Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

— Назад!

Толчок был настолько мощный, что бандит упал на руки товарищей. Главарь шайки — молодой, красивый, с вьющимися волосами и серьгой в ухе молодой человек, шагнул вперед. Здесь молча откинул плащ и обнажил длинный италийский кинжал. Стация сразу замолчала, чем на мгновение отвлекла внимание Тертулла. Он бросил взгляд в ее сторону, следом краем глаза приметил, что дружки главаря, стараясь прижать к стойке и Вирдумария, начали обходить цезаря и преторианца с боков.

Германец, нимало не смутившись, спокойно повторил.

— Я сказал — назад! Убрать оружие.

Главарь сделал вид, что подчинился, спрятал кинжал, тут же один из его подручных сбоку бросился на цезаря. Коммод попытался отступить в сторону, однако негодяй сумел достать его кулаком. Удар пришелся прямо в глаз императору. Луций не раздумывая двинул обидчику прямым, греческим в зубы.

Дальнейшее Тертулл помнил смутно, наплывами. Прежде всего, в памяти занозой засела дрянная, гнусная улыбочка, искривившая лицо главаря, моментально сменившаяся гримасой изумления и боли. Вирдумарий одним движением кривого иберрийского меча отсек тому руку, в которой вновь блеснуло лезвие. Момент, когда германец успел выхватить оружие, Тертулл не уловил. Еще выпад, и тот, что подступал к телохранителю сбоку, осел на пол с распоротым брюхом. Вид его внутренностей, вопль запрыгавшего на одном месте атамана, принявшегося трясти искалеченной до плеча культей, нестерпимо громко закричавшей Стацией, бросившейся к главарю, — отрезвили всех, кто находился в зале. В таверне было много таких, кто был не прочь подсобить местной шайке и добраться до мешка, который с такой страстью сжимал бородатый, однако скоротечность и кровавая жесткость разборки, в момент отрезвила их.

Коммод тем временем оторвал Стацию от вопящего, на глазах бледнеющего главаря, повернул в себе и спросил.

— Сама вернешь денежки, старая карга? — спросил он. — Или мне поискать?

Попытавшегося было достать цезаря длинным кинжалом продавца за стойкой Вирдумарий одним ударом рукояти меча лишил чувств. Стация, вмиг постаревшая, зареванная, вызывающе задрала подол туники и вытащила спрятанный между ног кошель. Бросила его к ногам Луция.

— Подавись, ублюдок!

Коммод невозмутимо отсчитал десять монет, сложил их столбиком и показал Стации. Затем в сопровождении Вирдумария, Тертулла и выбравшегося из‑под стола Луципора направился к выходу. У порога повернулся, сплюнул и добавил.

— А за ублюдка ответишь!

* * *

Утром, прикладывая примочку к подбитому глазу, император, к немалому удивлению Витразина, всегда вслух зачитывавшего входящие документы, лично ознакомился с отчетом городского префекта о произошедшем в столице за ночь.

Отчет начинался с короткого обзора положения в Италии и провинциях. Здесь приводились факты неповиновения местной власти, сообщалось о бунтах, о состоянии дел с подвозом хлеба в столицу из Африки. Пробегая взглядом по строчкам, написанным крупным отчетливым почерком — так повелось со времен Марка — проглатывая рутинные сведения о собираемости налогов, очень краткие, основанные на доносах упоминания о произволе, лихоимстве и других проступках чиновников на местах, цезарь неожиданно на себя наткнулся на знакомое имя. Наместник Аквитании Фуффидий Руф извещал о шайке разбойников, возглавляемой дезертиром Матерном, наводившей страх на всю провинцию.

— Кто такой этот Матерн? — спросил цезарь.

Витразин смешался, пожал плечами.

— Выяснить, — приказал император.

Раскатывая далее свиток, пробегая взглядом преступления, совершенные в городе за ночь, нашел место, где говорилось об опасных преступниках, устроивших побоище в харчевне «Путь к радости», что в Субуре. Итог: один из мирных посетителей убит, другой искалечен (правая рука отрублена почти до плеча), третий после удара рукоятью меча по голове до сих пор находится в беспамятстве. Здесь приводилось свидетельство одного из посетителей, показавшего, что один из злоумышленников прилюдно утверждал, что является цезарем и Отцом римского народа. Или собирается им стать. Если слова свидетеля подтвердятся, подобную дерзость следует рассматривать как вопиющее покушение на достоинство римского народа и его императора.

Коммод удовлетворенно хмыкнул, вернул Витразину свиток и жестом отослал прочь из спальни. Затем взглянул на молчаливо стоявшего у ложа Ауфидия Викторина.

— Какие меры приняты по делу о драке в «Пути к радости»?

— Назначено расследование, объявлен розыск преступников.

— Есть результаты?

— Нет, государь. Свидетели утверждают нелепицу. Если принять их слова на веру, придется признать, что германец, нанесший увечья и отделавший до смерти одного из нападавших, это Вирдумарий, а зачинщик драки, по слухам, ты, господин.

— Ты веришь слухам, Ауфидий?

— Как прикажешь отвечать, государь, по совести или по долгу?

— Есть разница?

— Есть, Луций. Если по совести, я уверен, что это был ты, господин. По долгу — подобное заявление должно приравниваться к государственной измене.

— Ауфидий, почему ты решил, что я принимал участие в этой постыдной драке? Мне интересно.

Префект города развел руками.

— У Стации — Врежь кулаком найдены новенькие золотые монеты с твоим изображением. Если будет позволено допросить стихотворца Тертулла и императорского лектикария…

— В этом нет необходимости. Ты вполне убедительно разъяснил свою позицию. Только, старик, давай условимся, что и впредь будем обходиться без назиданий. Не надо учить меня, как следует жить и как править.

— Помилуйте, боги, какие назидания! — всплеснул руками Ауфидий. — Разве я когда‑нибудь отваживался давать советы божественному Марку, если меня не просили об этом. Можешь быть уверен, Луций, я никогда не отступлю от этого правила. Меня другое тревожит…

— Что еще?

— Слухи в Риме распространяются очень быстро. Город жить не может без сплетен, домыслов, предвкушения забегов, выступлений гладиаторов. Без ставок и споров, у какой партии конь лучше. Несовпадение взглядов по этому вопросу может стоить в Риме головы, что подтвердили скачки устроенные в пятый день Сатурналий, после которых в разгоревшейся между «зелеными» и «голубыми» драке было убито более двух десятков человек. Здесь жарче и яростнее всего обсуждают самые нелепые предзнаменования, верят всему, что наболтают старухи или новоявленные пророки. Вчера, например, актриса Цитера во время представления обнажила зад. Сегодня весь город будет обсуждать его достоинства. Не менее животрепещущей может оказаться тема овладения девственницами…

— Вот и хорошо, — неожиданно перебил его император.

Ауфидий недоверчиво глянул на него.

— Но эти слухи могут оказаться нелицеприятными.

Император вздохнул.

— Я смотрю, Ауфидий, ты до сих пор остался верен учению стоиков. Вот ты как рассуждаешь — сплетни, домыслы, обнажение зада или число девиц, ставших женщинами, ты относишь к мнениям, к пустякам и полагаешь, что они наносят ущерб достоинству власти. Это не пустяки, Ауфидий, это очень даже не пустяки. Я имею в виду зад Цитеры и все прочее, вплоть до девственниц. Ты попробуй сделать эти слухи и сплетни лицеприятными для Палатина, тем более что представитель высшей власти не сплоховал с тремя девицами и не дал обвести себя вокруг пальца. Пошли своих соглядатаев на улицы города. Пусть они помогут народу восхититься геркулесовой силой своего императора, его умением дать сдачи и вернуть свое. Плебс любит, когда какой‑нибудь мастак и своего не упустит и чужое прихватит.

Коммод удовлетворенно подергал пальцы и, обращаясь как бы к самому себе, добавил.

— В следующий раз не будут подсовывать испорченный товар.

— Не понял, — признался Викторин. — Это что, дело государственной важности?

— Безусловно. Во второй половине дня доставь ко мне Стацию — Врежь кулаком. Доставить тихо, без шума, а то у нее такой голосище, что весь Рим сбежится. Ступай, старик. Я доволен. Ты гни свою линию, философическую, а я буду гнуть свою. Позови Клеандра, пора одеваться.

Префект поклонился, начал задом отступать к выходу из спальни. Император усмехнулся.

— Что ты пятишься, Ауфидий, как перед каким‑то восточным деспотом. Еще на колени бухнись. Я плоть от плоти римлянин и гражданин, так что веди себя достойно.

Старика бросило в краску. Он выпрямился, склонил голову и повернулся к выходу. Коммод зевнул и, когда старик добрался до двери, спросил.

— Послушай, дружище, что у этой Цитеры и в самом деле такая замечательная попка?

— Знатоки утверждают, что просто образцовая. Истинная Венера Каллипига.

— Ну — ну, не преувеличивай, — поджал губы цезарь, потом, не скрывая интереса, добавил. — Доставить ее во дворец после Стации. Хотя ладно, ступай, этим займется Клеандр.