Служение Отчизне - Николай Скоморохов

Я слушал и вспоминал Адлер и своего учителя майора Микитченко:

— Летчики — это искренний, честный народ, но они беспощадны к должностям и званиям, за словами они ждут дела, им подай мастерство и личный пример, то, что ты говоришь, — хорошо, мы тебя внимательно слушаем, но ты покажи, вот тогда мы тебя признаем и оценим, чего ты стоишь.

В конце занятий летчики поблагодарили начальника воздушно-стрелковой службы за науку и попросили, что бы он показал это в воздухе.

На очередных полетах (я руководил ими) буксировал конус Вася Калашонок, а начальник воздушно-стрелковой службы (ВСС) вылетел на стрельбу.

…Слышу по радио:

— Захожу слева, захожу справа. — Огонь, даже очереди слышны были, а потом:

— Ах, ты… — и тут последовало крепкое словцо. — Я тебе покажу…

В чем дело, кто кому покажет? Запрашиваю — молчат. Спрашиваю второй раз, третий — ответа нет. Запрашиваю каждого по индексу. Все ответили. Снова спрашиваю:

— Кто бранился? — Отвечает Калашонок:

— Сейчас прилечу, доложу.

Смотрю, на бреющем с запада на восток поперек старта проскакивает на полных газах «лавочкин». По номеру самолета узнал начальника воздушно-стрелковой службы.

Вслед за ним несется еще один.

— Калашонок, покачай.

Качает. Дал команду обоим заходить на посадку. Сели. Спрашиваю у начальника ВСС: в чем дело?

Он весь красный, руки трясутся, слова сказать не может. Калашонок злой, я его никогда таким не видел. Просит посмотреть самолет. Подхожу, смотрю: один снаряд попал в фюзеляж, а второй — в плоскость. Оказывается, вот в чем дело.

Все произошло так. Начальник воздушно-стрелковой службы хотел обязательно попасть, увлекся, ракурс свел почти к нулю и дал очередь тогда, когда мишень была в створе с самолетом-буксировщиком. В результате вместо «конуса» по самолету Калашонка врезал. Вот ему Калашонок и сказал: «Я тебе покажу сейчас… как по своим стрелять!»

Я закрыл полеты, разобрал этот случай. Хорошо, как говорится, что хорошо кончается, но могло быть и хуже.

По дороге в штаб встретил Якубовского, рассказал о случившемся.

— Бедный Калашонок, и в мирное время ему не везет, — сказал Петро и продолжал: — А этот орел с каргиными перьями и на фронте неметко стрелял, но ты особенно не расстраивайся. Расскажи, как у тебя дела с подготовкой к сдаче экзаменов в академию?

— Это ты к чему задаешь вопрос?

— Сейчас узнаешь: твои документы до Москвы не дошли.

— Почему?

— Не знаю, видимо, у начальства на тебя другие виды…

Это известие ошеломило меня, посмотрел на Петра. По моему взгляду он понял, чего я от него хочу, и подтвердил:

— Коля, я не шучу.

В его словах было столько искренности и сочувствия, что других объяснений не потребовалось.

— Спасибо, — ответил я и зашагал к штабу. Он за мной.

— Ты куда?

— С тобой.

— Зачем?

— Ходатайствовать за тебя и за себя.

— А ты при чем здесь?

— Я тоже решил ехать учиться.

— Когда?

— Вчера, когда получил письмо от девушки, с которой познакомился в Москве…

Командир к нашей просьбе отнесся с сочувствием, но твердо отказал. Мы попросили разрешения обратиться к вышестоящим начальникам, но и они ответили отказом. Сожалели, что уехал в Москву наш бывший командующий В. А. Судец. Долго искали выхода из создавшегося положения и нашли: под видом отпуска едем в академию. Сказано — сделано. Просим отпуск, дают, но как быть с документами? Снова загвоздка. Идем к начальнику отдела кадров.

Петя Якубовский с порога дипломатично бросает:

— Здравствуй, друже!

— Здравствуйте, — отвечает капитан Поздняков, человек, который всю войну, наряду со многими заботами, занимался составлением наградных реляций на наших ребят.

Он писал и на нас не раз и, конечно зная наши боевые биографии не хуже, чем мы сами, уважал нас.

— С чем пожаловали к штабной крысе, орлы боевые?

— К другу, — поправил Якубовский.

— Не хитри, Петр Григорьевич, говори.

— Хватит, Петя, паясничать, — вмешался я и изложил нашу просьбу, закончив словами: — Тебе, кроме выговора, ничего не дадут, а нам доброе сделаешь.

Он задумался. Петя говорит:

— Мы расписку дадим.

— При чем тут расписка.

Посмотрел на нас и полез в шкаф за личными делами. Мы стоим и не дышим. Через несколько минут пакеты с личными делами в наших руках. Сердечно благодарим и уходим.

— Петя, ни гугу, — бросаю я на ходу.

— Коля, зачем предупреждать, я хорошо усвоил: не говори, что знаешь, но знай, что говоришь, — заверил он.

«Вот язык, всегда найдется», — позавидовал я ему.

Подходим к дому, открываю дверь и слышу знакомые голоса: мои старые боевые друзья — Толя Мартынов, Вася Овчинников, Валя Шевырин.

— Вот оно, наше начальство, женился, забрался в райскую страну и молчит. Слышали: в академию собрался? Слух прошел, ты должен был приехать к нам, ждали, но не дождались. Вот и решили перед отъездом на Родину заехать к тебе попрощаться, — строчили они, перебивая друг друга.

— Братцы, — взмолился я, — я все расскажу, как на духу, и трижды извинюсь и покаюсь, но только отпустите, а то у меня от ваших чувств ребра болят.

Вошли мы в комнату, а там Маша уже стол накрыла. Пошел разговор о делах мирских, затем вспомнили Адлер, Нижнюю Дуванку и другие события минувших дней.

Поздно ночью закончилась наша встреча.

На следующий день я проводил их и направился в штаб, навстречу мне — посыльный с пакетом.

— Это вам, товарищ майор, — ловко щелкнув каблуками, отрапортовал он, передавая пакет.

Я взял весь в сургучных печатях пакет, повертел его в недоумении, а затем спросил:

— Служебный?

— Начальник штаба сказал — личный, — ответил солдат.

— Спасибо, — бросил я и пошел к себе, размышляя по дороге, от кого это послание. Смотрю и глазам своим не верю: Министерство государственной безопасности. Стал вспоминать, вроде бы деловой переписки с этим адресатом не поддерживал, друзей тоже там нет. Я-то им зачем понадобился?

Мои догадки были разрешены сразу же, как только я вскрыл пакет, в котором было два письма. Одно из министерства, а второе из Югославии. В первом письме препровождался перевод письма югославской девушки. Второе письмо — от Марички.

Читая письмо, я вспомнил Стапар, аэродром на болоте, наше необычное перебазирование и гостеприимную югославскую семью, которая состояла из четырех человек: хозяина, его жены, матери и 16-летней девушки. На квартире разместились Витя Кирилюк, Петя Якубовский, Миша Куклин, наш новый штурман полка и я. С первых же дней мы быстро сдружились с нашими хозяевами. Нас объединяло многое и самое главное — совместная борьба с ненавистным врагом. По вечерам, собираясь все вместе за столом, мы подолгу беседовали, а затем дружный коллектив делился на группы с учетом интересов и способностей. Хозяин, Витя Кирилюк и я обычно выходили на веранду покурить; Миша Куклин, обладая огромным талантом в области кулинарии, уединялся с женщинами на кухне, а Петя Якубовский рассказывал Маричке о подвигах товарищей и своих. Это привело к тому, что Маричка привязалась к Петру и часто спрашивала меня: «Колья, зашто Петро не любит Маричку?» Я отвечал: «Любит!» Но она сомневалась и просила, чтобы я помог ей в этом. А Петро знал, что «первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки потом». Видя, что я плохой помощник, она привлекла на помощь бабушку, которая сразу же приступила к делу. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы мы не улетели в ближайший же день. Вскоре Петя получает письмо, другое, но не отвечает Маричке, тогда она и решилась написать мне.

Письмо заканчивалось просьбой передать привет Вите, Пете и «Чёрчелю». Так женщины этой семьи звали Мишу Куклина. Вот, оказывается, откуда столько сургучных печатей и обратный адрес на конверте.

Только закончил читать, а тут Петя — легок на помине.

— Слушай, милый друг, — набросился я на него, — ты голову крутишь девушке, а мне за тебя отдувайся…

Петя и тут нашел выход из положения:

— Пора получать документы, заказан самолет в Софии.

На следующий день состоялось прощание с боевыми друзьями 31-го истребительного полка. У жизни свои правила, ее законы неумолимы.

Стоим у машины, обнялись, попрощались и никак не можем решиться на главное — сесть в машину. Оттягиваем это мгновение, будто предчувствуя, что со многими видимся в последний раз. Рукопожатия, объятия, на лицах слезы, но мы не стесняемся их. Пусть текут, за годы войны на наших глазах не было ни слезинки, их сушил тогда гнев к ненавистному врагу.

Подошел к нам бывший командир эскадрильи 164-го истребительного авиационного полка подполковник Дмитриев, недавно назначенный к нам на должность командира полка, спросил:

— В академию?

Я кивнул. Он обнял одной рукой меня, второй Петра.

— Бросаете? Два комэска и одновременно уходят… Ладно, выдержим, только учитесь так, как воевали, чтобы нам не было стыдно за вас.