Пинбол - Ежи Косинский

Происшедшее объяснило ей, что, даже если ты и не думала приставать к своему возлюбленному, тебя все равно могут арестовать по этому обвинению. К тому времени, как ее семья перебралась из Гарлема в более зажиточный Южный Бронкс, она распрощалась с детством, перестала стесняться своей сексуальности, освободилась от стыда и страха и откровенно возмущалась, когда мальчишки пытались довести ее до оргазма с помощью рук. Она сознавала себя не по годам развитой, и это ее совершенно не беспокоило. Ей пришлась по душе мысль, что она торчит на сексе, как иные ее однокашники на коке. А уж когда Донна превратилась в зрелую девушку, она решила, что всегда будет брать инициативу на себя и добиваться только тех любовников, которые того стоят.

С такими убеждениями, более или менее твердо усвоенными, она и шагала по жизни, пока однажды, годы спустя, не заметила у входа в библиотеку Джульярда настоящего красавца. Он словно ждал кого-то, а она, еще не успев разглядеть его лица, невольно обратила внимание на то, что выпирало из его тесных джинсов. Впрочем, в сексе ее не слишком интересовала продолжительность акта и величина инструмента, но вот застенчивое выражение на его мальчишеском лице ей очень понравилось.

Завидев девушку издалека, он начал откровенно глазеть на нее, и непосредственность его реакции показалась Донне столь забавной, что она расхохоталась. Тогда он спросил, почему она смеется над ним. Похоже, это его задело. Она тут же извинилась. Их роман начался со смеха и извинений.

Марчелло рассказал ей, что, осиротев в раннем детстве, он воспитывался целой шеренгой родственников. Он хватался за случайные работы, последняя была на студии видеозаписи. Не получив, кроме средней школы, никакого образования, Марчелло тем не менее многое знал и много читал и, хотя не был музыкален, обладал, казалось, чутьем к хорошей музыке. Долгие часы он терпеливо слушал фортепьянные упражнения Донны и в период их отношений пытался узнать о музыке больше. Были у него и другие привлекательные черты, но для Донны он был прежде всего необыкновенным любовником.

Точно так же, как дивилась она иногда перед раскрытым роялем своеобразию его конструкции и звучания, красоте и глубокому чувству в произведениях иных композиторов или когда играла в помещении, из-за особого резонанса меняющем восприятие тона и чистоты музыкального звука, так была она поражена, встретив в Марчелло – впервые в жизни – партнера, в ответ на ласки которого она отдавала всю себя без остатка.

– До Марчелло большинство мужчин, с которыми я встречалась, были очень похожи друг на друга, – сказала она, задумчиво глядя на Домостроя. – Обычно мой кавалер – черный или белый, значения не имеет – не задумывался, есть ли во мне что-нибудь еще, кроме того, что выставлено напоказ. Но если парень обнаруживал это, он старался доказать, что я для него не просто подстилка, и начинал водить повсюду – в клубы, рестораны, на дискотеки, – куда угодно. Правда, только не домой. Затем, если я нравилась ему, все часто заканчивалось у него дома… или у меня. – Она выдавила из себя улыбку, тут же погасшую.

– Когда мы наконец оставались одни и могли освободиться от одежд и ролей, ими навязываемых, мой кавалер обычно валился на меня, но глядел при этом так робко и виновато, совсем как нагадившая собачонка. Он, видите ли, страстно желает доставить мне удовольствие, но ему кажется, что, занимаясь со мной сексом, он совершает насилие над моей личностью или же делает меня рабой собственной матки. Затем, получив от меня заверения, что он оказался на высоте, он в последующем занимался со мной любовью так, словно я ненасытная и расово неразборчивая людоедка, и никогда не рисковал попросить сделать что-то для него, словно боялся, что будет выглядеть эгоистом, использующим меня лишь для собственного удовольствия. И каждый раз, когда я видела этот беспокойный взгляд, мне казалось, будто я из темноты наблюдаю за спектаклем одного актера, в котором занят совершенно незнакомый мне человек.

Она помолчала, потом безжизненно ровным голосом снова начала рассказывать:

– Все это время мне казалось, что есть во мне нечто – в словах или поступках, – делающее каждого мужчину покорным и даже раболепным. Даже когда я насыщалась ими и начинала чувствовать к себе отвращение, я ничего не могла с этим поделать. Знаешь, Патрик, в вопросах секса часто бывает проще обуздать свои чувства, нежели поддаться своим желаниям.

В таком настроении я и пребывала, когда встретила Марчелло…

Марчелло очень хорошо ее понимал, продолжала Донна. В первые несколько недель их знакомства он просто изумлял ее тем, что при каждом удобном случае намекал на собственное желание, касаясь ее тела, нюхая волосы, обжигая шею своим дыханием, задевая грудь, бедра или ягодицы, поглаживая ей в паху рукой или коленом, напоминая Донне о сокрытых в ее теле источниках наслаждения, и в конце концов приучил ее находиться в постоянном ожидании, что он может возбудить ее, заставить потерять голову, забыть обо всем, кроме секса. Она готова была идти за ним, куда бы он ее ни повел.

Одним из мест, куда он часто водил ее, был бар под названием «Смертельный зной». Расположенный в Сохо, в подвале старого склада, «Смертельный зной» представлял собой большое помещение с каменным полом и шероховатыми черными стенами; в центре находился круглый бар, по одну сторону которого стояли столы со стульями, а по другую расположилась маленькая танцевальная площадка. Все освещалось красными лампочками, подвешенными в крошечных железных клетках, что, покачиваясь, отбрасывали движущиеся круги света на потолок и стены. В дальнем углу зала два коридора, обычно незаметные для новичков, вели к неотъемлемой части «Смертельного зноя», именуемой «Джем Сейшн» и представлявшей собой лабиринт катакомбообразных комнат, склепов, камер, отсеков со стенами и полами черного неотесанного камня, освещенных красными и синими лампочками. Самая большая комната в «Джем Сейшн», обставленная несколькими деревянными табуретами, низкими деревянными кроватями, старыми чугунными ваннами, могла вместить человек пятнадцать-двадцать, склепы – около десяти, камеры и отсеки – не более пяти-шести.

Это мрачное, унылое место, которое открывалось после полуночи и только по выходным, привлекало людей, использовавших его помещения для своих диких ритуалов, – мужчин в кожаной или прорезиненной одежде; густо накрашенных женщин на высоченных шпильках в сопровождении анемичных любовников в футболках и шортах; мужчин в безрукавках и боксерских трусах, выставляющих напоказ мускулистые тела, а также болезненную красоту своих едва одетых, если одетых вообще, любовников мужского и женского пола; людей, ищущих партнеров, столь же необузданных и мимолетных, как любовь, которой они добивались, и единственным стимулом для которой были соития среди непрерывного потока посторонних. В «Смертельном зное» красота мешалась с уродством, старость с юностью, нагота с одеждами.

Донна садилась с Марчелло у стойки бара или за столик у стены, а иной раз прохаживалась с ним по коридорам, обмениваясь редкими фразами и наблюдая за окружающими. Всякий раз, когда Марчелло замечал парочку – мужчину и женщину, двух женщин или двух мужчин, – направляющуюся в «Джем Сейшн», они с Донной, да и не только они, устремлялись вслед. Как только парочка заходила в одну из пустующих комнат и приступала к ласкам, остальные мужчины и женщины, сколько вмещалось их в комнату, тесно обступали любовников и наблюдали в тишине, словно огромный хищник, высматривающий добычу.

Когда Марчелло впервые привел Донну в «Смертельный зной», ее поразило, как много людей здесь – в особенности мужчин – знает его. Они подходили пожать ему руку или махали издалека, а некоторые показывали на него пальцем, что-то нашептывая своим приятелям или подружкам, как будто он был знаменитостью. Когда она спросила Марчелло, в чем причина его бешеной популярности, он объяснил, что он в этом заведении частый гость, а окружающие попросту дружелюбны.

Однажды Марчелло взял Донну за руку и повел в один из темных коридоров. Покорно следуя за ним, она ощущала за спиной движение целой толпы, безликой массы, возбужденной, нетерпеливой, сопровождающей ее к запредельным переживаниям.

Марчелло бережно направлял ее к большой комнате в конце коридора. Он поднял ее за бедра, будто бочонок, и посадил на стол у дальней стены. Она закрыла глаза. Он задрал на ней платье до самого горла, потянул трусики, а когда они соскользнули к ступням, раздвинул ей ноги. Он терся пахом о ее пах, массировал ей груди, и она, по-прежнему не размыкая век, слилась с ним в долгом поцелуе. Она ощущала присутствие в комнате толпы, сначала угрожающей, угрюмой и беззвучной, затем зашевелившейся, подавшейся ближе, сжимающей кольцо вокруг стола. Открыв глаза, она увидела, как все они таращатся на нее из темноты. Марчелло без предупреждения вошел в нее, и, сомкнув руки у него за спиной, Донна взвизгнула от боли и наслаждения. Толпа отреагировала на это единым долгим вздохом. Когда Марчелло принялся двигаться в ней стремительными толчками взад-вперед, вскрывая ее, будто свежую рану, лица окружающих придвинулись еще ближе, пока носами не уткнулись в любовников. Отдавшись на волю чувств, разбуженных в ней Марчелло, она едва замечала на себе множество рук, не принадлежавших, казалось, какому-то телу или принадлежавших каждому, рук, стискивавших ее ступни, ощупывавших икры, бедра, плечи, гладивших волосы, шею, щеки. Тело ее стало единым с телом вонзавшегося в нее мужчины, она уплывала, отрекаясь от внешней, бесконечно сладостной суматохи, от массы, дышащей своим жаром, покидала этот рой безжизненных лиц, которые глядели на нее издалека, из клетки, откуда не было выхода.