Мертвые не молчат - Марк Вернхэм

Я все продолжаю заглатывать «сместители» поверх «пурпурных» и «дрезденов» и заодно — парочку «филипсов» (это типа снотворного). С экрана надрываются комментаторы, мелькая яркими красками, грохочут «Грузовики-монстры».

Но постепенно весь этот шум стихает, и я впадаю в какой-то ступор. Я не сплю, но и не бодрствую в полном смысле этого слова. Буквально растекшись по своему креслу, я полулежу с почти закрытыми глазами, как мешок, набитый старым барахлом и еще — всякой «дурью». Мне ужасно хочется спать, но сон не идет.

Я думаю о Мыскине и Броке, о том, что я никогда в жизни не делал ничего противозаконного. Всегда вел себя прилично и соблюдал все правила. У меня даже в мыслях не было их нарушать. Да и смысла я в этом не видел. Раньше мне всегда казалось, что правила нарушают лишь полудурки и психопаты, которые живут в хибарах там, где живет Рег. Они и еще политики, которых постоянно ловят на всяких махинациях и которые за все свои хлопоты становятся лишь предметом насмешек в передачах новостей. Но теперь вот и я нарушаю правила. И еще я знаю, что Клэр — не полудурок, но живет среди этих самых полудурков в такой же хибаре. А Федор — теперь он тоже нарушает правила. Во всяком случае, я надеюсь, что это так. Я постепенно погружаюсь в забвение, а все эти мысли продолжают меня терзать.

Потом вдруг раздается отвратительный звук, будто кто-то громко стонет у меня в квартире. Этот звук гвоздем впивается в мой мозг, и я понимаю, что заснул. Моя голова откинута назад, причем так далеко, что еще чуть-чуть, и шея бы просто сломалась. Я поднимаю голову и мутными глазами смотрю на экран. Шоу «Грузовики-монстры» уже кончилось, и теперь там одно только порно с громким шлепаньем голых тел и криками. Я понятия не имею, сколько проспал, встаю и оглядываюсь в поисках каких-нибудь часов. Двигаюсь с трудом, потому что, кажется, мое тело еще даже не осознало, что я проснулся.

Оказывается, мне уже пора идти на встречу с Федором. Такое ощущение, что последние двадцать четыре часа пролетели, как двадцать минут. Двадцать минут, за которые ничего не успеваешь сделать.

После сна в кресле, а не в удобной кровати шея болит, будто я ее свернул. И я так и не принял душ. И на мне тот же самый костюм, который был вчера. Такое ощущение, что я не снимал его уже целый год. Боль в голове превратилась в огненный зуд, будто кто-то воткнул в мой череп вилку и отломал ручку.

Я отправляюсь к «Звездным сучкам». Федор уже сидит там, попивая свой молочный коктейль. Заметив меня, он замирает, не донеся чашку до рта. На нем солнечные очки, а лицо его закрыто поднятым воротником куртки. Он похож на шпиона из какого-нибудь телешоу, который встречается со своим «контактом» в кафе.

— Твою мать, Федор! На кого ты, блин, похож? — шепчу я ему злобно, садясь рядом. Я хочу оглянуться, чтобы посмотреть, не смотрит ли кто-нибудь на нас. Но шея у меня болит так сильно, что я опять поворачиваюсь к Федору.

— Что? — спрашивает Федор невинным голосом.

— У тебя вид настоящего преступника, который скрывается от полиции. Зачем ты нацепил очки и поднял воротник? Ты хочешь все испортить?

— У меня! У меня вид преступника? — вопрошает Федор изумленным голосом. — А ты на себя в последнее время смотрел? Ты выглядишь как самый последний гребаный бродяга! — Он нюхает воздух вокруг меня. — И воняет от тебя так же.

— Знаю… Но мой гребаный душ гавкнул, понятно? — говорю я, старясь прекратить этот спор, потому что не вижу в нем смысла.

— Ты принес, что я просил? — интересуюсь я.

— А ты принес мой плакат Шебы Тусорт с ее автографом? — спрашивает он меня тут же.

Я совсем забыл про этот дурацкий плакат. Я даже и не вспоминал о нем с той минуты, когда упомянул о нем впервые. И, честно говоря, даже не знаю, где он лежит.

— Твою мать, Федор! Кого, на хрен, интересует этот дурацкий плакат Шебы Тусорт? Не это сейчас важно. А важна та самая информация, сам знаешь, о ком. Так у тебя есть для меня что-нибудь или нет?

Говорю я это слишком уж громко. И я снова стараюсь оглянуться, и снова не могу повернуть голову, потому что шея у меня болит, и болит совсем не слабо. Из-за этой боли мне даже приходится поднять плечи чуть ли не до самых ушей.

— На самом деле этот плакат интересует меня, — объясняет Федор. — Мне казалось, что ты вроде как говорил, что это простая рутина и совсем, на фиг, не важно.

— Ну да, ты прав. Извини, Федор. Я просто немного устал. Не спал всю ночь. Гребаный душ загнулся… В общем, я немного раздражителен…

— Я бы даже сказал, что ни фига не немного. Даже очень много. А ты знаешь, как рискованно выносить это дерьмо из Архива? — говорит Федор.

— Ну, думаю, все-таки это не так уж и сложно. Я в том смысле, что если ты уже спер те материалы, которые подсунул мне под дверь, то, наверное, это не трудно.

— Ах так! — отвечает Федор, и его голова даже начинает подергиваться от возмущения. — Если это, по-твоему, не трудно, то почему бы тебе самому туда не отправиться и не взять, блин, там все, что тебе нужно?

— Ну хорошо! Извини, извини, пожалуйста. Понимаешь, все из-за моего отвратительного состояния… Никак не приду в себя. Извини. Я знаю, что это очень рискованно. То, что ты сделал. Тогда ты просто замечательно поступил и очень мне помог. И я очень тебе, блин, благодарен и все такое…

— Ну ладно, — отвечает Федор все еще недовольным голосом.

И мы вроде как успокаиваемся.

— Так когда я получу свой плакат Шебы Тусорт? — спрашивает Федор через минуту.

— Да забудь ты про этот гребаный плакат, Федор! — Я почти кричу, потому что терпение мое уже на пределе, после сна в кресле все болит, и еще я чувствую, как отвратительно от меня воняет. Федор сжимается в своей куртке и поднимает воротник еще выше. Он отворачивается от меня, смотрит в окно и молчит.

— Федор? — спрашиваю я. Он не обращает на меня никакого внимания. — Черт возьми, Федор! — снова говорю я и шутливо тычу его пальцем в бок. — Прекрати дуться и играть в молчанку и отдай мне материалы, которые принес! — Но он по-прежнему не обращает на меня внимания. — О, блин! — вздыхаю я. — Пожалуйста, Федор. Извини, если я сорвался и накричал на тебя. Просто я погано себя чувствую. Серьезно. Прости меня!

Федор бормочет что-то вроде «Хм» и наклоняется к кожаной сумке, которая стоит под его стулом. Оттуда он достает пластиковый конверт и передает его мне.

— Я ничего не нашел ни про какую Клэр, связанную с мартин-мартинистами. Но, как я и говорил, там тонны всякого дерьма про твоего приятеля Мартина Мартина. Это все, до чего я смог добраться, — подытоживает он, когда я беру у него материалы.

Беря пластиковый конверт в руки, я не смотрю на Федора. И тут я слышу громкий голос — командный такой, как у какого-нибудь босса.