Хэллоуин - Борис Левандовский

Григорий Степанович давно уже верил в Бога, но чтоб вот так наглядно убедиться!..

Одержимый…

Он – одержимый.

И что теперь?

Послушав голос несколько минут, ветеран понял, что вскоре бес овладеет его телом основательно. Научится, тварь поганая! И тогда пиши пропало. Хрен его вышибешь отсюда своими силами. А до церкви дойти вражина, ясное дело, не даст.

Бес неуклюже шагал по парковой дорожке, а Григорий Степанович лихорадочно обдумывал ситуацию.

Выходит, если брать верх над нечистой силой, то только сейчас, пока она еще слаба, пока не укрепилась в нем. Но как? Молиться? Ага, даст ему бес дочитать до конца хотя бы одну молитву, как же! Высмотреть в толпе священника и в ноги броситься? А если не встретится священник? Или встретится, да не тот, что в вере крепок, – видал он таких, и немало.

Второго шанса не будет, в этом Григорий Степанович был уверен. Бес на глазах обретал сноровку, движения становились все увереннее. Того и гляди, вконец освоится и тогда заметит внутри старого хозяина.

Нет, на других да на слово Божие надеяться нельзя. Нет времени. Хорошо, если у него будет хоть десять секунд власти над собой, пока бес сообразит, что к чему. А может, и того меньше окажется. И за эти секунды надо победить.

Бес вышел из парка и зашагал к «зебре». Навстречу ехал автобус. Водитель явно торопился, стремясь проехать на мигающий зеленый.

«…рычащий танк, и он, Гришка, скорчившийся перед ним в яме…»

Но теперь, если выжил, то – проиграл.

«Прости, Господи!»

Александр Вангард

ЯR

Иногда жаль, что не могу больше писать автопортретов. Говорили, этот жанр мне особенно удается. Хотя меня все меньше интересует, что говорят здесь. А «там», скорее всего, никого не интересует мое творчество. Впрочем, это еще предстоит узнать. Надеюсь, ждать осталось недолго.

Последний автопортрет, начатый год назад, мне так и не довелось завершить. Его можно назвать предсмертной маской. Скоро вам станет ясно, почему.

Забавно, по-прежнему часами маячу перед зеркалами, только теперь мои ладони не орудуют живописными кистями или пастельными мелками, создавая новую рукотворную реальность, а пытаются преодолеть грань между двумя мирами, похожими друг на друга с точностью до наоборот. Грань между «здесь» и «там»…

Несколько лет назад я приобрел дачу. Почти все время занятый творчеством или общением с людьми своего круга, не стал ничего переделывать в приобретенном доме. Нанял местных мужиков, чтобы выправили покосившееся строение, да развесил и расставил по комнатам любимые безделушки. Мебель тоже не поменял – старые массивные шкафы, этажерки, столы и стулья из хорошего дерева, кое-где проеденного жучком, сделали бы честь любому антикварному магазину. В средней дверце платяного шкафа было зеркало с потемневшей, местами сошедшей амальгамой. В старину зеркала проверяли огнем свечи. Чем больше отражений рождало зеркало, тем лучше. Поднесенная мной как-то раз к платяному шкафу зажженная свеча дала шесть уходящих в глубину огоньков. В конце концов я решил, что такой красоте не пристало прятаться в темном углу, и, сняв дверцу со шкафа, перенес зеркало на веранду и повесил там на стену.

С тех пор все автопортреты писались перед ним. В том числе и последний.

В тот день я вынес из дома мольберт и три стула. На один из стульев поставил дверцу с зеркалом, на второй положил футляр с отличной французской пастелью. Потом укрепил на мольберте планшет, затянутый серо-голубой тонированной бумагой, сел на третий стул напротив зеркала и приготовился в очередной раз запечатлеть черты знакомого незнакомца по ту сторону зеркальной границы. Того, кто с детства воспринимал как себя самого, несмотря на то что рот у него был чуть перекошен не в ту сторону и родинка была не на правой, а на левой щеке, а значит, и характер, и судьба его должны были отличаться от моих.

День выдался жарким и слегка ветреным. Весна запоздала, большинство дач в садоводстве еще пустовало – прекрасное время для работы. Где-то жгли старую траву, до меня доносился приятный запах дыма. На свежевскопанной соседской грядке скворец искал червей. Как всегда, работая над автопортретом, я подумал, что человек в отражении – самый удобный объект для портретирования. Никогда не вертится и не ерзает, готов вечно позировать и к тому же всегда желает сделать перерыв на чашку кофе в то же время, что я сам.

Набросав общие формы хорошо знакомой головы, я закрепил набросок лаком и остановился. Второй год моя изобразительная манера не менялась – хотелось попробовать что-нибудь совсем новое. Так сказать, переменить стиль. Я задумался, перебирая в уме варианты работы пастелью.

Где-то рядом в траве стрекотал кузнечик. За спиной побрякивало от ветра приоткрытое окно веранды. Скворец расхаживал по грядке, иногда что-то клевал. Я задремал.

Как часто бывает, во сне я остался там же, где был. В старом зеркале отражался мой двойник. С отражением что-то было не в порядке. Привстав со стула, я приблизил лицо к стеклу. Нос коснулся поверхности и неожиданно погрузился в нее. Кончику носа стало жарко. Целая буря ощущений и мыслей за секунду пронеслась в голове. Все детство мечтал попасть за зеркало или хотя бы заглянуть за его край, чтобы узнать, что в той части комнаты, которую не видно в отражении. Казалось, там что-то очень интересное и красивое. А воздух в отражении всегда выглядел светлее и чище.

Я сделал шаг вперед и, переступив через сиденье стула, вошел в зеркало.

Первым, что я ощутил, был особый запах. Воздух пахнул горячим стеклом, как в мастерской стеклодува. При движении выяснилось, что воздух был еще и густым, как вода.

Передо мной была дача. Как и положено в отражении, теперь дачное крыльцо было не справа, а слева. Все вокруг было незнакомым, потому что зеркально поменяло места. Я обернулся, увидел зеркало и нагнулся к нему. Там не было меня! Пустой стул на фоне дачного пейзажа, как при взгляде в простое окно.

«Естественно, меня там нет, потому что перебрался сюда!» – сообразил я и отвернулся от зеркала. Детские ощущения не обманули. Солнечный свет был прозрачнее, чем в обычном мире. Трава выглядела так, словно ее только что помыли. И совсем не было пыли. «Ну да, откуда ей взяться, в таком вязком воздухе?» – подумалось мне. Стояла тишина, как будто в мире выключили звук. По пути до крыльца шаги звучали приглушенно и ватно. «Это все воздух…» – опять подумал я, поднявшись по ступенькам, удивился, куда делась ручка на двери, потом понял, что она теперь по другую руку от меня, открыл дверь и вошел в дом. Все было одновременно знакомым и чужим, поэтому возникало странное чувство, что и я сам – не совсем я. Но отчего-то на душе было очень, очень спокойно. На стене висел календарь с репродукцией Сезанна, с колонками дней на тарабарском языке.