КГБ в смокинге. Книга 2 - Валентина Мальцева

— Всю жизнь голову над этим ломаю.

— Потому, что ты ничего не знаешь! Ты — типичная жертва номенклатурного недоразумения, подпоручик Киже дамского полу…

— Господи, как мало нужно, чтобы завоевать твою любовь!

— Ага! — весело согласился Витяня. — А чтобы потерять ее навсегда, так и вовсе пустячок — просто взять и рассказать тебе то, что ты выдашь сразу, как только тебя возьмут за мизинчик…

— Да пошел ты в жопу, стукач отставной! — обиделась я. — Если хочешь знать, жлобина, мне вообще плевать на тебя и твои долбаные секреты!

— Умница! — Витяня по-клоунски выставил перед моим носом большой палец. — Так и дыши! Тем более что мои секреты вряд ли украсят твою высокоинтеллектуальную жизнь.

— Оставь мою жизнь в покое.

— Ладно, Валентина, — он примирительно положил тяжелую ладонь на мою руку. — Не злись. В конце концов, судьба, забросившая меня в твою компанию, предполагает наше тесное сотрудничество в течение короткого, но, вполне вероятно, бурного времени. Давай лучше создадим походную атмосферу дружбы, тепла и взаимопонимания. Как на болгаро-советских переговорах о поставках зеленого горошка в обмен на челябинские тракторы…

— Прекрати болтать, Мишин! У меня от тебя голова пухнет!

— Нет, ты все-таки сука! — ухмыльнулся он. — Я появляюсь здесь, как странствующий рыцарь Ланселот, чтобы, понимаешь, оберегать ее и защищать, а она…

— Ага, — буркнула я. — Ланселот! Ты, друг мой, рыцарский кодекс изучал в спецшколе КГБ. А там, Витяня, вспомни, как вас учили: «Приказ начальника — закон для подчиненного». «Партия сказала — комсомол ответил: „Есть!“». «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества»… Что, неправа я? Да ты, Мишин, прикажи тебе твой командир появиться на премьере «Лебединого озера» в офицерском мундире вместо панталон, сказал бы «Есть!», повернулся через левое плечо и пошел бы пуговицы драить…

— Это в прошлом, — глухо отозвался Витяня.

— Да ну? Так быстро?

— Ты знаешь, что написано на могиле Мартина Лютера Кинга?

— «Слава КПСС»?

— Нет. На ней написано: «Свободен, свободен, всемогущий Боже, наконец-то свободен!» Самое смешное заключается в том, что я слышал эту фразу еще при его жизни, от одного из своих первых учителей.

— Твой учитель верил в Бога?

— Он был нелегалом, Валя. Одним из лучших. Двадцать три года в Англии.

— Русский?

— Еще какой! Так вот, он как-то произнес эту фразу и добавил: «Запомни ее и повтори вслух за мгновенье до смерти. Тогда ты умрешь, сознавая, что был честен хотя бы однажды». Теперь мне кажется, что он ошибался. Я думаю, у меня еще есть шанс быть свободным, но не в гробу под алым знаменем…

— Ты появился здесь, чтобы сообщить эту новость?

Несколько секунд Витяня молча, без всякой враждебности, смотрел мне в глаза, потом перевел взгляд на черный провал вагонного окна, словно увидел там что-то очень важное, затем вновь уставился на меня и тихо сказал:

— Мы ведь с тобой одногодки, Мальцева. Почему же мне все время кажется, что я старше тебя лет на двадцать?

— А ты знаешь, Витяня, почему женщины после родов всегда выглядят помолодевшими? Даже если родили в пятьдесят?

— Почему?

— Они дали жизнь одному человеку. Или двум. Или десятерым. А ты поступал как раз наоборот — отнимал эту жизнь. Потому и чувствуешь себя старым…

— Но ты ведь еще никого не родила.

— Но и жизни никого не лишала.

— А если вопрос встанет ребром: или — или?

— Это как?

— Чья-то жизнь в обмен на твою. Убила бы?

— Во имя чего?

— Во имя самосохранения.

— В книгах, по которым я училась, таких вопросов не было, Витя. Я думаю, не будь я такой дурой, они и не появились бы в моей жизни.

— И все-таки?

— Сейчас — убила бы…

Поезд стал притормаживать.

— На этой станции будут проверять документы, — голос Мишина звучал буднично и деловито, словно он сообщал мне, что в вагоне-ресторане есть свежий кефир. — Сиди спокойно, излишне не напрягайся и, главное, не вздумай заговорить…

— Меня уже инструктировали, Витяня.

— Я знаю, — кивнул Мишин. — А теперь слушай внимательно, я кое-что добавлю к инструкции. Масштабы поисков — чудовищные. Честно говоря, даже меня прошибло: это надо же, сколько сил брошено на захват простой бабы!..

— Ты можешь это как-то объяснить?

— Могу. Но не сейчас. Попозже, когда будет время. Если оно у нас вообще будет…

Последнюю фразу Мишин пробормотал себе под нос, но я услышала.

— У тебя оружие при себе или в сумке?

Я не стала спрашивать, откуда он знает, что у меня есть пистолет. Я вообще не хотела задавать никаких вопросов, потому что вместе со станцией, на которой нас должны были проверять, на меня накатывал очередной приступ страха. Я просто кивком указала на сумку.

— Дай, — коротко приказал Мишин и протянул руку. — И жратву заодно прибери.

На какое-то мгновение внутри шевельнулось беспокойство, скорее тень беспокойства. Наклонившись, я отстегнула кнопку накладного кармана на боку сумки, извлекла оттуда пистолет и подала Мишину. Потом послушно убрала еду. Аппетит, как ни странно, совсем пропал.

Бросив на оружие короткий взгляд, Витяня неуловимым движением вытряхнул на ладонь узкую черную обойму, небрежно засунул ее в карман и положил пистолет рядом с собой.

— Запасные обоймы есть?

— Нет.

— Хорошо, — выдохнул Витяня и взглянул в окно.

Поезд к этому моменту замедлил ход настолько, что я успела разглядеть в ночи смутные силуэты пакгаузов и каких-то будок. По-видимому, перрон безымянной станции, к которому мы подъезжали, располагался со стороны вагонного коридора.

Поезд дернулся, зашипел и остановился.

— Ты что-то хотел мне сказать, — напомнила я Мишину.

— Да, конечно… — Витяня встал, сладко потянулся, хрустнув суставами, и молниеносным движением заломил мне руку за спину.

От резкой боли я вскрикнула.

— Что ты делаешь, кретин?

— Тсс, без криков, а то кляп засуну! — негромко пообещал Витяня, извлекая что-то из заднего кармана брюк. Повозившись несколько секунд, он завел мне за спину и вторую руку и сковал запястья наручниками. Звук был такой, будто сработала мышеловка.

— Вот так-то спокойнее будет, — выдохнул Мишин и легонько толкнул меня на полку. Я рухнула, больно ударившись затылком о поручень для полотенца.

Витяня закурил, переложил на столик мой пистолет без обоймы, словно демонстрируя его никчемность, и с комфортом разлегся на своей полке, пуская к тускло освещенному потолку сизые клубы дыма.

— Что происходит, Мишин? — тихо спросила я.

— А ты не догадываешься?

— Зачем ты это сделал?

— Бог ты мой, Валентина, а я-то думал, что ты — ярая ненавистница штампов.

— Что ты несешь, урод? — вскипела я. — При чем здесь штампы?

— Ну хорошо, — хмыкнул Витяня, стряхивая пепел на потертый коврик купе, — я объясню происходящее языком многотиражной газеты МВД «На стреме».

Он резко вскочил, наклонился ко мне и внятно произнес:

— Гражданка Мальцева, вы арестованы!..

3

Москва. Шоссе

Ночь с 8 на 9 января 1978 года

К ночи основательно подморозило, и шоссе, по которому грязно-серая «Волга» Андропова медленно, словно вынюхивая невидимый след на обледеневшем асфальте, катила к Ленинским горам, где находилась правительственная усадьба Андрея Громыко, напоминало скверно залитый каток. Машину то и дело заносило, несколько раз обод правого заднего колеса чиркал о кромку тротуара. Андропов своей «Волгой» пользовался исключительно редко, в основном она находилась в распоряжении сына. Шеф КГБ никогда не любил шоферить, считая время, проведенное за рулем, безнадежно потерянным: необходимо было следить за пересекающими улицы пешеходами, за знаками и маневрами других водителей, то есть отвлекаться на совершенно посторонние и лишние мысли в ущерб куда более важным, требующим пристального внимания и углубленной работы мозга…

Андропов презирал плебейское пристрастие Брежнева к роскошным автомобилям, к совершенно непотребному коллекционированию дареных иностранных лимузинов, на которых бровастый генсек — с самозабвением седьмого сына в нищей семье — обожал «покататься», выжимая из мощных двигателей максимальную скорость и восторженно крича шефу «девятки», страховавшему могущественного патрона на пассажирском сиденье: «Нет, ты, бля, только посмотри, генерал! Умеют, суки, тачки делать!..»

Деградируя год от года, Брежнев воспринимал езду на роскошных машинах, являвших собой последнее слово мирового автомобилестроения, как единственное стоящее дело в жизни, как радость, с которой ничто не могло сравниться. Порой даже на заседаниях Политбюро шамкающий генсек с непринужденностью неформального вожака в правительственном доме для умалишенных «заворачивал» обсуждения важнейших внешнеполитических и народнохозяйственных вопросов, приглашая всех членов Политбюро послать к черту этого засранца Чаушеску и всем кодлом махнуть в гараж, где каждому найдется тачка по вкусу, а в баре-холодильнике — по бутылке замороженной «Посольской»…