Поль Верлен - Пьер Птифис

Верлен не был полностью убежден в правильности такого решения: не станет ли отъезд его юного друга, напротив, признанием вины? «Лично я думаю, что это означало бы дать им в руки доказательство (кстати, других-то у них и нет!)», пишет он Лепеллетье 23 ноября 1872 года. «Они скажут так: вот, они улепетывают, значит, они виновны!»

Что же, капитуляция? Ни за что!

Итак, чтобы обрести в лице г-жи Рембо союзницу, он детально изложил ей свою версию происходящего и сообщил адрес своей матери, а также адреса Лепеллетье, г-на Истаса, семейства Моте и обоих адвокатов. Пусть она справится, пусть лично проведет расследование. Он думал, что, защищая своего сына, она защитит и его.

Г-жа Рембо не колебалась, ведь дело касалось ее чести. Она отправилась в Париж. Мать Верлена, с которой она встретилась в первую очередь, объяснила ей, что семья Матильды сделала жизнь Поля невыносимой, что он был терпелив, как ангел, но в конце концов уехал, и слава богу. Все остальное — клевета и ложь этих Моте. Справедливость, несомненно, восторжествует, процесс далеко еще не проигран. Затем г-жа Рембо появилась на улице Николе, где довела до сведения г-на Моте и Матильды, что она не собирается вмешиваться в семейный скандал, но требует, чтобы прямые или косвенные нападки на ее сына прекратились. «Эта дамочка, — рассказывает Матильда в „Воспоминаниях“, — пришла просто-напросто просить меня отказаться от развода по той причине, что это могло навредить ее сынку». Кроме того, выполняя поручение Поля, она выразила желание забрать письма и рукописи Артюра. Он несовершеннолетний, они не имеют права отказать ей. На это г-же Рембо ответили, что никаких рукописей у них нет, а письма находятся там, где и должны быть, — у адвоката. Потом ее вежливо спровадили. В результате г-жа Рембо лишь утвердилась в своем мнении: Артюр должен немедленно вернуться в Шарлевиль. И это приказ.

Верлен, который не хотел брать на себя ко всему прочему еще и обвинение в совращении малолетних, посоветовал Артюру уехать — что тот и сделал — и вызвал к себе мать. Он сообщает Лепеллетье письмом о мучительном решении; кажется, что он смирился: если уж так все сложилось, он попытается построить свою жизнь заново, на другом фундаменте. Он снова обретет спокойствие, «и кто знает? — добавляет он, — может быть, и семью: конечно! Кто запретит мне взять реванш?»

Но у г-жи Верлен обнаружили рожистое воспаление, и она не смогла приехать. Ну так что же! Жребий уже брошен. Раз Рембо уехал, можно начинать новую жизнь. Для начала он рассказал Лепеллетье, что хочет переехать.

В то же самое время, в конце 1872 года, у Верлена появилась кратковременная надежда заполучить печально знаменитые письма Рембо, за которые он бы дорого заплатил. Кто-то сообщил ему, что Матильда передала «компромат» Филиппу Бюрти. Поль потребовал от него срочно вернуть украденные у него личные бумаги, и попросил мать присовокупить к его письму и свое. Бюрти довольно сухо ответил, что у него ничего нет и он никоим образом не желает вмешиваться в это дело. Скорее всего, он был искренен: г-н Моте слишком дорожил этими письмами, чтобы кому-либо отдать их, ведь речь шла о победе в деле его дочери. По-видимому, Матильда прочитала Бюрти, с которым была очень близка, несколько отрывков из писем Рембо в подтверждение недостойного поведения своего мужа, а тот, в свою очередь, пересказал услышанное друзьям, Лепеллетье или Блемону. Те сделали вывод, что у Бюрти оказались оригиналы, и сообщили об этом Верлену, чем очень его взволновали.

Тем временем во Дворце правосудия 3 декабря 1872 года по требованию г-на Перара было принято решение проводить слушания по иску г-жи Верлен к своему супругу в четвертой палате местного суда общей юрисдикции.

Что же произошло затем в Лондоне? 26 декабря Верлен отправил Лепеллетье радостное письмо, дающее понять, что, хотя отъезд Рембо и огорчил его, сам он ни в коей мере не печалится:

«Вчера было Рождество! А сегодняшнее воскресенье еще веселее, почти такое же чертпоберительное (sic). А утка — the goose — „пальчики оближешь“; все эти дни у островитян я набивал ею свой желудок (with apple sauce[261]!)».

«Мне, правда, довольно скучно: я совсем один. Рембо (ты его не знаешь, его по-настоящему знаю только я) больше нет со мной. Ужасная пустота! Все остальное меня не волнует. А все эти негодяи. Что и требовалось доказать, и что мы еще докажем! Но тсс! Черт!»

И вдруг в последние дни года внезапно появляется подавленность, Верлен впадает в глубокую депрессию. По его собственным словам, он «определенно чувствовал, что подыхает». В панике он отправляет телеграммы матери и жене. Пусть они срочно приедут! Эмилю Блемону, Рембо, Лепеллетье и Форену[262] он отослал слезные прощальные письма, где говорил, что «умирает от печали, мук, тоски и одиночества».

В этих красивых словах одно лишь позерство, но главное в другом. У него кончились деньги.

Тем временем в Шарлевиле умирал от скуки Рембо. Пруссаки все еще были в городе, последний же представлял собой одни пустые улицы. Не было ни одного человека, с кем можно было бы встретиться, делать тоже было нечего. Уже во второй раз он переживал горечь изгнанничества. Все — мать, Верлен, его жена и ее родители — все сговорились заткнуть ему рот!

Трагическое послание из Лондона было для него лучом в темном царстве. Это была не шутка, он доказал это матери, показав ей похожее послание Эмилю Блемону, которое Верлен поручал ему передать адресату (здесь мы узнаем старые верленовские хитрости). Дверь тюрьмы приоткрылась. Не мог же он оставить своего единственного друга в беде, когда тому грозит опасность. Так как г-жа Рембо отказалась дать сыну денег на дорогу, он тайком обратился к матери Верлена, которая и передала ему через Делаэ пятьдесят франков. Получив их, Артюр сразу исчез, несмотря на материнские угрозы и проклятия.

«Ведомый лишь дружеским чувством, он тотчас же примчался ко мне и пребывает подле меня до настоящего времени, — пишет Верлен Эмилю Блемону 15 января 1873 года. — Его забота, быть может, в какой-то мере поможет продлить мое проклятое существование и сделает его менее тягостным».

На следующий день Лепеллетье получил аналогичное письмо.

В Лондоне Рембо вновь встретил г-жу Верлен (она уже шла на поправку), которую сопровождала какая-то ее кузина (возможно, она пригласила ее не без задней мысли выдать ее за Поля). Словно чудом, Поль тут же ожил, и жизнь вернулась на круги своя. Мать и кузина умоляли его предпринять что-нибудь: не мог же он и далее пребывать в таком состоянии, его здоровье и рассудок наверняка не смогут перебороть психическую неуравновешенность. Он должен принять смелое решение, поехать в Париж, во имя ребенка умолять жену отказаться от иска. Если она согласится, он останется с ней, если откажется — сложится подходящий момент для решения дела по взаимной договоренности, что всех бы устроило. В его положении терять нечего, можно только выиграть. Пусть он подумает: мрачная перспектива судебного процесса больше не будет отравлять ни его жизнь, ни жизнь его семьи и друзей. В результате он окончательно излечится, игра стоит свеч. И момент как раз благоприятный: говорят, что Камиль Баррер недавно видел в Париже Лепеллетье и тот якобы ему сказал, что, по слухам, Матильда вроде бы и не против примирения. Другие шептали ему, что давно уже пора вернуться, намекали, что его жена появляется в свете с каким-то мужчиной. Окончательно его убедили два следующих обстоятельства: во-первых, он сможет на месте собрать вокруг себя своих настоящих друзей (большинство из них, предупрежденные Матильдой, отвернулись от него и больше не писали ему[263]), а во-вторых, появится возможность опубликовать в Париже, у Лемерра или еще где-нибудь, свои «Романсы без слов».