вестибюле, — шепнул жене Марк, скрываясь за дверью.

— Лелишна, — снова позвала Инка.

Ольга склонилась над ней и взъерошила ее короткие темные волосы — экстремальный вариант, воинствующий унисекс, лоснящаяся шкурка породистого зверька.

— Как я выгляжу, Лелишна?

— Неплохо.

— Правда? А почему не отлично?

— Потому что ты неисправимая кокетка, Инка.

— Я бы даже сказал больше, — Марк все-таки просунул голову в дверь и отыграл подачу, — она будет кокетничать даже в гробу и строить зазевавшимся червям пустые глазницы.

— Лелишна, будь любезна, передай своему мужу, а моему зятю, что он ублюдок.

— Передаю, — улыбнулась Ольга, — Марк, ты бестактный человек.

Марк захлопнул дверь.

— Лелишна, — Инка подняла на нее глаза, — что я должна сделать, чтобы он остался со мной?

— Ничего. Остаться собой, только и всего. — Ольга даже поморщилась от своей последней реплики: уж слишком выспренне она прозвучала. — Все будет хорошо, Инка.

— Ты думаешь?

— Я просто уверена.

…В вестибюле гостиницы Марк беседовал со Звягинцевым. От толстого Пал Палыча за версту несло пивом и снисходительным почтением. Ольге не очень-то хотелось видеть Звягинцева — сам того не подозревая, он выступал свидетелем обвинения на процессе по делу о ее маленьких несанкционированных безумствах. Но Марк уже махнул ей рукой: иди сюда, Ольга!

Ольга подошла и сдержанно поздоровалась с толстяком.

— А вы, я смотрю, неплохо выглядите, — сказал Звягинцев.

— Спасибо.

— Ваш муж рассказал мне о вашей подруге. Сочувствую, — Два подбородка Звягинцева так скорбно затряслись, что их общему колебательному пафосу больше подошло бы слово «соболезную».

— Ну, сочувствовать пока рано. А на месте вашей администрации я бы вплотную занялась штатной единицей доктора.

— Вы Артема имеете в виду? — — Да. Думаю, у него будут неприятности по работе. Давно пора встряхнуть этого наглеца.

— А вы-то сами как себя чувствуете? — Звягинцев пропустил замечание об Артеме Львовиче мимо ушей. Но одно лишь упоминание о докторе автоматически потащило за собой вопрос о пациенте. Вернее — о пациентке: похоже, ее уже всерьез рассматривают как потенциальную кандидатку на психиатрический стационар.

Наверное, именно так она и думает, эта гора несвежего мяса.

— Великолепно, — сухо ответила Ольга. — Пойдем, Марк.

Не дожидаясь ответа, Ольга двинулась к выходу.

— Всего доброго. Пал Палыч. — Марк пожал Звягинцеву руку и отправился следом за женой.

…Он догнал ее уже на улице.

— Куда идти? — спросила Ольга у мужа.

— Вдоль корпуса и направо по дорожке. Потом еще раз направо. В двухсот пятидесяти метрах будет вертолетная площадка.

— Тогда идем.

…Они еще успели забежать в коттедж и переодеться: Марк порекомендовал жене тот самый комбинезон, ярко-синий с белыми вставками: «Ты будешь неотразима, кара, отцу это. должно понравиться».

…Ярко освещенная — несмотря на метель — вертолетная площадка была пустынна. Ольга подняла лицо вверх, к черной пасти неба.

— Он сумасшедший, мой отец, — сказала она и тотчас же осеклась: если кто в их семье и сумасшедший…

— Самый обыкновенный влюбленный мужчина, — мягко возразил Марк.

— Интересно, сколько он заплатил за этот вояж?

— Я бы заплатил столько же. — Марк приблизился к Ольге и обнял ее. Его твердый подбородок уткнулся в ее волосы.

«Господи, все так же, как раньше», — закрыв глаза, подумала она, — как будто не было этих нескольких чудовищно несправедливых по отношению к ней дней.

— Марк!

— Да, кара.

— Марк… Я бы не хотела, чтобы отец знал… О том, что здесь происходило. Обо мне…

— Конечно. Можешь не беспокоиться на этот счет. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

— Если не считать переживаний по поводу Инки — да.

— Я рад. Но ты должна дать мне слово. Ты должна обещать мне… Когда мы вернемся в Москву…

Ольга уже знала, что он скажет, что он должен сказать: когда мы вернемся в Москву, кара, ты будешь послушной девочкой, ты посетишь всех психологов, психиатров и психоаналитиков, ты будешь исправно принимать лекарства и душ Шарко, ты будешь делать все, что скажет тебе заботливый муж, который желает тебе только добра…

— Хорошо, Марк, — она перебила его. — Я согласна.

— Вот видишь, кара, — затылком Ольга почувствовала его улыбку, — не прошло и двух лет, как мы начали понимать друг друга с полуслова.

…Он свалился с неба, ее отец.

Как какой-нибудь титан, наказанный за богоборчество.

Он и был титаном, во всяком случае, именно таким он представлялся Ольге в детстве.

Вертолет, попавший в страшную болтанку, прилетел не через двадцать минут, а через час. Уже потом выяснились все подробности этого безумного ночного полета. Отцу все-таки удалось уговорить какого-то отчаянного летчика, полгода сидящего без зарплаты в своем нищем авиаотряде. Пять тысяч долларов — именно во столько оценил летчик и свою жизнь, и жизнь отца. Отец не задумываясь выложил эти деньги.

И вот теперь он стоял на вертолетной площадке рядом с дочкой и зятем. От него пахло крепким, въевшимся во все 'поры кожи одеколоном, бензином и дешевым табаком: очевидно, в лучшие времена развалюха-вертолетик «Ми-2» трудился на ниве табаководства.