Подлинная история тамплиеров - Шаран Ньюман

Глава третья. Пятница, тринадцатое. Арест и суд

В начале октября 1307 года Жака де Моле занимают две проблемы: как уклониться от объединения с госпитальерами и где взять людей и средства для того, чтобы отвоевать Святую землю. О том, что Филипп Красивый готовит арест всех тамплиеров Франции, Великий магистр не имеет ни малейшего понятия.

Я не исключаю, что Жак де Моле в это время был настроен оптимистично и рассчитывал на успех. Ведь новый папа Климент V с самого начала своего понтификата провозгласил одной из главных своих целей возвращение христианскому миру Святой земли. Король Филипп также по всем признакам был расположен возглавить крестовый поход, хотя и на условиях, которые вряд ли укладывались в голове Великого магистра. Филипп хотел добиться роспуска Ордена тамплиеров и создания нового, которым бы руководил его младший брат Карл де Валуа. Карл был женат на Катерине де Куртенэ, внучке последнего западного императора Константинополя, он лелеял мечту отбить этот город у греков и самолично им править.

Итак, судя по всему, Жак де Моле не догадывался о приближавшейся катастрофе. Когда магистр в октябре 1307 года приехал в Париж, у него и в мыслях не было, что Филипп уже разослал приказ об аресте французских рыцарей Храма.

Возникает вопрос: почему своей очередной жертвой Филипп избрал именно тамплиеров? Здесь нет полной ясности, хотя советники короля исписали массу бумаг, призванных оправдать его решение. Если принимать эти документы за чистую монету, то из них следовало, будто благочестивый монарх был глубоко уязвлен, узнав, что тамплиеры оказались вовсе не такими, какими он их себе представлял. Отнюдь не опорой христианства, не твердыней в борьбе с язычниками был этот орден — напротив, его члены отвергали Христа и все деяния свои направляли против Него, а заодно и против христианнейшего короля Франции и (ах да, конечно) против папского престола.

За месяц до ареста тамплиеров, 14 сентября 1307 года, Филипп разослал тайный приказ своим чиновникам по всей стране. Текст приказа не оставлял сомнений относительно того, как глубоко король страдает, в какую бездну ужаса повергла его причина, вызвавшая необходимость подобных действий: «Горечь и скорбь наша неодолима, помыслить об этом — претерпеть страшные муки, услышать об этом — погрузиться в пучину страданий, столь отвратительно сие преступление, столь мерзопакостно и гнусно творимое бесчестье, и чудовищностью своею оно превосходит всякое человеческое разуменье»[316]!!!

Получившие сие послание должностные лица, должно быть, содрогались от ужаса во время чтения, не понимая, о каком чудовище идет речь. Приказ открывался целой страницей подобного словоизвержения, прежде чем обнажал наконец тайну, что злоумышленниками являются — да-да, тамплиеры! «Волки в овечьей шкуре, прикрывшись монашеским облачением, они оскорбляют святую веру. Наш Господь Иисус Христос, распятый ради спасения людей, снова распинаем ими в наше время»[317].

Затем король раскрывает наконец, в каких именно видах богохульства повинны тамплиеры. Вскоре это станет известно всем, но можно только представить себе, что чувствовали бейлифы и сенешали, когда прочитали об этом впервые.

При поступлении в орден, утверждает Филипп, тамплиеры трижды торжественно отказываются от веры в Иисуса Христа. После этого они трижды плюют на распятие. И наконец, новобранец раздевается догола и целует тамплиера, который привел его в орден, сначала ниже поясницы, затем в пупок, а затем в губы, «следуя нечестивому обряду этого ордена»[318].

Но этого мало. Далее новобранцу сообщают, что он должен отдаться другим братьям, не смея отказать им ни в чем, и возлечь с ними, предавшись «ужасному и отвратительному пороку»[319]. И — чтобы не забыть — еще они поклонялись идолам.

Заканчивает Филипп сообщением, что эти исключительные меры он принимает по просьбе главного инквизитора Парижа и с соизволения папы, поскольку Орден тамплиеров в данный момент представляет явную опасность для всего христианского мира. Он приказывает королевским должностным лицам арестовать всех храмовников на подведомственных им территориях и заключить их под стражу. Упомянутым должностным лицам также надлежит захватить все имущество ордена, включая строения и земли, и сохранить его во власти короля (ad manum nostrum — «для нашей руки»), не пользуясь им и не причиняя ущерб. Ибо если выяснится, что тамплиеры невиновны, то все это имущество, разумеется, должно быть возвращено владельцам в том виде, в каком они его оставили.

Нелишне отметить, что главный инквизитор Гийом Парижский был к тому же личным духовником Филиппа. Разумеется, это никак не сказывалось на его преданности христианской вере или папскому престолу.

Итак, все было готово.

В четверг, 12 октября 1307 года, Жак де Моле присутствовал на похоронах Катерины де Куртенэ, супруги Карла де Валуа. Во время церемонии он занимал почетное место и даже удостоился чести держать один из шнуров погребального покрова. По всей видимости, в тот вечер он отошел ко сну, чувствуя, что занимает достойное место при дворе.

Мне приходилось слышать, что суеверие, согласно которому пятница, приходящаяся на тринадцатое число, является несчастливым днем, берет начало как раз с ареста тамплиеров. Проследить происхождение народных поверий — дело нелегкое, но число тринадцать считалось несчастливым задолго до тамплиеров, а традиция относить пятницу к неудачным дням, возможно, связана с тем, что именно в пятницу был распят Иисус Христос. Когда эти два поверья соединились, мне определить не удалось, но удача отвернулась от Жака де Моле и всех братьев ордена именно в этот день. Мир Жака рухнул в предрассветные часы в пятницу 13 октября, когда в парижский Тампль вошли королевские воины. «Все тамплиеры, которых удалось разыскать на землях Французского королевства, были в один и тот же час разом схвачены и заключены в тюрьмы согласно решению короля и по его приказу»[320].

Остается неясным, знали ли тамплиеры с самого начала, что им вменяют в вину. До Жака де Моле, по всей вероятности, доходили слухи, порочащие орден, и он просил папу Климента разобраться в них. Климент обещал выяснить, в чем причина молвы, но откладывал это разбирательство из-за своего хронического недомогания. Похоже, ни Жак, ни папа не считали это дело неотложным.

К 24 октября Жак де Моле уже признался во всех злодеяниях, которые приписывали ему обвинители. Сделал он эти признания, как сказано в протоколах, не под пыткой и не из страха перед пыткой, а также не вследствие своего заключения в тюрьму — «напротив, он говорил чистую правду ради спасения своей души»[321]. В течение нескольких недель после ареста очень похожие признания сделали почти все храмовники. То ли вина их была очевидна, то ли все инквизиторы работали по одному сценарию.

Люди, которые узнавали об этих признаниях, склонялись на ту или иную сторону в зависимости от личного опыта общения с тамплиерами и степени удаленности от двора Филиппа Красивого. Хайме И, король Арагона, написал Филиппу, что он поражен выдвинутыми против ордена обвинениями, поскольку тамплиеры, «согласно общему мнению в его стране, были людьми благочестивыми и вели весьма достохвальную жизнь»[322]. Английский король и зять Филиппа Эдуард II сообщил своему тестю, что, по его мнению и по мнению его советников, в обвинения против тамплиеров «просто невозможно поверить»[323].

Но более всех, если не считать самих арестованных тамплиеров, был удивлен папа Климент. Орден рыцарей Храма был ответствен только перед папским престолом, даже местные епископы не имели права судить тамплиеров. Это обстоятельство стало источником трений с момента возникновения военных монашеских орденов. Поэтому, когда король Франции, который при всех его регалиях оставался все же мирянином, позволил себе арестовать и допрашивать храмовников, даже не уведомив об этом папу, он зашел слишком далеко.

Климент дал понять Филиппу, что он крайне недоволен. Папа написал королю: «В наше отсутствие… вы, презрев все правила и установления, схватили братьев Ордена тамплиеров и завладели их имуществом. Вы также заточили их в тюрьмы и, что уязвляет нас еще пуще, не проявили надлежащей мягкости в обращении с узниками (что означает „вы их пытали“)… Опрометчивое деяние ваше по справедливости воспринимается всеми как проявление неуважения к нам лично и к Римской Церкви»[324].

Климент тревожился не напрасно. Он хорошо помнил, что приключилось с Бонифацием VIII в его родном городе в Италии, когда папа повздорил с Филиппом. А уж бросить вызов королю в его собственной стране было куда опасней: ведь вынужденный еще ранее покинуть Рим, Климент в это время находился в Пуатье. И все же он посчитал необходимым высказаться, поскольку Филипп по всем признакам незаконно принял на себя роль главы христианского мира. Папа к тому времени, видимо, понимал, что в европейском обществе его принимают всего лишь за марионетку французского короля, но на этот раз Филипп позволил себе лишнее: хотя Климент никогда не давал согласия на арест тамплиеров, Филипп заявлял всем и каждому, что сделал это с благословения понтифика.