КГБ в смокинге. Книга 2 - Валентина Мальцева

— Зачем ты это сделал, Мишин? — тихо спросила я. — Хочешь сдать меня им, да?

— А что, нельзя? Запрещено Гаагской конвенцией?

— Но зачем, объясни?!

— Ничего я тебе не намерен объяснять, — буркнул Витяня, продолжая дымить сигаретой. — Сиди тихо и не дергайся. Все идет по плану. По моему плану…

— Болван! — крикнула я, чувствуя, как слезы хлынули в два ручья, и ненавидя за это весь мир и себя в первую очередь. — Ты уверен, что таким образом добьешься у них прощения? Уберут и тебя и меня. Неужели ты думаешь, иуда, что твои мясники по достоинству оценят этот тимуровский поступок и дадут тебе спокойно подохнуть от старости?..

— Мальцева, ты меня утомила! — беззлобно отрезал Витяня. — Заткнись и дай сосредоточиться…

В коридоре дробно зацокали подковы солдатских сапог.

— Ты не умрешь своей смертью, Витяня, — прошептала я, чувствуя, как слезы заползают под жесткий шейный корсет. — Это единственное, в чем я уверена…

— Мы оба не умрем своей смертью, подруга, — тихо откликнулся он. — Такая уж у нас, у русских, судьба. «Интернационал» помнишь? То-то…

Дверь купе с уже привычным скрежетом отлетела в сторону, и в полуосвещенный тесный куб купе ввалились сразу три человека. Первый — в черном пальто и шляпе, низко надвинутой на глаза, сразу присел на мою полку, оставив в дверном проеме в качестве живого заслона двух дюжих солдат с автоматами на груди.

— Проверка документов!.. — по-польски начал он, и в этот момент его взгляд остановился на моем пистолете, одиноко лежащем на столике. Реакция штатского была мгновенной: он выхватил из-за пазухи пистолет и, переводя ствол с меня на Витяню и обратно, заорал:

— Руки! Всем — руки за голову!!!

Почти одновременно оба солдата, как по команде, с синхронностью караула у кремлевской стены направили на нас стволы автоматов.

— Чего шумишь, начальник? — Витяня заговорил по-польски с непосредственностью коренного варшавянина. Он сел и оперся обеими руками на колени. — А ну-ка убери свою пушку, дубина! Слышишь? Убери немедленно, а то потом будешь всю жизнь жалеть…

— Кто такой? — выдохнул штатский, не отводя от Витяни пистолет.

— Подполковник Виктор Мишин. Первое управление КГБ СССР. Можешь взять мое удостоверение в нагрудном кармане пиджака. Ну, не бойся…

Штатский аккуратно, словно боясь подвоха, взял со стола разряженный пистолет, осмотрел его и сунул во внутренний карман. Потом кивнул одному из солдат. Тот с опаской подошел к Витяне, двумя пальцами выудил из нагрудного кармана красную книжечку и передал ее старшему. Штатский буквально впился в титульный лист удостоверения, перелистнул страничку, потом, уже в некотором замешательстве, вопросительно уставился на Витяню:

— Видите ли, пан… Мне приказано по всем вопросам немедленно докладывать начальству.

— Кем приказано?

— А не твое дело! — отрезал штатский, но чувствовалось, что он трусит.

— Послушай, ты, жопа конфедератская, — уже по-русски нарочито мягко проговорил Витяня, буквально впиваясь своими тигриными глазами в штатского. — То, что я сейчас скажу, предназначается только тебе, поскольку долболомы твои здесь ни при чем. Так вот, если ты, тварюга, сию же минуту не обеспечишь мне машину для экстренного конвоирования арестованной и надежную охрану для сопровождения, за твою голову даже ваш засратый Герек гроша ломаного не даст! Я тебя собственными руками в расход пущу, а потроха утоплю в выгребной яме! Понял, сука филерская, или перевести на польский?

— Понял, пан, — тихо отозвался штатский. — Но…

— Понял — выполняй! Солдат оставь здесь, пусть приглядывают за этой. Дуй на станцию, и чтоб машина была немедленно!

— Мне нужно доложить…

— Кому доложить, говно?! — завопил Витяня так, что на шее у него вздулись вены. — Кому и что ты будешь докладывать?! Идет секретная операция Первого разведуправления КГБ СССР, пшек проклятый! На чужой территории! Понимаешь, говнюк, се-крет-на-я?! Ты что же хочешь, падла, чтобы о ней жандармерия всех ваших сраных воеводств трепалась?! Или чтоб ваша пархатая «Трибуна люду» на первой полосе об этом сообщила?! Марш за машиной! И никому ни слова! Никому! Связью не пользоваться! За невыполнение — расстрел! Бегом!..

Штатский вскочил, собираясь сорваться с места, но Витяня окликнул его:

— Эй!

— Что? — полуобернулся поляк.

— Пистолет-то верни, дура! Это ж ее оружие! Вещдок!

Штатский что-то буркнул себе под нос, протянул Витяне пистолет и исчез…

Несмотря на то что инициатива перешла в руки Мишина, оба солдата по-прежнему настороженно следили за нами. Видимо, по-русски они почти не понимали, однако сообразили, что происходит нечто важное и, не получив соответствующих инструкций от старшего (тот так торопился, что, по-моему, просто не успел подумать об этом), держали меня и Витяню на мушке. То есть вели себя абсолютно логично.

В поведении же моего школьного товарища — и это потрясло меня настолько, что даже слезы просохли — логика отсутствовала начисто. Ее и в помине не было. Я поняла это почти сразу, как только он обматерил штатского. Мишин все делал не так, как требовала обстановка. Что-то не вязалось, не укладывалось в рамки…

«Если он действительно решил сдать меня в руки ГБ и тем завоевать прощение высокого начальства, — размышляла я, — зачем нужен был этот спектакль с угрозами и вызовом спецмашины? Если Витяня действительно хотел соблюсти секретность, к чему была эта демонстрация, наручники, пистолет без обоймы, нахально выставленный на видном месте? Значительно проще и естественней было спокойно пройти проверку документов, добраться до Варшавы и уже там с помпой передать меня в руки куратора КГБ при советском посольстве. Конечно, заподозри патруль неладное, обнаружь он во мне преступницу, за которой охотятся разведки сразу двух соцстран, можно было и документы предъявить, и на старшего наорать… Но ведь Витяня не стал дожидаться такого поворота, а сам пошел навстречу осложнениям. Зачем? И по какой причине он запретил ему пользоваться связью и сообщать о происшедшем начальству? Хочет преподнести сюрприз Андропову, эффектно появившись со мной прямо на Лубянке? Не доверяет польской контрразведке? Или же?..»

Штатский возник в дверном проеме через пять минут.

— Ну? — вопросительно поднял брови Витяня.

— Все готово, пан! — негромко отрапортовал поляк.

— Кто будет за рулем?

— Шофер, — недоуменно пожал плечами штатский.

— Водить можешь?

— Так.

— Сядешь за руль сам.

— Понял.

— Где машина?

— За вокзалом.

— Туда можно пройти незаметно?

— Так. Можно.

— Тогда вперед!..

На меня набросили пальто, Мишин тоже не торопясь оделся, и мы вышли из вагона, но не на перрон, а на запасные пути, с другой стороны состава. Впереди шел штатский с моей сумкой. Витяня, поддерживая меня под руку, чтобы я не споткнулась о рельсы, держался посередине, автоматчики замыкали процессию. Варшавский поезд, коротко свистнув, укатил, и я увидела прильнувшее к окну в тамбуре лицо усатого проводника. Мы миновали здание станционной водокачки, обошли полузасыпанные снегом кучи угля и щебня и через какой-то заброшенный дворик выбрались на небольшую улочку. Отсюда были хорошо видны две высокие металлические фермы с прожекторами, освещавшими вокзальную площадь и перрон.

— Дальше не пойдем, — приказал Мишин. — Пошли кого-нибудь за машиной, пусть подгонят ее сюда…

Штатский обернулся к одному из автоматчиков и дал команду. Тот закинул оружие за спину и длинными заячьими прыжками устремился к вокзалу. Прислонившись к деревянному забору, мы молча стояли почти в полной тишине. Мне вдруг захотелось курить. До боли в сердце. Однако руки за спиной были скованы, а просить не хотелось. Наконец неподалеку заурчал мотор, и через несколько секунд возле нас притормозил полицейский «газик». Меня быстро втолкнули в обтянутый брезентом кузов. Не успела я сесть на жесткое ребристое сиденье, расположенное параллельно борту машины, как с двух сторон меня сдавили крепкие плечи двух автоматчиков. Еще трое уселись напротив и, зажав автоматы между коленями, уставились на меня невидящим взглядом.

«Газик» взревел и рванул с места.

Пятеро молодых парней, в компанию которых я попала благодаря предательству или сумасшествию Мишина, не делали никаких попыток заговорить со мной. Сперва я решила, что молчать им велено по уставу. В памяти всплыл фрагмент из какого-то фильма о доблестной советской милиции и суровая фраза безукоризненно выбритого офицера: «С арестованным не разговаривать!» Потом я вспомнила свое безобразное отражение в зеркале у Марии и сообразила, что на месте этих ребят я бы тоже не стала затевать разговоров с седеющей безликой мымрой в шейном корсете.