Пучина боли - Джайлс Блант

— Если я хочу попасть на Карусель, я должна заняться с ним оральным сексом.

Ее правая ладонь поднялась, как веер, чтобы прикрыть лицо.

— Итак, вы заключили с ним что-то вроде контракта. У вас шли своего рода деловые переговоры.

Она покачала головой:

— Никаких переговоров не было. Понимаете, он просто объяснил мне положение вещей. Господи, да мне же было всего семь лет. Я его ни о чем не спрашивала. Он был мой отец. Ну, то есть для меня он был как отец. К тому времени он уже года два с нами жил.

— И он получил то, что хотел?

— Да.

— А вы получили свою карусель.

— Да.

Белл позволил ей еще похныкать; он наблюдал, как ее лицо морщится и из носа сочатся сопли, он слушал ее некрасивые всхлипы. Он не мог позволить, чтобы это тянулось слишком долго, иначе растратится первоначальный импульс.

— Кроме того, была водяная горка, — произнес он. — Кажется, вы указали ее в своем списке.

Мелани кивнула.

— Меня немного мутит. Как по-вашему, может, мне…

— Не хотите лечь? Иногда это вызывает ошеломление — когда вновь переживаешь давнюю боль.

— М-м, может, и лягу. — Мелани неуверенно встала. — Это как на карикатурах, знаете… когда пациент лежит на кушетке у психиатра… вечно над этим шутят. Но у меня правда голова кружится.

— Тогда ложитесь. Шутить не стану, обещаю.

Она осторожно прилегла, деликатно свесив ступни. Взяла одну из подушек и хотела было спустить ее на пол, но потом передумала и подложила ее под генитальную область. Иногда пациенты, сами того не зная, бывают так красноречивы. Ее волосы золотились в луче солнца.

— Вы говорили о водяной горке.

— Да. Мне очень хотелось на горку. По-моему, это вообще самое большое удовольствие, которое у меня было в детстве, — лететь с этой горки. И страх, и восторг, но при этом чувствуешь себя в полной безопасности.

— Что он вам предложил сделать в обмен на это?

— Он ничего не предлагал. Тут не было никаких «может быть». Он сам устанавливал законы, вот и все.

— Но разве вы не объясняли, что он говорил вам так: если хочешь пойти на этот аттракцион, тебе придется сделать то-то? А если хочешь на другой — придется сделать то-то? Получается, он предоставлял вам некий выбор, некое меню?

— Наверное, да.

— И вы выбрали водяную горку?

— Точно.

— Вы ее выбрали. Вас же не заставляли на нее идти, верно?

— Похоже, что нет. О господи.

— И во что вам это обошлось? Какова была входная плата, чтобы прокатиться по водяной горке в тот летний день?

— Я должна была позволить ему… ну, наверное, это называется «половой акт».

— Полный акт. Вагинальный половой акт.

— Да.

— И вы это сделали?

Ему пришлось долго ждать, пока она отплачется.

— И был еще Дикий мышонок, — продолжал Белл. — Ваш самый-самый любимый, как вы сказали. Вам не терпелось на него попасть.

— Анальный секс, — произнесла она мертвым голосом, как что-то обыденное, — Если я хочу на Дикого мышонка, он должен получить анальный секс.

— И он его получил?

— Да. Он сделал из меня маленькую шлюшку. Мне только исполнилось семь, а я уже была проститутка.

— Имейте в виду, Мелани, возраст сексуального согласия в этой стране — четырнадцать лет. Это почти вдвое больше, чем вам было тогда.

Беллу нелегко дались эти слова; и Мелани приняла их, точно бальзам. Он тотчас же увидел эффект: нижняя губа у нее начала подрагивать. Да, это нелегко ему далось, но менее мягкое высказывание могло бы своей бессердечностью спровоцировать гнев и сопротивление, которое ему пришлось бы опять ломать. Ну да ничего: пусть немного доброты и понимания оттянут эндшпиль на неделю-другую, такова уж плата за профессионализм.

— И это в Канаде, — продолжал он, — притом что многие в этой стране полагают, что возраст согласия на сексуальные отношения следует значительно поднять. В большинстве стран он выше. В Великобритании считается, что гражданин младше шестнадцати лет не способен давать обдуманное согласие. Вам тогда было семь, Мелани. Совсем недавно исполнилось семь.

— Не то чтобы я не знала, что он делает. К тому времени, как он повез меня в «Волшебный мир», он уже успел меня посвятить во все подробности.

— И тем не менее, Мелани, речь идет об изнасиловании.

— Ладно.

Иногда ему трудно было выступать в роли утешителя: это было как гладить против шерсти, он чувствовал, что идет против себя. Но это было необходимо. Им нужно ощущать, что ты на их стороне, что ты спасаешь их от самих себя.

— Вернемся назад, Мелани. Итак, что для вас было хуже всего, как бы вы это определили? Он заставил вас почувствовать себя «другой женщиной». И он заставил вас почувствовать себя шлюхой. Он словно бы превратил «Волшебный мир» в «Царство ужаса».

Она вдруг села на кушетке, вцепилась в ее края.

— «Волшебный мир» — это было еще не самое худшее, — заявила она. — Несмотря на все, что там случилось, «Волшебный мир» — это было совсем-совсем не самое худшее.

— Тогда, значит, я вас неправильно понял. Вы хотите сказать, что были другие случаи, другие места, где отчим проделывал с вами еще более ужасные вещи?

— Нет. Не те вещи, которые он делал. В «Волшебном мире» было, конечно, довольно плохо — физически. Но он делал со мной то же самое и в других местах. Даже дома, если уж вы хотите знать правду. Иногда даже в постели моей матери. Представляете, какая сволочь? В постели моей матери. Но даже это было еще не самое худшее. — Она снова легла, ее грудная клетка вздымалась и опускалась, дышала она с трудом. — Хуже всего было, когда мы плавали.

— Это поездки на рыбалку, о которых вы говорили? Походы и прочее?

Мелани покачала головой:

— Нет. Это была не лодка, а яхта. Очень красивая, прогулочная. Думаю, он ее, наверное, одолжил у кого-нибудь, а может, присматривал за ней, пока хозяин был в отъезде. Это было буквально пару раз, мне тогда было лет одиннадцать. Один раз с нами была мама. Но был еще один раз, когда мы с ним там были вдвоем. Это было уже ближе к концу всей этой истории. Он делал много фотографий.

— Эротические позы, как и раньше?

— Некоторые были обычные. Видимо, чтобы он мог показать их маме. Ну, вы представляете: «Вот это мы еще у пристани. А вот мы уже на острове». Но многие из них были явно порнографические. Я надеюсь, что он их не выложил в интернет, просто Богу молюсь. Осталось только, чтобы кто-нибудь из моих знакомых на них набрел.

— Думаете, это возможно?

— Не знаю. Он много времени проводил за компьютером. Ну, известно же о таких штуках.

— Расскажите мне побольше про яхту. Что вам ярче всего вспоминается, когда вы думаете о том времени?

— Как я лежала в постели по ночам. Мы были на Форельном озере, а на нем, знаете, почти всегда мертвое спокойствие. И вот однажды все стихло, и вокруг была полная темнота. Яхта так мягко покачивалась, словно ты висишь в какой-то теплой, нежной штуковине, где с тобой не может случиться ничего плохого. И все-таки…

Доктор Белл позволил ей помедлить. Импульс, ведущий ее к прозрению, можно было буквально пощупать руками.

— И все-таки… — повторила она. — Меня от одного воспоминания тошнит…

— Здесь вы в безопасности. По-настоящему в безопасности. Не как на яхте.

Она посмотрела на него снизу вверх:

— Вы ведь знаете, что я думаю насчет всех этих штук, правда? Ну, то есть вы знаете, что я знаю, что это было неправильно. Что это было мерзко, что это было извращение, что это было незаконно и все такое прочее.

— Да, я знаю, что вы так думаете. Но то, что вам явилась такая мысль, не означает, что это так и есть.

Это замечание прошло мимо нее: он знал, что так и будет. Сейчас она настолько вся обращена внутрь себя, что он может хоть причислить ее к лику святых — она все равно этого не услышит.

— Ну так вот. Замечательно было лежать вот так в темноте. Слушать, как волны бьются о корпус, ну, сами представляете. Как ветерок треплет флажки на корме. Это должно было быть самое умиротворяющее, самое спокойное ощущение на свете. Но я, конечно, не могла спать. Он лежал в своей постели на одной стороне каюты, я в своей постели — на другой. Было жарко, так что на мне были только пижамные штаны, а он никогда ничего не надевал в постель, у него всегда все было наружу. Было так тихо, но я не могла сомкнуть глаз. Я была вся напряжена, мне совершенно не спалось.

Ты не могла уснуть не потому, что боялась: доктор Белл почувствовал искушение произнести это вслух. Не потому что боялась того, что он станет делать, и не потому что хотела, чтобы здесь была твоя мать. Ты не могла заснуть не поэтому. Одиннадцать, двенадцать лет, не важно. И не потому, что ты злилась. Я точно знаю, почему тебе не спалось. Вопрос лишь в том, хватит ли у тебя сил открыть это мне. Открыть самое худшее в себе и принять это, а не судить: вот краеугольный камень психотерапии. Без этих моментов нет терапии, нет продвижения, нет исцеления, есть лишь болтовня. Долгие часы болтовни.