Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

Тут уж стало не до уговоров. Таверна сразу начала пустеть, а Виктор как ни в чем не бывало вернулся в лагерь и завалился спать. Декурион Теренций отправил к префекту нарочного с докладом о происшедшем и спрашивал, как быть. Соглядатаи наместника тоже не зевали и в тот же вечер донесли в канцелярию об оскорблении величества римского народа, о гнусной брани и напраслине, которую возвели на Отца народа и повелителя. Но как часто бывает, нарочный не нашел префекта (по крайней мере, ему впоследствии было приказано так говорить), донос пролежал в канцелярии до утра, до того часа, когда легат — пропретор Аквитании Фуфидий Руф решил взяться за текущие дела, а к тому времени преступника и след простыл. Утром выяснилось, что ночью Виктор с двумя сообщниками проникли в лагерный сакрарий, взломали войсковую кассу — эрариум и сбежали из лагеря.

Вызванный к легату Тигидий Переннис безропотно выслушал разнос, который устроил ему Фуфидий Руф. Наместник был человек грубый, из медиоланских (что в Италии) всадников, поэтому в выражениях не стеснялся, часто срывался на крик. В конце разноса он приказал как можно быстрее поймать дезертиров и грабителей и передать их в городской преторий для организации показательного процесса над бунтовщиками. Префект попытался возразить, что дело подведомственно военному трибуналу, однако легат и слушать его не стал.

Однако и через неделю, и через две, и через месяц Матерн с сообщниками все еще гуляли на свободе. Было два обстоятельства, помешавшие префекту незамедлительно выполнить приказ наместника. Во — первых, сразу выяснилось, что преступление готовилось загодя, все было проделано быстро и без шума, злоумышленники не оставили никаких следов и бесследно сгинули в чаще. Некоторое время Матерн сидел тихо, потом до канцелярии дошли вести, что дезертиру удалось подмять под себя многочисленные разбойничьи шайки, прятавшиеся в тех местах. Скоро под началом у Виктора оказалось более сотни отпетых разбойников, наводивших страх на купцов, следовавших из Нарбонской Галлии к океану. Против такого отряда следовало снарядить куда более крупные силы, чем ала контариоров и когорта пехотинцев.

Во — вторых, сам Тигидий не испытывал никакого желания ловить Матерна, потому что втайне сочувствовал ему — жертве дивного сна, увлекшего и его самого. Голову кружили воспоминания о недавней близости к цезарю, пьянящие ощущения непомерной силы и власти, сказавшиеся в мгновенно переменившемся отношении к нему, скромному армейскому префекту, со стороны сослуживцев, их заискивающие улыбочки и завистливые взгляды. Головокружительная перспектива возвышения, прикосновение к тайне власти, ее незабываемый аромат, не давали Тигидию покоя. Эти воспоминания мучили его, как порой изводят попытки вспомнить забытый ангельский мотив когда‑то услышанной, запавшей в душу песни. В первое время по ночам он день за днем, минута за минутой перебирал все, что было сказано в походном дворце, припоминал пиршества в честь Венеры Виндобонской, разговоры с цезарем, и чем сильнее отдавался воспоминаниям, тем сильнее жгла обида. Днями, на службе, во время отдыха префект неотрывно пытался понять, где и когда он оступился, какую ошибку совершил, ведь два его прежних дружка по — прежнему в фаворе. Бебий выбился в наместники, Лет вхож в ближайшее окружение императора. Он без конца пытал себя, может, дружки подставили ножку? Префект даже не вспоминал о том, что в несчастьях Матерна есть доля его вины — эти угрызения для обреченных на прозябание. Дерзкий режет по живому — это был первый и самый главный урок, который преподнес ему цезарь!

Прошло несколько месяцев после прибытия в Бурдигалу, скоро новые хлопоты заполнили служебный день. Провинция была обширная, префекту случалось сутками не слезать с коня. Как‑то после бессонной ночи, наглядевшись на высокие звезды, ярко и броско светившие в аквитанском небе, Тигидий разом оборвал гнетущие думы. Сказал себе так — если Фортуна отвернулась, нельзя терять голову. Бессмысленно искать виноватых среди тех, чьи жизни тебе никак не подвластны. Взгляни правде в глаза — карьера кончена! В трибуны, тем более в легаты, не выбиться. Хватит предаваться скорби, тратить душевные силы на то, чтобы понять, кто именно опорочил тебя перед цезарем.

Что же касается симпатий, которые Переннис испытывал к охотнику, то и симпатиям префект тоже скоро вынес приговор — это пустое.

Хотя следует признать, первые же поступки Матерна на поприще разбоя и грабежа очень удивили Тигидия. Виктор сразу проявил себя толковым, расчетливым предводителем. Первое время он не особенно досаждал римским властям, ограничивался поборами с богатых землевладельцев. Римских колонистов вообще не трогал, грабил пришлых купцов из далеких провинций. При этом предусмотрительно не касался собственности наместника и верхушки римской администрации, так что Фуфидий скоро вполне охладел к поимке преступников и слал в Рим отписки, в которых, ссылаясь на численность бандитов, требовал подкреплений. Теперь разносы опального префекта проводились реже, были короче.

После бегства Матерна, в свободное от службы время, обычно по ночам, Тигидий Переннис осваивал новую мечту. Укладывался на постель, закидывал руки за голову и загадывал — а не переметнуться ли к Виктору? Что ни говори, охотник первым нашел в себе смелость бросить вызов судьбе. Если простой солдат сумел набрать такой большой отряд, то ему, префекту, опытному в военном деле человеку, это будет раз плюнуть. Насмотревшись на порядки, существовавшие в провинции, Тигидий в первое время вполне допускал, что на этих диких территориях, даже преступив закон, можно не только выжить, но и достойного существовать. Необжитых территорий, плодородных земель, тихих, но обильных и плодородных уголков, в Аквитании было предостаточно. Имея средства, можно было договориться с местной администрацией и безбедно прожить до старости. Поймать в местных чащобах сплоченную, хорошо организованную банду — дело не простое. Для этого требовалась серьезная войсковая операция, подобная тем, что провел Тиберий против иллирийских повстанцев. Беда в другом, подобный поступок являлся, скорее, жестом отчаяния, чем реальным, хорошо продуманным решением. Бегство сразу отрежет всякую надежду вырваться из небытия, в котором он очутился. Перебрав все возможности, Переннис в конце концов вынужден был признать, как бы ловок и даровит не был тот или иной разбойник, рано или поздно ему придет конец. Виктору тоже. Одно спасение — война, серьезная, кровавая. В таких условиях императоры обычно объявляли амнистию всякому, кто согласится добровольно записаться в легионы и отправиться на фронт. Но в ближайшее время никакой войны не предвиделось. Порой Переннис загадывал — будь его воля, он ради спасения Матерна непременно начал бы войну, объявил бы прощение Виктору и в пику Фуфидию щедро наградил бы охотника пусть даже за незаслуженные воинские подвиги.

А потом казнил.

Обоих.

В том и состоит сладость власти, что вставший на ее верхнюю ступеньку всегда может облечь самые дикие свои желания в красивую упаковку продуманных политических решений. Кто посмеет потребовать у него отчет? Это преимущество перевешивало все сопутствующие власти беды и тяготы.

Мечты таяли с предрассветными сумерками. Наступал день, и Тигидий вновь тянул лямку, выслушивал похвальбы Фуфидия, пил вино с императорским квестором, страшно боявшимся наместника и с той же страстью завидовавшим ему. Разомлев от дармового вина, квестор жаловался Тигидию на крохи, достававшиеся ему от объявленных наместником «литургий», то есть официально разрешенных поборов на строительство гражданских сооружений и на содержание армии. По словам квестора, Фуфидий не брезговал вымогательствами и неправыми судебными решениями. Но самым дерзким посягательством на прерогативы верховной власти можно считать требование Фуфидия вносить себя в наследники богатых состояний.

— На это не каждый цезарь отваживался, — жаловался квестор, — а тут на тебе! Какой‑то жалкий всадник, а туда же. Провинция дальняя, по сравнению с другими частями Галлии откровенное захолустье, вот Фуфидий и не стесняется.

— Ты сообщил бы куда следует, — предложил Переннис.

— С ума сошел, префект. У Фуфидия в Риме все схвачено, каждый вольноотпущенник в канцелярии императора имеет свою долю. Меня даже не выслушают, пришибут и точка.

— И много наш Фуфидий нахватал? — поинтересовался Тигидий.

Квестор икнул и приложил палец к губам. Потом усмехнулся.

— За восемь‑то лет? Немерено. Миллионы.

Между тем дело о поимке опасного преступника Виктора Матерна продвигалось ни шатко, ни валко, пока охотник не ограбил виллу одного из самых богатых землевладельцев провинции, приходившегося наместнику тестем. Фуфидий сразу вспомнил о Тигидии и начал изводить его угрозами сообщить в Рим о нерадении и постыдном слабоволии префекта, присланного для наведения порядка в Аквитании.