С тобою рядом - Макар Последович

- Ясно, - как эхо, повторил Калита.

- Дед Жоров!

- Я слушаю, Антон...

- Видел наше кладбище?.. Там похоронены солдаты, партизаны. Похоронены батька мой, мать...

Люди стали переглядываться. В их глазах Корницкий заметил удивление, даже страх.

- Завтра, дед Жоров, завезите туда материал. Кладбище надо огородить.

Дед Жоров смущенно пожал плечами. Оглянулся на людей, потом перевел вопросительный взгляд на председателя.

- Я не хочу, когда меня там похоронят, чтоб свиньи топтали мою могилу, - глядя деду Жорову в глаза, объяснил Корницкий.

Только теперь все понял и повеселел Калита.

- Ну, брат, и сказал же ты! Я уж думал, в уме ли наш председатель? Оно бывает, если какая блажь голову человеку задурит... Нет, пусть помирают наши враги. А мы с тобой горы перевернем! Вот только пускай все наши хлопцы с войны вернутся...

ЛУКОМ И ОГУРЦАМИ

Драпеза не меньше, если не больше Калиты и Корницкого, ожидал возвращения с фронта людей. После победы над гитлеровской Германией начали приходить домой главным образом учителя и инженеры. Однако и массовая демобилизация из армии началась, когда была разгромлена Япония. "Теперь, думал Драпеза, - можно по-настоящему взяться за восстановление: строить фермы, осваивать посевные площади, ставить новые школы, переводить людей из землянок в хаты". Восстанавливать разрушенное и разграбленное оккупантами народное хозяйство помогала вся Советская страна. Союзное правительство отпустило республике огромные суммы денег. Эшелон за эшелоном шли с востока в Белоруссию строительные материалы: кирпич и цемент, стекло и гвозди, кровельное железо и шифер. Все это распределялось в Минске по областям, в областях по районам, а в районах по сельсоветам и колхозам.

Сотни посетителей являлись ежедневно в райцентр с просьбой отпустить им кредит на лес, стекло, гвозди. Утром председатель райисполкома Фома Гаврилович Кисель еле пробивался в свой кабинет через толпу мужчин, солдаток, вдов. Многих из них Кисель знал не только в лицо, а даже часто называл по имени. Начал он работу с секретаря сельсовета, далее секретарем райисполкома, а незадолго до войны и председателем. Эвакуировавшись на Урал, Кисель до освобождения Белоруссии руководил там в одном из районов конторой заготскота. Теперь он снова занял свою довоенную должность. Правда, она была уже не такая спокойная, как прежде. Люди тоже стали более беспокойные, чем раньше: требовательные, даже настырные. Один инвалид, рассмотрение заявления которого затянулось, пришел в кабинет Фомы Гавриловича со всей семьей - женой и четырьмя детьми - и сказал, что останется здесь дневать и ночевать, пока ему не помогут перебраться из землянки хоть в какую-нибудь хату. Напрасно его убеждал Фома Гаврилович пойти домой и ждать там решения дела:

- У нас, браток, по всей республике оккупанты четыреста тысяч хат сожгли. Их за один день не построишь. У меня в районе аж сорок тысяч человек таких, как ты. Что, если все вместе бросятся сюда с семьями?

- Я уже слышал от вас, товарищ Кисель, все это. Теперь я отсюда никуда не пойду!

- Не пойдешь, так пеняй тогда, браток, на самого себя. Я сейчас позвоню в милицию.

Он и в самом деле позвонил.

Вскоре явился в кабинет майор Шавков с двумя милиционерами. Шавков действовал быстро и решительно.

- Кто? - громко спросил он не то у Фомы Гавриловича, не то у инвалида. - А, это ты! Ясно. А ну, марш отсюда!

В эту минуту раскрылись двери, и в кабинет вошел Драпеза.

- Что здесь за спектакль, Фома? - строго спросил секретарь райкома у Киселя. - Как ты дошел до этого?

Драпезу, наверно, срочно вызвали по телефону или из райисполкома, или из милиции, и он захотел сам разобраться в том, что тут творится. Инвалид, увидав Драпезу, неожиданно живо поднялся с кресла, чтоб крикнуть бодро:

- Добрый день, товарищ комиссар!

- Садись, садись, Рокош, - кивнув головой в знак приветствия, все тем же строгим голосом промолвил Драпеза. - Снова развоевался? Забыл, что тут не огневой рубеж?

- Не забыл, товарищ комиссар!.. Эшелоны под откос было спускать легче... - Рокош недобро взглянул на Шавкова и закончил: - Пока этот суслик отсюда не выберется, я и слова больше не скажу...

- Осторожней, осторожней! - в бешенстве крикнул Шавков. - Оскорбляешь при исполнении служебных обязанностей...

- Видал я, как ты их исполняешь в пивном ларьке.

Рокош как стоял, тяжело покачиваясь на костылях, так вдруг круто повернулся и двинулся к дверям. За ним, словно по команде, пошла жена, за женой - дети. Шавков с помутневшими от злости глазами, попытался было перехватить Рокоша. Драпеза, однако, вовремя схватил его за рукав и рванул к себе.

- Не туда лезешь, Шавков! Разве можно так с людьми?

- А мне наплевать на таких! Ему в зубы я смотреть не собираюсь. Есть у нас кое-какой материальчик!

- Какой материальчик? - Карие глаза Драпезы сделались холодными и жестокими. - Про бой возле горы Высокой, где гитлеровцы перерезали Рокошу ноги из автомата? Либо про то, что наше правительство наградило его двумя орденами?.. Думай, что говоришь, товарищ Шавков!

- Маскировочка, товарищ Драпеза, маскировочка. А что он делал до партизан? А-а?

- То, что нам было нужно. Понял? А теперь иди...

Шавков, однако, пошел не сразу. Он еще с минуту топтался перед столом Киселя, раза два промолвил многозначительно: "Та-ак... хорошо!" И только после этого направился мелким шагом в сопровождении своих подначальных к дверям.

Евгений Данилович уже не обращал на него внимания.

- Давай сюда, Фома, заявление Рокоша. Это ж черт знает что! Мы тогда еле-еле спасли этого хлопца от смерти, а ты его хочешь доконать теперь, когда в мире всюду мир и покой! Да, видать, Рокош больше думает о женщине и ее детях, а не о себе. Полез, чудак, добровольно на свою голову в примаки.

Когда Фома Гаврилович отыскал в толстой папке бумаг заявление, Евгений Данилович бегло его прочитал. В следующую минуту наискосок на заявлении появился короткий приказ председателю колхоза "Перемога" Ефиму Лопырю в месячный срок переселить семью инвалида Отечественной войны Рокоша в новый дом.

- В следующий раз про такие заявления от инвалидов и сирот обязательно сообщай мне, Фома! - уже успокоившись, сказал Драпеза. - С остальными разбирайся сам. И никогда не затягивай. А то догадался звать на помощь этого алкоголика Шавкова!

Как только Драпеза вышел, Фома Гаврилович достал из шкафчика бутылочку с валерьяновыми каплями и стал отсчитывать в стакан с водою.

После этой стычки с инвалидом он начал ходить к Драпезе почти что со всеми заявлениями, какие поступали в райисполком. Одни просили кредита на постройку, разнообразных материалов: бревен, досок, кирпича, гвоздей, стекла. Другие просили дать коров, одежду, обувь. Было много заявлений от юношей и девчат с жалобами на председателей колхозов. В Минске вместе с восстановлением довоенных предприятий началось строительство тракторного и автомобильного заводов. Центральный Комитет комсомола обратился к молодежи республики принять самое активное участие в строительстве. Нашлись такие руководители колхозов, которые стали задерживать тех, кто хотел ехать в Минск, оправдываясь тем, что у них недостает рабочей силы. И Фоме Гавриловичу надо было принимать решения, которые не всегда и не всех удовлетворяли. Многие начали писать заявления на него - кто в райком, а кто в Минск, в Москву. Перепугавшись личной ответственности, он решил ничего не делать самостоятельно. В случае чего всегда можно было оправдаться, что то или иное решение ему посоветовал секретарь райкома. Полный энергии, Евгений Данилович и не замечал подсунутой ему чужой работы. Он весь вошел в нее, занятый с раннего утра до поздней ночи. У него уже не стало хватать времени прочитать интересную книгу либо статью в газете. Ему не приходило в голову, почему это нет заявлений о хатах и коровах из Пышковичей, где хозяйствовал Корницкий. Заявления оттуда писались только об уменьшении приусадебных участков и о штрафах за невыход на работу либо забракованную председателем работу.

Правда, однажды директор банка с веселой улыбкой сообщил, что "Партизан" за два года целиком вернул полученный от государства кредит. Рассчитался, можно сказать, луком и огурцами.

- Как - луком и огурцами? - спросил Драпеза, который был занят подсунутыми Киселем заявлениями.

- А так. Они посадили пять гектаров огурцов и пять гектаров луку. И за всю эту культуру получили четыреста тысяч рублей прибыли! Там, оказывается, умеют учитывать каждую копейку. А мне такие аккуратные клиенты, Евгений Данилович, очень нравятся. Я охотно буду ссужать им хоть миллионы.

СРАБОТАЛИ ПО-САПЕРНОМУ

Мишка Голубович почти что последним вернулся с войны в Пышковичи. Если Адам Лабека еле-еле дотащился от шоссе до дому, то Мишка даже не заметил, как оказался на взгорке, с которого мог видеть свою деревню. То ли ему казалось после бесконечно долгих лет войны, то ли оно и на самом деле так было, но Пышковичи выглядели теперь красивее, чем до войны. Была поздняя осень. Шел колючий дождь, только Мишка ничего этого не замечал. Он видел новые хаты, из труб кое-где поднимался приветливый дымок. Мишка, однако, нахмурился, рассмотрев между хат, как раз напротив огромной колхозной постройки, случайную землянку. В последнем письме, полученном из дому в Маньчжурии, отец второй или уже третий раз писал об этой землянке и про ее упрямого хозяина. Все уж давно перебрались в новые дома, разрушили свои землянки, и только один человек на все Пышковичи все еще не может расстаться с мрачными, как в склепе, стенами...