Маска Ктулху - Август Дерлет

Больше из Лема Джайлза я вытянуть ничего не смог. Я пошел к дому Кори, но там никого не было; поэтому я двинулся дальше по гребню холмов, уверенный, что тропа меня выведет к Хатчинсам. Так и получилось. Но не успел я достичь их дома, как меня увидели с небольшого поля на склоне: кто-то окликнул меня, и я оказался лицом к лицу с могучим мужчиной на полголовы меня выше, который свирепо осведомился, куда это я направляюсь.

— Я иду к Хатчинсам, — ответил я.

— Нечего там вам делать, — сказал он. — Нету их дома. Я на них работаю. Зовут Амос Уэйтли.

Но я уже разговаривал с Амосом Уэйтли: это ему принадлежал голос, который рано утром приказал мне «убираться отсюдова — и чем скорее, тем лучше». Несколько мгновений я молча рассматривал его.

— Я Дэн Хэрроп, — наконец сказал я. — Я приехал сюда разузнать, что случилось с моим двоюродным братом Абелем, — и я это разузнаю.

Я видел, что и он знает, кто я такой. Мужчина постоял немного в раздумье, затем спросил:

— А если узнаете — уедете?

— У меня нет никакого повода оставаться.

Казалось, он по-прежнему колеблется, словно не доверяет мне.

— А дом продадите? — продолжал он расспросы.

— К чему он мне?

— Тогда я вам скажу, — внезапно решившись, наконец заговорил он. — Вашего братца, как есть Абеля Хэрропа, забрали Они, те что Извне. Он Их звал, и Они пришли.

Уэйтли замолчал так же внезапно, как и заговорил, а его темные глаза испытующе глядели на меня.

— Вы не верите! — воскликнул он. — Да вы и знать не знаете!

— О чем?

— О Них, Извне. — Уэйтли вдруг забеспокоился. — Не надо было, значит, вам говорить. Вы не поймете, о чем я.

Я постарался не выходить из себя и еще раз терпеливо объяснил, что всего лишь хочу знать, что случилось с Абелем.

Но его уже не интересовала судьба моего двоюродного брата. Все так же пытливо вглядываясь мне в лицо, он спросил:

— Книги! Вы книги читали? — (Я покачал головой.) — Говорю вам: сожгите их, сожгите все, покуда не поздно! — Он говорил с какой-то фанатичной настойчивостью. — Я знаю, вся беда от них.

Вот эта странная мольба и привела меня в конечном итоге к книгам, оставленным братом.

В тот вечер я уселся за стол, где, должно быть, так часто сиживал Абель, зажег ту же лампу и под хор козодоев, уже поднимавшийся снаружи, начал с большим тщанием изучать книгу, которую брат читал перед исчезновением. И почти сразу, к своему изумлению, обнаружил: то, что я принимал за имитацию старой рукописи, и было рукописью, — а впоследствии у меня возникло неприятное убеждение, что этот никак не озаглавленный манускрипт переплетен в человеческую кожу. Наверняка он был очень стар и, похоже, состоял из разрозненных листов, на которые компилятор переписывал отдельные фразы и целые страницы из других книг, ему, видимо, не принадлежавших. Что-то писалось на латыни, что-то на французском, кое-что на английском. Почерк у переписчика был настолько отвратителен, что латынь или французский уверенно читать я едва ли мог, но английский по некотором изучении оказался разборчив.

Большая часть написанного была просто чепухой, но две страницы, которые Абель — или же кто-то до него — отметил красным карандашом, насколько я понял, были для моего брата особенно важны. Я решил разобрать, что же кроется за этими каракулями. Первый отрывок, к счастью, был короток:

«Дабы призвать Йогге-Сототия Извне, будь мудр и дождись Солнца в Пятом Доме, когда Сатурн будет в трине; начертай пентаграмму огня и скажи Девятый Стих трижды, повторение коего всякое Крестовоздвиженье и в канун Дня всех святых влечет за собою порожденье Твари в Пространствах Извне за Вратами, коих Йогге-Сототий Охранитель. Ежели сие не привлечет Его, может привлечь Иного, Кто равно желает взрастания, и ежели Он не имеет крови Иного, Он может возжелать крови твоей. Посему не будь в сем немудр».

К этому брат присовокупил такой постскриптум: «Ср. с. 77 “Текста”».

Решив вернуться к этой сноске позднее, я обратился к следующей отмеченной странице, но как бы тщательно ни читал ее, понять ничего не мог: там был какой-то весьма причудливый вздор, очевидно, прилежно списанный из гораздо более древней рукописи:

«Касаемо Властителей Древности, писано там, ждут Они вечно у Врат, а Врата те во всех местах суть и во все времена, ибо Им не ведомы ни время, ни место, но Они во всех временах и во всех местах все вместе, хоть и не кажутся там, и есть среди Них те, кто приемлет различные Виды и Черты, и любой данный Вид, и любую данную Личину, и Врата для Них везде, но Первейшие были теми, что заставил я открыться, а Именно в Иреме, Городе Столбов, Городе под Пустыней, но где бы люди ни рекли Слова воспрещенные, там и заставят они Врата установиться, и станут ждать Тех, Кто Приходит сквозь Врата, подобно Дхолам, и Отврат. Ми-Го, и Гугам, и Призракам Ночи, и Шогготам, и Воормисам, и Шантакам, охраняющим Кадат в Хладной Пустыне и на Плато Ленг. Все они Дети Богов Седой Старины, но Великая Раса Йит и Вл. Др. не сумели прийти к согласью меж собою, а все вместе — с Богами, и разделились, оставив Вл. Древности владеть Землею, а Великая Раса Йит взяла Царствием Своим, продвинувшись вперед во Времени, Земную Твердь, пока не ведомую тем, кто ходит по Земле сегодня, и там ждут, пока не вернутся вновь те ветра и те голоса, что изгнали Их допрежь, и тогда Оседлавший Ветер возьмет власть над Землею и в тех пространствах, что среди Звезд навечно».

Я прочел все это в немалом изумлении, но, поскольку слова эти ни о чем не говорили мне, вернулся к первой отмеченной странице и попытался вычитать из нее хоть что-нибудь связное. Сделать этого я не сумел, хоть меня и тревожило смутное воспоминание: Амос Уэйтли вроде упоминал каких-то «Тех Извне». В конце концов я догадался, что сноска брата отсылает меня к «Тексту Р’льеха»; поэтому я взял в руки тонкую книжицу и нашел обозначенную страницу.

Мои познания в языках, к сожалению, были не столь хороши, чтобы понять написанное там дословно, однако текст показался мне какой-то формулой или заклинанием, призывающим некое древнее существо, в которое, очевидно, когда-то верили некие первобытные народы. Сначала я не очень уверенно прочел его про себя, затем, медленно, вслух, но и так оно не стало понятнее, разве что как курьез древних религиозных верований, ибо именно к этой грани бытия, как я полагал, это заклинание относится.

Когда я устало оторвался от книг, козодои снова завладели всей долиной. Я погасил свет и выглянул в залитую лунным светом тьму за домом. Птицы сидели как и прежде — черными тенями на траве и крышах. Лунный свет странно и жутко искажал их очертания, да и вообще они были неестественно велики. Я всегда считал, что козодои размером своим не превышают десяти дюймов; эти же птицы были до двенадцати и даже четырнадцати дюймов длиной — и соответственной упитанности, так что каждая выглядела особенно крупной. Однако, несомненно, виной здесь отчасти была игра лунного света и тени, воздействовавшая на мое усталое, и без того перегруженное сознание. Но не было смысла отрицать, что неистовство и громкость их криков прямо зависели от их очевидно ненормальных размеров. В ту ночь тем не менее среди них наблюдалось значительно меньше движения, и у меня возникла тревожная уверенность: птицы сидят и как будто призывают кого-то или чего-то ждут — что-то произойдет. И приглушенный настойчивый голос Хестер Хатчинс вновь зазвучал у меня в ушах, беспокоя и не давая уснуть: «Так и метят душу чью-нибудь поймать…»