Завтрак для Маленького принца - Наталия Миронина

– Слушай, это пройдет. Пройдет, как проходит все на свете, включая похмелье. И потом ты будешь противен сам себе. Из-за этих соплей. Так же уже было. И не раз. Я прав?

– Может быть, – ответил я, улыбаясь. Водка примирила меня с оппонентом. Ему все равно ничего не объяснишь. Он не знает, какая она, моя Татьяна.

– Ты мне Джоконду тут не изображай, – несмотря на темпы, с которыми Егор пил, голос был трезвым, – ты послушай, что я скажу. Татьяна – шикарная женщина. Не поспоришь. Она не красива, но эффектна. Она всегда очень молодо выглядела, почти девчонкой. Она умна! Умна не в примитивном смысле слова, у нее тонкий ум. Знаешь, когда воспитание, интуиция, образование смешиваются, вот тогда и появляется этот самый ум. Веронику помнишь? Ту, которую я у тебя увел? Она ведь ревновала меня к твоей мачехе.

– Не говори так…

– А почему? Она тебе мачеха. И против этого не попрешь. Ты голову девочкам морочь, а себе не надо – дорого обойдется. Она хороша, только…

– Ну-ну, что – только?

– Ну как тебе объяснить…

– Да как есть!

– Слушай, мы не во Франции и не в Европе. Вернее, мы не совсем в Европе. Улавливаешь мою мысль?

– Пока не очень.

– Такой неравный брак может быть красив во французском кино. Или в самой Франции. Вряд ли у нас он будет аппетитен. В этом никто не виноват, и виноваты все. Виновата ментальность, уклад, традиции семьи, отношение к женщине. У нас же как – доминирующее положение мужчины, подчиненное положение женщины, а это сочетание с возрастной разницей создает неприятный внешний эффект. Возраст здесь все перевернет. Она не сможет подчиняться тебе. Подчинишься ты. Но это будет в семье, за ее пределами ты будешь доминировать – ты же моложе. Вы долго не протянете.

– Не факт.

– О, можете попробовать! Только не забывай, у нее времени для подобных экспериментов немного. Ты почти ничем не рискуешь. Разведясь с ней через пять лет, ты женишься, и твоя жена будет рожать по ребенку в год. И ты будешь счастлив обладать молодой, способной к безудержному детопроизводству женщиной. Что будет с ней? Ты подумал об этом?

Я молчал. Сам от себя гнал эти мысли. Я давно понимал трагедию моей собственной семьи, трагедию отца, матери, Татьяны. Я понимал, что, будь у Татьяны дети, меня бы на свете, может, и не было бы. Во всяком случае, это вполне вероятно… Я понимал, что Татьяна могла уйти и по этой причине – женское благородство, похожее на жертвенность. Собственно, как и вся ее жизнь. Мне сейчас было странно – я впервые за все время пытался дать оценку происходящему. Оценку трезвую, несмотря на выпитую водку. Егор с его разговорами избавил меня, во всяком случае на этот вечер, от тяжести обиды, от вязкого чувства безвыходности и беспросветности. От обиды и оскорбленной пассивности. От состояния, которое не давало рассуждать.

Она ушла, дав мне свободу. Она ушла, думая о моем будущем. Она ушла, думая о моем отце и о моей матери. Это в ее духе – позаботиться о других. Что я мог ей предложить? И мог ли я действительно ей предложить будущее? Как сильно я верил в свои чувства к ней? На эти вопросы ответить сейчас сложно было. Но, наконец, они были заданы. Подарить кольцо и сделать предложение порой гораздо легче, чем подумать о настоящем, реальном будущем.

– Дряблая шея… – донеслось до меня. Произнеся это, Егор немного отодвинулся от стола. Так, на всякий случай.

– Ну, и что?

– Отвислый живот…

– Ну, и что?

– Морщинистые ляжки, седина. Везде. Ты только представь – везде!

– Она делает эпиляцию. Везде.

Повисла пауза.

– Сразил. – Егор, как лошадь, мотнул головой, потом продолжил: – Мешки под глазами, двойной подбородок, желтые зубы. Не свои.

– Тогда почему – желтые? Не свои могут быть белыми.

– Неважно. Лишний вес, бородавки… И все это появится раньше, чем ты ее разлюбишь. Мучение.

– Можно я тебе еще раз в морду дам? – Я улыбнулся как-то странно разъехавшейся физиономии Егора.

– Э, Пломбир, да ты нажрался вусмерть. Вот и разговаривай с тобой! Теперь тащить тебя домой надо… – Друг попытался обхватить меня.

– Не щупай меня! Или ты предлагаешь па-де-де? – сострил я. – Нас неправильно поймут…

– Заткнись, или я тебя брошу у твоего клуба, и очнешься в постели у своих дамочек. – Друг потащил меня к выходу. – Не засыпай, пока в такси не сядем. Адрес свой продиктовать должен.

Спать меня укладывал Егор, негодуя, что я, дожив до таких лет, не научился пить водку. Он-то не знал, что перед тем, как прийти в кафе, я с администратором клуба опустошил полбутылки хорошего коньяка. Я пытался заглушить запах женского тела, духов, чего-то липкого, пытался заглушить все то, что преследовало меня каждый вечер после выступления, несмотря на долгое пребывание в душе. Я готовился к разговору с ним, чтобы сразу не попасть под град его насмешек. Избавлялся от послевкусия вечера, администратор же пил за мою карьеру в шоу-бизнесе.

Егор уезжал через неделю. Несмотря на то что все свои дела в Москве он сделал быстро, несмотря на то что у него был обратный билет, вместо двух дней он пробыл со мной целых семь.

– Переселяйся ко мне, – предлагал я, жалея его деньги и догадываясь уже, что дела у него самого идут не так хорошо. Глядя на его лицо, тренированное тело, наблюдая, как он иногда потирает колено, не мог не думать о том, что выбранная нами профессия жестока и немилосердна. И хорошо, если она окончательно не искалечит, хорошо, если она не изломает неудачами. А неудачей иногда можно считать и что-то средненькое, серенькое, похожее на вечный кордебалет, где артист трудится, как каторжный, но не имеет лица, где он порой фигура декорации.

– У тебя как дела? – в лоб спросил я в один из вечеров.

– Нормально. Хотя ближе к плохо. Нормально меня не устраивает. И потом, приходится думать о будущем. А вот с этим…

– Еще танцевать и танцевать, – успокоил я его, но сам понимал, о чем идет речь. После окончания танцевальной карьеры надо было думать о преподавании, других путей почти не было.

– Я не смогу учить других.

– Если понадобится – сможешь.

Впервые за все время нашего знакомства я заговорил с ним резко. Обычно таким требовательным был он. Егор рассмеялся:

– Ты такой смешной, когда пытаешься быть суровым. Но, между прочим, мы поменялись местами. Интересно, как получилось… Ты оказался умнее меня, Пломбир. Ты не пытаешься заграбастать все и сразу, ты берешь только самое необходимое, – говоря это, Егор был серьезен.

Он говорил, а я думал о том, что он прав. Каким-то образом произошло так, что целеустремленность, злость, умение группироваться и противостоять обстоятельствам не помогли Егору выдержать дистанцию. В какой-то момент произошел слом. Кто в этом виноват? Или что виновато? Мне казалось, что сам Егор. Он не смог удовлетворить свои же требования. Он слишком многого хотел, слишком много сам себе обещал. Мне стало ясно, что амбиции неуемные, испепеляющие, подталкивающие к вечной гонке, вечному соревнованию с окружением, с самим собой истощили его, вымотали, превратили в раздраженного, опасающегося конкуренции артиста. Я видел таких – они становились завистливыми, недоброжелательными и коварными. Общаться с ними было невозможно, танцевать в одном спектакле – тем более. Спектакль превращался в склоку.