К причалу - Александра Марковна Тверитинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вино было легкое и приятное. Я пила его медленно, чувствуя сквозь усталость, как оно разливается теплом по всему телу.
— Еще? — спросил Сергей Кириллович.
— Нет. Всё. На сегодня — всё.
— Досталось вам сегодня, Марина, — сказал Сергей Кириллович.
— Мне было очень хорошо,
— А теперь — спать. Давно пора.
Он встал.
Вадим пошел в переднюю проводить его. Я распахнула обе створки окна, и меня сразу обдало сырым и промозглым воздухом. По спине пробежал холодок.
Я очень устала, и у меня кружилась голова. Я стояла у окна, глубоко вдыхая насыщенный сыростью воздух, и мне было хорошо.
— Бедный ты мой Мариш! — сказал Вадим, входя в комнаты. — Действительно, досталось тебе сегодня.
Он обнял меня за плечи.
— Вади, но ведь это счастье! Я боюсь. Вдруг это во сне. Проснусь — и вдруг нет ничего. Но ведь это не сон, Вади, не во сне это, да?
— Надеюсь.
— Не говори так. Я боюсь. Вдруг это в самом деле во сне.
— Ты глупенькая, Мариш. Ты просто устала. Пойдем-ка спать. Выспишься, отдохнешь, и завтра тебе перестанет казаться, что это сон. Пойдем. Я люблю тебя.
Он приподнял меня за локти, поцеловал и опустил на пол.
Дождь перестал. Поблескивали мокрые крыши. Зыбился миллионами огней ночной Париж. Тусклая дымка холодного тумана надвигалась на город.
Глава двадцать седьмая
Рабочий день кончился, и из широко распахнутых ворот лавиной ринулись в переулок рабочие, а из парадного подъезда — служащие. Они торопливо сбегали по ступенькам крыльца и вливались в общий поток, опережая в толпе друг друга, растекаясь во все стороны, растворяясь в гуще желтого тумана.
Я с трудом выбралась из толчеи и притулилась около крыльца, за выступом карниза. Мимо пробегали люди, мелькали лица, и у меня от этого рябило в глазах и чуть кружилась голова.
Я ждала Ваню, а он не шел. Я вглядывалась в набегающие толпы, и парни на бегу заглядывали мне в лицо: «Что, не идет милый? Не плачь, крошка, придет»; «Разлюбил? Со мной пойдем?»
Я уже начинала злиться и готова была плакать от досады, когда подскочил Ваня и крепкой пятерней сжал мне руку повыше локтя:
— Давно ждешь?
— Откуда ты взялся?! А я тебя с бульвара жду! Почему так долго? Договаривайся с тобой... — Я делала вид, что сержусь, а на самом деле была страшно рада, что он всё-таки пришел, что ничего с ним не случилось.
— Пошли, — сказал Ваня тихо.
Он обнял меня за плечи, и мы не спеша побрели по переулку в сторону бульвара Бомарше. Толпы схлынули, и в переулке стало опять пустынно и тихо.
— Мы с тобой как заправские подпольщики, — сказал Ваня.
— Нет, как влюбленные, — возразила я и подняла к нему лицо. — Как дойдем до той кучки фликов — видишь, на углу? — поцелуемся и можем быть спокойны.
— Мы им сегодня страсти похлеще покажем, — загадочно сказал Ваня. — Между прочим, Вадим мне голову отвинтит.
— За что это?
— А за то, что потащил тебя на Репюблик.
— Не бойся.
— Пошли к Дюпону, я тебя кофе угощу. Хочешь?
— Хочу. Где сбор?
Ваня молчал.
— Куда потом? Где сбор?
— На площадь Вольтер пойдем.
— На Вольтер? Там Вадим!
— Ничего. Домой не пошлет.
— Домой, может, и не пошлет, а беспокоиться будет. Не надо бы на Вольтер.
Нас обогнала машина Мартэна. На углу он застопорил, подождал, пока сменятся огни светофора, и, мутно сверкнув в тумане фарами, погнал вниз по бульвару, благо такси бастовали и движения на улицах почти не было.
— Черт, туманище какой, — поежился Ваня и подтянул ворот толстого свитера. Он упрямо не надевал казенного шоферского пальто, а своего у Вани никогда не было.
Нас было много, и мы шли на площадь Репюблик сказать фашизму «нет!». И чем дальше мы шли, тем больше нас становилось...
— Жежен, сюда, к нам! — позвал Ваня секретаря Вадимовой ячейки Эжена Трийо.
— О, и Марину привел! А где же Костров?
— Где-то тут.
— Там твои дружки, — кивнул мне Жежен, показывая куда-то в толпу.
— Кто? Где?!
Но ко мне уже подскочила Жозефин: «Нет, это невероятно... в такой толпе — и нашли...» Подошел Рене, и мы, взявшись за руки, стали в шеренгу. Рядом — Ваня и Жежен.
Всё время к нам присоединялись люди, ручейками вливались из боковых улиц, из переулков, и людская река ширилась.
Сначала мы шли тихо, потом в задних рядах запели: «Всех буржуа на фонари, а если не повесим, морды им набьем...» — и мы подхватили. Шагали, пели, и в такт песне раскачивались над нами огромные плакаты: «Свобода или смерть!», «Социализм или борьба!»
Парнишка обернулся и протянул Рене древко:
— На́, понеси немного, я покурю.
На плакате: «Республику не убьете!»
— Респу-ублика, шлюха старая... — проворчал Жежен. — Сегодня в обнимку с правыми, а завтра целуется с левыми...
Кто-то крикнул: «Фашизм не пройдет!» — и мы подхватили: «Не пройдет! Не пройдет!»
Далеко до площади Репюблик. Идти и идти. Пожалуй, на самую площадь нам и не втиснуться. Народ валит со всего Парижа. Я силюсь мысленно увидеть статую Республики — «Марианну», что стоит посреди площади, — в длинной тунике и фригийском колпаке, и в руке оливковая ветвь. Так ни разу и не остановилась рассмотреть ее как следует. Сегодня «Марианна» вроде именинницы. Как это Вадим сказал: «За „Марианну”, за деву». Смешной Вадим. Умный Вадим.
— Жозе, поищем Вадима?
— Шагай, шагай, — обернулся ко мне Рене. — Не пропадет твой Вадим.
Передние вдруг остановились.
— Что у них там стряслось? — сказал Ваня и пошел вперед.
Кто-то крикнул:
— Полиция!
И в тот же миг два круглых желтых глаза фар проткнули гущу тумана. Огромный автокарище врезался в толпу и вытряхнул темную массу