ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ - Эустахий Чекальский

Музыкант был действительно поражен приемом. Он без приглашения присел на стоящий рядом стул, вынул платок и высморкался.

— У вас ко мне еще что нибудь?

— Нет, разрешите проститься ваше сиятельство, — Венявский встал со стула и направился к двери.

Уже в Коридоре, он обратился к адъютанту.

— Скажите, наместник всегда так вежлив с посетителями?

— О, да! — сказал блестящий адъютант.

— Мне ничего больше не остается, как поздравить вас, — сказал скрипач прощаясь с адъютантом.

Только несколько погодя офицер понял иронию скрипача и немедленно доложил наместнику.

— Привезите его назад в замок, — потребовал генерал.

Дежурный черкес получил приказание догнать карету Венявского. Захватив с собой взвод казаков он галопом поскакал догонять карету ничего не подозревавшего скрипача. Его нагнали на углу Трембацкой улицы.

— Назад в замок! — приказал кучеру черкес.

— Мы же только что оттуда, — удивлялся кучер.

— Молчать! Таков приказ, понял?

Кучер обратился за помощью к пассажиру.

— Молчать! Приказ!! Если говорят поворачивай, значит поворачивай, — ответил музыкант.

Казаки окружили карету и под конвоем повезли арестованного вдоль всей улицы Краковское Предместье.

Прохожие останавливались на тротуарах, жители выглядывали из окон, выходили на балконы, старались угадать, кого арестовал казацкий патруль.

Скрипач встревожился. Вот так сюрприз. Все же он не решился спросить черкесского офицера, какова причина ареста. Под конвоем его немедленно провели в кабинет наместника.

— Ты что? Ты как смел оскорбительно выражаться о царском наместнике!? — кричал граф Берг.

Кроме Венявского в кабинете наместника присутствовали два адъютанта в чине полковников.

— Да как ты смел!? — повторил граф.

Венявский молчал.

— Выбросить дурака за дверь, — приказал наместник.

Казаки бросились к Венявскому. Скрипач отвернул полу пальто и показал ордена.

— Не смейте меня трогать. Я солист его императорского величества!

Казаки в нерешительности остановились. Они не очень понимали, что это за чин «солист». Наместник махнул рукой.

— Сегодня же уезжай из Варшавы!

— Вот именно. За этим я и ехал в гостиницу, — ответил скрипач и вышел из кабинета наместника.

В карете с ним случился сердечный припадок. Он с трудом добрался в свой номер в Европейской гостинице. Вызвали врача. Лед и валериановые капли успокоили сердцебиение. Вечером приехал уполномоченный полицеймейстера с «бумагой».

— По приказанию наместника вам запрещено пребывание в Варшаве.

— Успокойте, пожалуйста, вашего начальника. Я уеду немедленно, как только позволит состояние здоровья. Вы видите, я заболел. При мне находится врач.

— Согласно предписанию, вы должны выехать в течение двадцати четырех часов с момента получения бумаги.

Врач что-то писал у стола; повернулся к чиновнику.

— Господин Венявский понял вас. А здесь врачебное свидетельство, — он подал записку.

— Подпишите, что вы получили предписание.

— Пожалуйста.

— В таком случае, желаю здравствовать и надеюсь, что мне не придется сопровождать вас на вокзал с полицией.

— Вы меня здесь не скоро увидите. Разве в гробу, — ответил больной скрипач.

О случае с Венявским скоро узнала вся Варшава. Скрыть этого не удалось. На вокзале Венявского провожали с цветами, объятиями, пожеланиями. Собрались польские и русские друзья, знакомые, поклонники. Случай у наместника на многие дни расстроил здоровье виртуоза.

В Берлине, сразу же после приезда он вызвал в номер гостиницы врача-специалиста. Появились репортеры. В немецкой прессе появились довольно прозрачные намеки об отношении варшавского замка к скрипачу. Врач предписал:

— Вам необходим длительный отдых. Отправляйтесь в Бад Наугейм, там вы поправите свое здоровье.

— Доктор, у меня обязательства по контрактам. Через три дня я должен начать концертное турне.

— Это невозможно. Вы убьете себя!

— Трудно, но иначе я не могу. Я должен быть в Вене точно в срок.

Вернувшись в Петербург, Венявский подал жалобу на графа Берга в министерство двора. Ответа не получил. Разобидевшись, он подал в отставку со всех своих должностей. Отставка была принята. Его друг Рубинштейн возмущался:

— Человече! Что ты наделал! Не посоветовавшись ни с кем?

— О чем советоваться?

Шло последнее десятилетие скитаний, тревог, пустоты.

— Он потерял царскую милость, — шептали в городе и избегали его, хотя он никому не навязывал свое общество. Многие прихлебатели отшатнулись теперь от Венявского. Но его скрипка не потеряла своего очарования!

КОНЦЕРТЫ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Отец четырех детей, виртуоз, король скрипачей, уехал в Соединенные Штаты. Он выступал вместе с Антоном Рубинштейном. За восемь месяцев, т. е. в течение 244 дней, они дали 215 концертов. Получили по 300 тысяч франков за концерт. Сумма эта совсем не соответствовала усилиям и неприятностям связанным с этим бешеным турне. Автор «Демона» в своих воспоминаниях «50 лет» писал:

«Сохрани бог каждого от рабства в руках предпринимателя. В этом случае об искусстве нечего и говорить. Это фабричный труд. Музыкант делается автоматом, автоматическим механизмом — теряет всякое достоинство и линию».

В Америке Венявский встретил Паулину Лукка, которая порвала контракт с Берлинской оперой и изъездила с ним Соединенные Штаты вдоль и поперек. Словно какая то сила гоняла виртуоза из города в город, от успеха к успеху. Лукка не жалела ему своих ласк. Среди дикого ритма концертов и выступлений, скрипач находил время для азартной игры. Он словно сознательно прожигал жизнь, не щадя и без того слабого здоровья. Он сорил деньгами, выбрасывал их на ветер. В Нью Йорке и Чикаго играл в запрещенную рулетку. Все же он собирал доллары для посылки жене. Лукка, выступая вместе с Венявским, сама зарабатывала такую уйму денег, о которой в Европе нечего было и мечтать.

Польская эмиграция в Нью Йорке или Чикаго принимала скрипача восторженно. Он отдыхал в польских ресторанах, угощаясь зразами с кашей и борщом с картофелем.

Ревнивая Паола теряла голову, куда это уходит Венявский без нее? Она расхохоталась, когда он признался, что он давно не ел порядочного бульона с макаронами.

Образ жизни, который в последнее время вел скрипач, его интерес к еде (впрочем хорошо покушать он всегда любил), чрезвычайно повлияли на его внешность! Высокий, стройный, элегантный мужчина превратился в толстого, словно лишенного шеи сибарита, похожего на бочку на тоненьких ножках.

Краковский «Час» напечатал 1 августа 1873 года, заметку взятую из американских газет:

«О чрезвычайном и симпатичном приеме Венявского в Сан Франциско.

Улица, на которой остановился Венявский, заполнилась толпами народа. Под окнами скрипача театральный оркестр сыграл серенаду. Толпа восторженно приветствовала маэстро. Никогда еще ни один музыкант не удостаивался такой чести. На английском языке вышла брошюра о Венявском. В ней восемь разделов посвященных: личным достоинствам скрипача, технике его игры, стилю, мастерству интерпретации, тону, композиторскому творчеству и общественной деятельности».

Эта заметка попала в Люблин, и вызвала там большое удовольствие. Иза сейчас же написала мужу. Но Венявский понимал, что к этим овациям примешивается политическая манифестация против царизма. Случай с Бергом и отставка скрипача стали известны всем. Известно было издевательство царских слуг над покоренным народом. Венявский стал популярным среди эмиграции. Этим пользовалась Паола. Певица с черными, словно вороново крыло, волосами и черными глазами, трогательно пела, особенно бетховенскую арию Ah, perfido! Но у нее отсутствовал темперамент и она знала об этом. Ей необходима была мужская опека и она упорно держалась скрипача, доходя до навязчивости. В свободные минуты в гостиницах она постоянно возвращалась к своей сокровенной мечте.

— Рико, ведь я тебя люблю.

— Не сомневаюсь. Даю тебе все, что могу, — отвечал Венявокий.

— Разве плохо было бы нам в Сорренто, в Сицилии, на Капри?

— В Италии нет долларов. А впрочем, с твоей стороны это был бы отказ от блестящего будущего. Тебя пригласят в Метрополитен-оперу, или в Парижскую Гранд-опера.

— Я конечно воспользуюсь такими предложениями. Ты не догадываешься, о чем я думаю.

— Зачем догадываться, скажи мне откровенно, ведь мы друзья.

— Может быть следовало подумать и о своей личной жизни?

— А ты кокетка, искусительница, соблазнительница, ведь я тебя не оставлю.

— Ты не хочешь меня понять.