Они были мелкие и золотокрылые - Юлиана Лебединская

тебя, больной ублюдок. У меня хотя бы была семья», – а после этого и слова не произнесла в его присутствии.

Может, умом тронулась с горя? Но нет, взгляд ясный и вполне осмысленный. Иногда в нём презрение, иногда боль, иногда ненависть, но чаще всего – гадливая жалость.

Была бы жива родня, он бы сбил с неё эту спесь – теперь Филип понимал это очень чётко. Что ж, попробуем зайти с другой стороны.

«Истина в глазах златокрыла»

Дора, май 42 года н.к.э., конец пути

«Я смотрю на подругу и не узнаю её.

Да. Мне позволили увидеться с подругой. Спустя месяц истязаний, этот монстр, возомнивший себя спасителем, привёл ко мне мою Зою. Решил зайти с другой стороны. Я бы рассмеялась, но…

Но я смотрю на свою подругу и не узнаю её.

Да, она всегда любила каблуки и откровенные наряды, но никогда не выглядела такой… дешёвой.

Она берёт мои руки в свои и умоляет уступить Филипу.

Говорит, что в Салонах не так уж и плохо. Что, приняв правила игры, можно жить вполне сносно, и её сегодняшняя работа не намного хуже работы официанткой.

– Ты отказалась от златокрыла, – шепчу я.

– У меня не было выбора. Ты же знаешь! – кричит она. Но понимает: я говорю не о том, что златокрылку у неё отобрали физически.

Я говорю о том, что…

– Ты отказалась. А ведь была так близка к тому, чтобы понять. Чтобы увидеть…

– Сейчас для меня главное выжить. А уж потом и с пониманием разберусь, – она смотрит на меня и едва не плачет.

Почему?

Знаю, я выгляжу не очень. Но и она не блещет, прямо скажем. Так почему же? Я пытаюсь увидеть ответ. Я смотрю на неё другими глазами. Теми, что уже давно заменили мне собственные.

Почти месяц, как заменили.

В день, когда Филип прервал свои пытки, чтобы уступить место новой – показать мне видео, где убивают мою семью. Я смотрела на страшные кадры, но вдруг поняла, что не вижу их. Вижу только глаза. Янтарные глаза моего златокрыла. Моего дорогого Имбирного Пряника. И что-то меняется. Отступает боль – и душевная, и физическая. Я – словно наблюдаю за собой со стороны.

Я смотрю на мир чужими глазами, и это помогает мне выжить. Выиграть время.

Я кричу в ответ на издёвки Филипа, чтобы он не заподозрил неладное, но твёрдо знаю – он никогда не получит от меня желаемого.

И вот сейчас я смотрю на подругу и за слезами вижу страх. Не за меня. Перед глазами встают кадры из видео. Филип прогадал. Оставь он моих родных в живых, я бы уже сделала всё, лишь бы защитить их. Додумается ли он до такого сейчас?

Я смотрю на Зою янтарными глазами моего златокрыла.

– Ну, обещай, что хотя бы подумаешь! – всхлипывает она.

– Обещаю.

Я смотрю ей вслед, но не вижу её. Не вижу комнаты, не вижу мерзкой рожи Филипа, явившегося гостье на смену. Я вижу только глаза – янтарные и бесконечно тёплые. Я смотрю глазами Пряника, как никогда ясно и чётко. И решение приходит само. Очень простое и правильное. Я что-то говорю Филипу – о том, что готова всё изменить, как он хочет. Я даже касаюсь его щеки, и мне не противно. Я говорю и говорю, не слыша собственных слов, пока в его глазах не мелькает вдруг что-то, совершенно ему не свойственное.

И он снимает с меня ошейник.

Обещает залечить все мои раны и начать с чистого листа. Вообще-то, про чистый лист прошу я – он готов «отпраздновать» перемену немедленно. Но он со мной соглашается.

И уходит, впервые оставляя меня свободной. Хотя бы – в пределах комнаты.

Я смотрю на комнату и вижу её со стороны. Вижу себя со стороны. Я уже привыкла смотреть чужими глазами. Яркими, янтарными, мудрыми.

Ничего острого мне не оставили, но я рву на полоски простынь. Как это банально. Я знаю. А ещё знаю, что больно не будет. Неважно, откуда – знаю, и всё. Я давно не чувствую боли от ударов и порезов, даже от смерти семьи. Мне больно лишь из-за пропащей подруги. Но может, хоть она выживет? Как выжила другая, на Ганимеде, с Золотинкой и Пряником. Моим Пряником.

Тем, чьими глазами я сейчас смотрю.

Тем, чьим глазам я поверила.

Больно не будет. Страшно не будет.

Главное – завязать крепкий узел.

И сделать шаг.

Всего один шаг.

Навстречу янтарным глазам…»

«Истина в глазах златокрыла»

Филип и Дора, май 42 года н.к.э., конец и начало

«Я делаю шаг, но вижу дальше этого шага.

Меня больше нет. Я уже почти и не помню, что значит быть Феодорой Славской. Но я всё ещё вижу чужими глазами.

Я вижу, как Филип стоит на пороге комнаты своей пленницы и смотрит куда-то под потолок.

– М-да, стоило и дальше держать тебя привязанной к кровати, – бормочет он. – Жаль.

Он выходит прочь, зовя по дороге слугу. Нужно убрать в комнате. Нужно заняться другими делами. Нужно выбросить неблагодарную дуру из головы. Это ж надо, учудила такое. Придумала себе лёгкий выход, вместо того, чтобы принять радость боли и бесчувствия. Что ей стоило покориться? Да он бы для неё… Он бы её звездой Салона сделал! Нет. Никакого Салона! Для себя бы сберёг. Лучшие наряды и украшения… Жила бы, ни в чём себе не отказывая. Только и надо было – пустить Филипа к себе в душу, вместо той пакости, что там угнездилась.

Я улыбаюсь. Он даже не знает, что на него прямо сейчас глядят глазами «той пакости».

Филип заходит в кабинет, лихорадочно мотает головой.

Так, выбросить из мыслей гадскую дурь.

И почему эта девчонка его так зацепила? У него же полные салоны таких.

Работать. Он решает работать. И пусть она катится в ад, куда ей, собственно и дорога. Он включил эйртоп и открыл коньяк.

Но где-то в глубине опустевшей души Филипа продолжает грызть невидимый червяк – день за днём, настырный и беспощадный. От него Филип не находит себе места. Такого он за собой не помнит. За всю свою жизнь он не поддавался никаким червям – даже в дни самых сильных унижений и высмеиваний, с швыряниями тортами в лицо и прочей гадостью. Тогда он отряхивался, вставал и шёл дальше гнуть свою линию. Но сейчас…

Он грузит себя работой, отрывается в Салонах, на обочинах и в барах, упивается свалившейся на голову властью, но