Свободен - 2. - Елена Лабрус

— Как же я переволновался, — прижимает меня к себе Артём на крыльце больницы. — Танкова, если ты ещё раз поставишь телефон на беззвучку, я заблокирую в твоём аппарате эту клавишу. Хоть бы сказала, что ты с Эллой. Я бы набрал её.

— Упс! — достаёт Элла из кармана телефон и тоже возвращает клавишу, что убирает звук, на место.

— Девочки! — комментирует фейспалмом своё отношение к нам Танков.

— Нет, технически заблокировать клавишу, конечно, можно, — вставляет свои пять копеек сын Гены, — но лучше…

— А это ещё кто? — оборвав его на полуслове, спрашивает меня муж, с любопытством разглядывая парня.

— Знакомьтесь, Александр Бережной. Мой муж, Артём Танков.

Они церемонно жмут друг другу руки. И Сашка идёт за Эллой, а меня было тоже отправившейся за ними, останавливает голос мужа:

— Танкова! Ты-то куда? Мы же на УЗИ!

«Вот чёрт!» — останавливаюсь я и разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.

— А чего же ты мне с утра не напомнил?

— Это тоже тебе должен напоминать я? — качает он головой.

— Ну, Тём! Столько дел с этим новым домом, — надуваю я губы.

— Бедненькая, — обнимает он меня по дороге к машине. — Как же тебя выбор штор-то утомил.

— А цвет розеток! А гардины! Обои! Ковры! — размахиваю я руками.

— А вот обои ты уже выбрала, — шепчет он.

— Так я уже передумала.

— Ой, мама дорогая! Кажется, я начинаю хотеть мальчика, — хватается он за голову.

— На двенадцати неделях нам всё равно не скажут пол, — показываю я ему язык.

И пол нам правда не сказали. Но с каким же блаженным лицом мой Потрясённый вышел из кабинета, держа в руках снимок УЗИ.

— Вклеем его в альбом? — спрашиваю я уже дома.

— Да, — целует он меня в живот, а потом самозабвенно разрисовывает его маркером. — Фото. На память, — вытягивает подальше селфи-палку.

И уже потом на снимке я вижу на пузе сердечки, надпись «12 недель» и рядом первое фото нашей малявки, что я держу в руке.

— Помнишь, когда мы провожали маму и ты показывала ей фотографию отца, она сказала, что это был точно не он, — закатывает он в гардеробную чемодан, что привёз со своей съемной квартиры буквально накануне. — Как ты думаешь стоит попытаться его найти?

— А зачем? — прикрываю я рукой нос, когда он его открывает. — Танков, ты случайно закрыл в чемодане кошку?

— Не поверишь, но мне было некогда стирать.

— Поверю, что ты просто привык к тому, что это делаю я, а потому ленился, — достаю я двумя пальцами грязный носок.

— Ну или так, — смешно морщится он. — К хорошему быстро привыкаешь. Так почему не стоит того мужика искать?

— Потому что пусть это останется в прошлом, которое мы никогда не будем ворошить.

— А я люблю иногда возвращаться в прошлое, — кидает он в корзину для грязного белья рубашки. — Например, в нашем доме в Питере в парадной в моём детстве ещё был камин, представляешь? И грохочущий лифт, в котором я так любил подниматься на наш пятый этаж.

— Скажи мне лучше, зачем ты снимал эту квартиру, — помогаю я ему, разделяя белое и цветное, чтобы сразу забросить в стирку. — Только ради того, чтобы нас не обвинили в том, что мы живём вместе, когда наше родство ещё было под вопросом?

— Не только. Честно говоря, я до последнего подозревал Эллу. И ждал, что, если мы будем жить раздельно, она приедет. Как минимум, поговорить.

— А как максимум, бросится тебе на шею? — упираю я руки в бока. — Ведь официально мы были неженаты.

— Но это, к счастью, не выстрелило, — примиряюще целует он меня в надутые губы и возващается к своему чемодану. — Как и то, что мы скрывали печати в паспорте. Я думал, что на этом тоже можно будет сыграть, раз кто-то не хотел этой свадьбы. Особенно пока отец не очнулся. Это, кстати, было его первое решение, когда он пришёл в себя: составить завещание и всякие бумаги по управлению компанией оформить на тебя.

— Тебе грозил реальный тюремный срок?

— Конечно, из-за моей несдержанности.

— Так это ж Лисовская отца науськала, знала, что у тебя забрало падает, когда дело касается твоей семьи. Что бы порвёшь любого, кто бы это ни был. Но всё же берега ты видишь, не наговаривай.

— Да и Валька сделал бы всё возможное. Но как сказал врач, если бы твой отец умер сразу, получив дозу лекарства, меня бы если только вскрытие оправдало. Но как знать, что бы оно показало. Вплоть до того, что могли бы засудить и самого врача.

— Поэтому дело решили даже не заводить?

— А смысл? Одна волокита. Да ещё пятно ляжет на больницу. И в прессе будут полоскать наши имена.

— Это понятно. Но если бы её план «убрать ненужного свидетеля» сработал во второй раз, когда отец очнулся, то тебе не грозило бы уже ничего?

— Нет, — захлопывает он пустой чемодан.

— Жаль, что нет балкона, его бы проветрить.

— Увезём в новый дом, там и проветрим, — закидывает Танков чемодан на антресоли.

— Как она там, кстати? Мать Эллы?

— Доживает последние дни. Метастазы нашли в голове. Но я говорил с врачом: вряд ли именно это послужило причиной такой деформации личности. А почему ты этого не знаешь? Ты же вроде с Эллой общаешься больше меня, — поднимает он с полу корзину, а я — лежащий рядом ворох белья.

— Мы об этом не говорим. Но как бы ей не было трудно, она отлично держится.

— Да, она боец. И скажи, мне кажется или у них там вырисовывается что-то с Бережным?

— Я же тебе говорила, что интерес у него настоящий. Но что там пока может вырисовываться? Он в больнице, она большую часть времени проводит с больной матерью. И думаю, ей всё же проще будет думать, что виной всему её болезнь. Пусть врачи лучше скажут ей именно это, — умоляюще складываю я руки, бросая у стиральной машины свой ворох белья.

— Я постараюсь, — замирает он, поставив корзину, когда в домофон звонят.

— Светка с Захаром, — нажимаю я на кнопку входа и кладу на рычаг трубку.

— Привет! Привет! А смотрите, что у нас есть, — вручает Светочка мне торт, а Танкову — букет цветов, даже не заметив, что перепутала. На что Захар только ржёт, помогая ей раздеться.

Как же на него приятно стало смотреть. Он просто светится изнутри. Как вообще приятно видеть, что человек счастлив.

— Так, пошли, будем с тобой секретничать, — уводит меня Светка в комнату и воровато оглянувшись, не идёт ли кто за нами, достаёт из сумки бумаги.

— Свет, если ты