Ресторан «Березка» (сборник) - Евгений Попов

Вспомним, граждане, что было связано со Старухой тогда, в 1960 году, когда мне только что исполнилось 14 лет. Старуха, квартиросдатчик, была вдовой одного из Борцов, и кто скажет, что я вздумал глумиться над святынями, тому, честное слово, не поленюсь, а когда-нибудь как закачу в рыло, и пусть дальше все будет, как должно быть! Я ни над какими святынями не глумлюсь, чтоб вас черт побрал! Я описываю Старуху, которую встретил на своем жизненном пути. Я не делаю никаких выводов. Я чуждаюсь каких бы то ни было обобщений. Я живу тихо, скромно, и если мне запонадобилось вспоминать про Старуху, то нечего делать вид, будто от описания этой самой Старухи рухнет всяческий реализм и мой друг Ф.Килька будет вынужден возвратиться из Безбожного переулка столицы на свою малую деревенскую родину, по дороге побираясь в пыли и аккомпанируя своему жалобному пенью на русском баяне. Он – мошенник, подлец, дурак и лодырь, этот самый Ф.Килька. Он совершенно не оправдывает тех крупных денег, которые на него тратятся. Он втирает начальству очки, создавая бешеную видимость большой работы, а сам вверенный ему участок службы на фиг развалил, разбазарил кадры ценных специалистов, увлекся приписками, завышением объемов собственной ценности. Хорошо, если бы начальство разобралось, что за фрукт этот барбос, похожий на меньшевика, и какой от него идет вред нашей длинной Державе. Может, к тому времени будут какие-нибудь монастыри, и он раскается, став послушником, увлекшись бортничеством, дружа с птицами, травами и замаливая свои потребительские грехи в одинокой келейке с видом на нетронутую природу...

Старуха рассказывала, что в поселке был совет, а потом пришли каратели белой армии и поставили активистов под кедры. Грянули залпы. Старуха осталась вдовой и вступила в партию. Огневые годы, огневые годы... Огненные года... К 1960-му вроде бы уже вышла на пенсию, а может быть, и нет, как предлагала тогда Надежда Заглада, передовая работница Украины, – чтоб женщины работали и дальше, потому что дома им без работы скучно...

Старуха-квартиросдатчица являлась вдовой одного из Борцов, чьим именем был назван поселок Стекольного завода и памятник кому стоял при въезде при повороте с тракта: стела, вычеканенные имена, пионерский салют в праздники. Она прожила долгую жизнь, многое в жизни видела и плохого, и хорошего. Ее поджигали кулаки и стреляли в нее из обреза, когда она их определяла для перемещения в дальние края, она надрывалась в войну на хлебозаготовках, но не стала угрюмой к 1960 году. Пятистенок ее был чисто прибран и выбелен, на стенах висели реликвии, фото, открытки... Она была очень умная и могла говорить с кем угодно и о чем угодно. Ей очень нравилось тогдашнее руководство, и она горячо ратовала за кукурузу, о чем говорила мне, а также плотнику Николаю, малому с выдающейся челюстью, который тоже был ее постояльцем, но жил в какой-то, по-моему, каморке.

– У вас папа партейный? – спрашивала она меня.

– Да, – отвечал я.

– А мама?

– Мама? Мама нет...

– Зря, зря...– сокрушалась Старуха. – Все сознательные люди, все, кто хочут счастья своему народу, должны быть там, – говорила она, утверждая, что это цитата из какой-то речи тогдашнего главы правительства.

Она увлекательно, интересно рассказывала и, несмотря на бег времени, плакала при воспоминании, как один из расстрелянных выбрался из песочной ямы и пришел «на заимку», но это был не ее муж, это был единственный из уцелевших Борцов, и он умер уже после Второй мировой войны от инфаркта. Она с ним почему-то потом не дружила и отзывалась о нем сухо, без должной дозы почтения к соратнику, идейному брату своего мужа.

Она говорила мне и плотнику Николаю, который работал в деревообделочной мастерской, где научил меня слабо владеть фуганком, рубанком, она повторяла, глядя в его прыщеватое лицо и гладя меня по пышной «стильной» прическе:

– Ребята, я бы вот пельмешек постряпала, а вы сходили бы за «Черемушкой»...

У Николая водились денежки, у меня тоже, несмотря на четырнадцатилетний юный возраст: я немного подработал в мастерской, сделав изящную тумбочку и продав ее за 150 руб. (1960 год, деньги «старые»), я фотографировал жителей поселка и брал с них за это деньги, которые они мне с радостью отдавали, потому что фотографии в поселке не было, а я брал по прейскуранту. Я был деловой, самостоятельный мальчик, и мама в мои заботы и взаимоотношения не лезла, у мамы в пионерском лагере хватало своих дел, и виделись мы с ней крайне редко, хоть и ночевали в одной комнате.

Мы шли за «Черемушкой» и долго стояли около поселкового магазина. «Абрикосовый ликер» такой же крепости и цены – 25 градусов, двадцать один рубль двадцать копеек, но мы предпочитали «Черемушку». Были в ней и свежесть, и тонус, являлась «Черемушка» благородным напитком, а то я сам видел, как охотники, непосредственно из магазина отправляясь в лес, спокойно брали в запас два ящика тройного одеколона, смекали – не взять ли им еще один, и их никто за это не осуждал. А еще на крыльце стоял местный юродивый и кричал в рифму:

– Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Союза. Передаем стихи, это нам не обуза!.. Сказал бирманец У-Ну, махнем-ка, на куй, на Луну... Отвечает ему наш...

Дальше шло непечатное. Слушатели были довольны. 1960 год... 1960 год. Телевизор «КВН». «Веселый спутник». Реквием по Старухе, которая еще и нас с вами переживет...

Старуха ставила горшок, который дымился. Вкуснейшие! Потрясающие! Пельмени! Никогда в жизни больше!.. А – лето. Раньше (до того) в деревнях летом мясо не ели, а мы в 1960-м ели, запивая «Черемушкой». Первый тост Старуха произносила за Родину, партию, родное правительство. Мы поддерживали и выпивали. Затем были раскрасневшиеся и вели патриотические разговоры. Николай иногда улыбался, а лицо у него было чуть-чуть лошадиное. Он потом уехал в город К., поступил на алюминиевый комбинат и женился. Я его встретил близ кинотеатра «Совкино» и чуть-чуть застеснялся его внешнего вида, потому что в этот момент переходил из фазы отрочества в пору юности, и во мне происходила ломка характера. Мне нравилась Старуха, я с удовольствием вспоминаю ее и ее пельмени, хоть, конечно же, и не была она очень-то уж грамотная, мыслила иногда наивно, но искренне, почти как герои всех советских писателей, описывающих старух. А искренность я до сих пор уважаю, если только она не связана с выпусканием ближнему кишок. Я с удовольствием длил застолье с Николаем и Старухой. Я хорошо пил. Я, как подросток, пил много и почти не пьянел. Мама не понимала, что я выпиваю, а когда однажды я облевался, подумала, что я скушал нечто несвежее из той еды, что она приносила из пионерского лагеря.

Я блевал средь бела дня, а около баньки с сочувствием толпились мои собутыльники, Николай и Старуха. Когда мама ушла и я, обессиленный, рухнул на деревянную ступеньку, они шепотом, искренне предложили мне опохмелиться, но я отказался и правильно сделал: основы всего закладываются в юности, и с тех пор я никогда не опохмеляюсь...

И вот я снова встретил Старуху. Она опиралась на суковатую палку и была повязана черным платком. Рот у нее совсем провалился, но ступала она крепко, лучась морщинами. Она не узнала меня. Я подсчитал, что ей, должно быть, около 85 лет. Она прошла мимо меня, шурша черными одеждами, в свою отдельную квартиру трехэтажного дома с водяным отоплением и антеннами телевидения. Щелкнул замок. Я рванулся ей вслед, но остановился в растерянности.

А вчера вечером, когда смотрел телевизор, тени прошлого гуляли по голубому экрану: полковник, поручик, какая-то баба... О боже! Что делать? Перечитать «Метель»? Ведь это Пушкина «Метель», музыка Георгия Свиридова... О боже! Как я люблю свою страну!.. Какая она вчера была на голубом экране! Такая, что ей может позавидовать любой европеец, пиша диссертацию о чем-либо, связанном с тем, что я только что сказал...

Как начать? Как начать? Как начать?

А вот так прямо и начать, что Телелясов вышел из метро. Что, вернее, еще не вышел, а пока все еще шел по белокаменному этому подземелию, имея целью в плане ближайших поступков купить электрическую лампочку в магазине «Свет».

Инглиш. Ай эм илл

В один из майских дней 1964 года я, тогда студент второго курса одного из столичных вузов, должен был сдавать зачет по английскому языку. Жил я на станции Расторгуево Павелецкого направления, снимая на пару с товарищем комнату в двухэтажной зимней даче, преобразованной в коммуналку. Хозяйка этой дачи являлась сухонькой востроносой старушкой, бабушкой, чьего сына расстреляли в 1941 году во время наступления немцев на Москву, потому что он не проявил себя достаточно храбрым воином и оголил своим поведением вверенный ему участок фронта. Бабушка рассказывала про знаменитое число (не помню какое) октября того же года, когда к вокзалам стекались толпы и в воздухе стоял ультразвуковой истерический гул паники: она тоже хотела бежать, да не вышло, не было сил, отчего и осталась...