Пучина боли - Джайлс Блант

Когда Дороти впервые встретила Фредерика, — а с тех пор прошло уже больше тридцати лет, — на нее произвел глубокое впечатление его ум. Она и сама была не дурочка, получала отличные отметки у себя в медучилище, но он обладал блеском интеллекта, какой она никогда не сумела бы обрести. Он был темноволосый, симпатичный, без бороды, без очков, с очаровательным комплектом нервных тиков. Даже в свои двадцать с небольшим он уже был звездой в той лондонской больнице, где они тогда работали.

Когда однажды он предложил ей поужинать вместе, ей трудно было найти слова, чтобы ему ответить. Она обернулась: нет ли за ее спиной в коридоре других молодых врачей, которые участвуют в этом розыгрыше? Но никого не было.

В то время ни у него, ни у нее не было денег. Он повел ее в выдержанное в американском стиле заведение на Кингс-роуд, где в каждом кабинетике стоял музыкальный автомат и бутылочка кетчупа «Хайнц». В те дни гамбургеры считались в Лондоне экзотическим лакомством. Прошло уже много времени после того, как они поженились, когда Белл ей признался, что заведение оказалось гораздо дороже, чем он предполагал. У него едва хватило на то, чтобы заплатить за еду, на чаевые уже не осталось.

— Больше никогда не решался туда заходить, — любил говорить Белл, пересказывая друзьям эту историю. — От смущения.

Поначалу Дороти получала удовольствие от его ума и чувства юмора. А ему нравилась ее чуткость и то, как она сумела превратить мрачную квартиру в настоящий дом. Они были так довольны друг другом, что не видели смысла нарушать этот приятный ход жизни, заводя детей. Во всяком случае, так выражался Фредерик. Дороти не прочь была бы попробовать, но по его высказываниям она чувствовала, что он не из тех мужчин, кого порадовало бы отцовство.

Она до сих пор с тоской вспоминала об их первых годах. Они развлекались тем, что на выходные ездили осматривать сумрачные английские деревушки, а иногда выходили прогуляться.

Постепенно — она не могла бы точно сказать, когда это началось, — их первоначальное счастье стала подтачивать какая-то нестабильность в профессиональной жизни Фредерика. Когда-то он был в полном восторге от того, что ему дали постоянную должность в Кенсингтонской клинике: у нее была великолепная репутация, и вот ему посчастливилось туда попасть. Но всего через полтора года он вдруг объявил, что они переезжают в Суиндон: ему захотелось перейти в Суиндонскую больницу общего типа. Это было довольно приятное место; Дороти нравились коллеги-медсестры, и тем не менее она считала, что муж сделал серьезный шаг вниз по карьерной лестнице. Впрочем, вслух своего мнения она не выражала.

Как раз в Суиндоне Фредерик и попал под расследование: его заподозрили в том, что он выписывает слишком большие дозы лекарств. Как он ей объяснил, он всего лишь прописал страдающему депрессией трициклик: не особенно экзотическая стратегия лечения. Однако пациент практически сразу же проглотил целый пузырек снотворного, которое ему также выписал доктор Белл. Убитая горем семья покойного заявила, что Белл игнорировал очевидные призывы о помощи, что мальчика следовало госпитализировать. Больничное следствие признало его виновным в недостаточном присмотре за больным и всего лишь объявило ему выговор. Но он все равно пришел в ярость.

— Идиоты! — кричал он. — Тупицы. Что они понимают? Те, у кого депрессия, то и дело себя убивают. Между прочим, этот парень мог бы уже несколько месяцев быть мертв, если бы не я. Суицид для страдающих депрессией — в порядке вещей. И скрывать свои намерения для них тоже в порядке вещей. Им это отлично удается, у них большой опыт по этой части. Если меня обвиняют в том, что я не сумел прочесть его мысли, что ж, я готов признать себя виновным.

Уже тогда Дороти подумала: читать мысли — в этом и состоит работа психиатра. Но Фредерик был ее мужем, и она приняла его сторону, разделила его гнев. Молодой доктор был ей за это очень признателен, и неприятность, случившаяся еще на заре их совместной жизни, лишь укрепила семейные узы.

Несмотря на этот эпизод, Фредерик вскоре нашел для себя работу получше, на сей раз — в графстве Ланкашир, в Манчестерском психиатрическом центре. Эта работа устраивала его куда больше. Они стали вести оживленную общественную жизнь, обзавелись многочисленными друзьями, устраивали вечеринки, которым многие завидовали. Дороти уже думала, что они наконец-то хорошо устроились, наконец-то в безопасности, но тут из Центра сообщили, что намечается новое расследование по поводу медицинской практики Фредерика. В больнице начали проявлять беспокойство насчет количества случаев суицида среди его пациентов.

Но расследование было кратким, и большинство обвинений были с него сняты. В рецептах, которые он выписывал, не нашли ничего аномального. Если уж на то пошло, он применял даже меньше медикаментов, чем его коллеги.

— На мой взгляд, мы прописываем слишком много препаратов, — заявил он комиссии. — Я считаю, что оптимальный путь лечения депрессии должен сочетать в себе психотерапию и медикаментозные методы. По отдельности ни то ни другое не является эффективным, особенно в острых случаях. Однако если вы всецело полагаетесь на лекарства, риск слишком высок: в таком случае лечение протекает со скоростью, определяемой самим препаратом, а не естественной способностью пациента к исцелению.

В этом он опередил свое время. Тогда он уже был одним из ведущих британских специалистов по лечению депрессии и выяснению ее причин. Он взвалил на себя геркулесову ношу, принимая огромное количество пациентов и сосредоточившись почти исключительно на депрессии. Комиссия заключила, что это как раз и должно было неизбежно привести к высокому уровню самоубийств среди его подопечных.

Однако Фредерика очень обидела вся эта шумиха. «Оскорбительная неблагодарность, — снова и снова твердил он. — Невероятная тупость. Они собирают целую комиссию, затевают расследование, чтобы убедиться в очевидном: тоскующие люди убивают себя».

Вскоре пара эмигрировала. Несмотря на то что больница сняла подозрения с ее мужа, Дороти почувствовала, что ее вера в его способности пошатнулась. Она достаточно знала о больничной политике, чтобы понимать: администрация в общем-то могла бы замять скандал. А когда они уже собирали вещи, она обнаружила письмо из Государственной службы здравоохранения, извещавшее, что готовится еще одно расследование, на этот раз — относящееся ко всему периоду его практики, от Суиндона до Манчестера. Она была совершенно поражена.

На письме стояла дата — как раз после манчестерской истории. Но Фредерик ничего ей о нем не сказал.

Она не могла заставить себя обсудить это с ним. Она не хотела, чтобы он обзывал ее идиоткой, тупицей, дурой. Но с того момента, как они прибыли в Торонто, Дороти Белл решила: она не станет шпионить за ним, но все же будет пристальнее следить за судьбой пациентов мужа. Разумеется, врачебная тайна мешала ей узнавать имена большинства его больных. Однако иногда ей удавалось подслушать, как он говорит по телефону. А пару раз, когда кто-нибудь умирал, муж говорил ей: «Мой пациент. Вот бедняга».

Она заметила, что он собирает эти некрологи, вырезая их из газет.

Фредерик не прижился в Торонто, и после недолгой работы в Психиатрическом центре на Куин-стрит он принял предложение занять должность в больнице Онтарио в городе Алгонкин-Бей. Жене он сказал, что устал от больших городов, что он хочет пожить в маленьком городке, — и у нее не было оснований ему не верить.

Это было два года назад. Но с тех пор Дороти узнала о трех самоубийствах среди подопечных ее мужа: Леонард Кесвик, администратор службы социальной помощи; Кэтрин Кардинал, преподаватель и фотограф; и вот теперь — этот Перри Дорн. Обо всех трех случаях писали в газетах: о первом — потому что самоубийцу обвиняли в преступлении, о втором — потому что женщину нашли мертвой возле только что построенного здания, а о третьем — потому что парень покончил с собой так громко и публично. Трудно было это признать, но Дороти чувствовала: наверняка есть и другие.

Да, этот юноша, этот Перри Дорн. Почему Фредерик и словом не обмолвился, что он тоже был его пациентом? Это было во всех новостях, да еще и в местной газете. Он мог бы признаться, как он потрясен, как ужасно расстроен, это было бы естественно. Но он ничего не сказал, ни единого слова.

Дороти отложила статью в сторону и закончила увязывать остальные газеты. Пора было идти за продуктами, пока не наступила предвечерняя толчея. По пути к выходу она остановилась у закрытой двери кабинета Фредерика. Сквозь дубовую панель мало что можно было услышать, но она различила его голос и более тихие реплики пациента. Сейчас он не вел прием; следующий пациент должен был прийти не раньше чем через полчаса. Нет-нет, он просто смотрит запись сеанса. Он часто это делал.