Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Полиция вообще была странным учреждением.
Не могу сказать, что она докучала своим гражданам или иностранцам, если те держались подальше от политики и считались «благонадежными». Таковым, судя по всему, признали и меня, после того как моя корреспонденция в течение полугода после моего прибытия явно подвергалась цензуре.
После установления моей благонадежности я на Новый год и на Пасху платил три рубля офицеру полиции, являвшемуся ко мне с поздравлениями, и рубль городовому, и они за это учтиво приветствовали меня. Меня это не очень-то обременяло в материальном плане.
А вообще-то население старалось не иметь дела с полицией. Однажды, когда еще не было железной дороги, я ехал зимой из Болшева в Мытищи и заметил в придорожной канаве труп крестьянина. Естественной моей реакцией было желание подъехать ближе и посмотреть, что тут можно сделать. Однако мой русский спутник был категорически против. «Какое нам дело до какого-то трупа? – заявил он. – Только наживем себе неприятности с полицией».
Что касается методов русской полиции, то, по общему мнению, они были далеко не безупречны. Во время очередной воскресной драки между рабочими нашей и ватермезовской фабрик один был убит. Наш доктор Краснюк велел отнести труп в фабричный морг и известил о случившемся полицию, потому что только они могли (по причине насильственной смерти) дать разрешение на похороны. Прошло несколько дней, прежде чем уголовная полиция по телефону сообщила о прибытии своего сотрудника. Краснюк заблаговременно поставил в морг большую керосиновую нагревательную лампу, чтобы немного поднять температуру в помещении (была суровая зима). Труп, законсервированный холодом, начал оттаивать и разлагаться. Но полиция не приехала. Лампу из морга удалили, и процесс разложения был остановлен. Так продолжалось больше недели – сообщение о приезде уголовной полиции, установка лампы, продолжение разложения трупа, удаление лампы и т. д. Когда я вошел в морг, изо рта убитого торчал огромный, величиной с кулак, разбухший язык, больше похожий на студень.
Небрежность и произвол царили и в остальных учреждениях и службах. Примером тому могут служить методы, с которыми люди сталкивались при получении разрешения на строительство.
Дело в том, что разрешения, скажем, на строительство фабрики, полученного от учреждения Х, было недостаточно; надо было получить еще разрешение на открытие этой фабрики от учреждения Y. Предпринимателю, построившему свою фабрику на основании полученного от учреждения Х разрешения, учреждение Y отказывало в праве принять эту фабрику в эксплуатацию без объяснения причин. И ему приходилось несколько месяцев «хлопотать» в Петербурге, обивая пороги центральных властей, чтобы фабрика заработала.
Другой случай. Еврейской общине в Москве стала тесна старая синагога, и она, согласовав, разумеется, проект нового здания с губернским начальством и получив разрешение на строительство, возвела новый храм с красивым куполом. Когда строительство было завершено, генерал-губернатор запретил открывать синагогу, объяснив свое решение тем, что отправление религиозных нужд евреев в купольном здании станет оскорблением чувств православных христиан!
Несколько лет прекрасное здание стояло пустым и закрытым.
Неудивительно, что даже самые кроткие евреи испытывали лютую ненависть к царскому правительству и – когда представился случай – первыми стали революционерами.
Единственным действенным средством против произвола властей были взятки.
Возникновение в России такого явления, как взяточничество, было неизбежным. Оно было обусловлено мизерным жалованьем чиновников. Без взяток им было попросту не прожить.
Неизбежность взяточничества была заложена в самом русском законодательстве, которое предусматривало наказание не за дачу, а за получение взятки: одно из очень немногих законоположений, направленных на защиту граждан.
Широкое поле для взяточничества было связано с государственными поставками. Качественные условия поставок были сформулированы в перечне обязательств таким образом, что чаще всего они были невыполнимы. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что жесткость этих требований была намеренной и служила одной цели: дать чиновнику-взяточнику формальное обоснование бакшиша.
В большинстве случаев целью дающего взятку было вовсе не получение каких-то незаконных преимуществ; подкуп был необходим, чтобы наконец в обозримом будущем реализовать свое законное право.
Для этого и нужно было «хлопотать». Это слово обозначает весьма расплывчатое понятие, включающее в себя целый ряд различных действий: часами сидеть в министерских приемных, ждать, вести переговоры с чиновниками, раздавать направо и налево чаевые, добиваться аудиенции, торговаться по поводу суммы взятки, наконец давать взятку, а потом, в случае необходимости, все начинать сначала. И поскольку лично – месяцами – заниматься этим просто не было времени, приходилось нанимать для этой увлекательной деятельности подходящего человека, «ходатая», который, конечно же, клал себе в карман добрую часть суммы, отпущенной на подкуп.
Таких «специалистов», особенно в Петербурге, было предостаточно, ведь там вершились судьбы 180 миллионов граждан Российской империи. В зависимости от учреждения, с которым вы имеете дело, подыскивался тот или иной «ходатай». Предпочтение отдавалось родственникам или близким друзьям интересующего вас чиновника. То есть чтобы решить какие-то простейшие, элементарнейшие задачи, требовались определенный опыт и знание людей,
Разумеется, нужно было понимать иносказательную речь чиновника, намекающего на взятку. Не берусь судить, действительно ли приведенные ниже примеры такой речи взяты из чиновничьего жаргона (потому что я лично никогда не слышал их) или придуманы каким-нибудь остряком.
Первый каламбур: после того как проситель уже не один раз побывал у чиновника и снова просит его ускорить дело, тот отвечает:
– Надо ждать.
Проситель же должен понимать это как «надо же дать». Следовательно, он платит и ждет дальше.
Второй каламбур: по прошествии еще двух месяцев он, так ничего и не узнав о судьбе своего прошения, вновь отправляется в соответствующую канцелярию, добивается аудиенции и слышит в ответ:
– Надо же доложить.
Чиновник, возможно, имеет в виду, что ему нужно доложить своему начальству, чтобы тот одобрил решение. Но это может быть интерпретировано и как «надо же прибавить».
Если вы не желаете «хлопотать», бумаги даже после «одобрения» могут остаться «под сукном» в канцелярии. Такое явление я однажды имел возможность наблюдать в течение двух лет.
С другой стороны, нужно признать, что уж если русский «берет», то всегда держит слово, чего не скажешь, например, о румынах: с теми это случается редко.
***
Лишь два раза мне довелось увидеть работу русской государственной машины изнутри – один раз в связи с эпидемией холеры, второй раз в качестве судьи по торговым делам.
В ходе борьбы в 1893 году с холерой, перекинувшейся с Волги в Центральную Россию, правительство, убедившись, что не может самостоятельно
