Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

Ему никто не ответил. Бебий опустил голову, Лет и Тертулл пожали плечами. Клавдия сделала вид, что не услышала вопрос.

— Понятно, — догадался император, — семья Корнелиев Лонгов забыла о рабыне.

— Так точно, государь, — ответил Бебий.

— А я не забыл, — мечтательно выговорил Коммод. — Шкатулка у тебя сохранилась? — обратился он к Бебию.

Тот кивнул.

— Покажи. Это просьба.

Бебий поднялся, вышел и скоро вернулся, держа в руках небольшую, длиной в ладонь и шириной в пол — ладони, изящную, покрытую замысловатой резьбой деревянную шкатулку. Руки у легата чуть дрогнули, когда он передавал ее Луцию. Тот осторожно принял коробочку, провел указательным пальцем по крышке. Орнамент, на первый взгляд, был грубоват, излишне глубок.

Император замер, унесся мыслью в далекое детство. Нахлынула нежность. Его вряд ли можно было считать любящим сыном — он боялся отца. Это чувство было напрочь связано со страхом, с опасением быть вызванным в триклиний и вновь выслушать лекцию о добродетелях, а затем для лучшего усвоения урока получить порцию розог. Все так, но, имея на руках предмет, напомнивший ему о тех годах, он испытал прилив нежности. Мать он боготворил и всегда слушался ее. При всех сложностях и темных моментах до поры до времени у Аврелиев была крепкая и дружная семья. До той самой поры, пока не взбунтовался Авидий Кассий, и отец не уличил Фаустину в пособничестве мятежнику. С той поры разошлись их пути — дороги. Эти последние годы помнились исключительно как время нестерпимых обид и бесконечных страхов. Некому было заступаться за него перед отцом. Матушка сразу, как только почувствовала, что отец не может простить ее, заболела и умерла в каком‑то дрянном местечке в Малой Азии, до которого она добралась, следуя за Марком. В путь она отправилась с намерением добиться прощения. С той поры отец стал осторожнее в попытках наставлять других. Он замкнулся, долг исполнял по должности, а не по призванию, к чему стремился всю жизнь. Марк, правда, никогда не злоупотреблял нравоучениями и учил подданных собственным примером, но эта ноша и для него, философа и добродетельного человека, оказалась неподъемной. В любом случае, он отбил все попытки вырвать корону из рук Коммода и передать ее якобы более достойному. Тому, кто, по мнению сената, был менее гуляка и более вояка.

Он заставил себя прервать воспоминания. Последнее, что мелькнуло в памяти, это было объяснение Фаустины, почему резьба глубока и, на первый взгляд, грубовата. В тех вещах, которые часто берут в руки, мельчить нельзя. Детали, финтифлюшки, полутона быстро затрутся. Прорези на предметах обихода должны быть менее изящны, более резки.

Орнамент на крышке, как, впрочем, и сам рисунок, был посвящен Флоре, богине весны и цветения, покровительнице ранних плодов и ягод.

По краям шла череда пальмет, увязанных со стеблями, полными листьев и цветочных бутонов. В центре крышки была изображена цветочная россыпь у входа в некую пещеру или грот, за которой угадывалась юная нимфа или, может, сама Флора. Ее лицо было скрыто. Из‑за горы цветов выглядывала часть тела — едва очерченная правая грудь и обнаженная до талии, удивительно заманчивая ножка. Такое впечатление, будто богиня, на мгновение выглянувшая из своего укрытия, теперь поспешила спрятаться в живописном, увитом плющом и самшитом гроте. В этот момент художник и запечатлел ее. Само убежище располагалось как бы в самой глубине шкатулки.

Луций Коммод осторожно открыл шкатулку.

Поясной портрет Марции занимал всю, чуть вогнутую, внутреннюю поверхность крышки. Встрепенувшаяся, чуть повернувшая головку, Марция была запечатлена в тот момент, когда что‑то поодаль привлекло ее внимание. О том говорила угасающая, схваченная в последнее мгновение улыбка, брови чуть вскинуты, в глазах удивление. Боги, что же разглядела она, кого различила? Головка была украшена венком, сплетенном из роз, фиалок и маковых бутонов. Плечи обнажены, грудь прикрыта складками прозрачного, узорчатого хитона.

Император, наконец, закрыл шкатулку, вернул ее Бебию. После долго паузы добавил.

— Говорят, прошлое не вернуть. А если попытаться?.. — он поднял руку и указал на вино. — Здесь истина, как сказал Плиний Старший. Так прикоснемся к ней.

* * *

К концу вечера мужчины изрядно захмелели. Когда Бебий предложил цезарю переночевать у него в особняке или позволить известить стражу во дворце, чтобы оттуда прислали носилки и эскорт, Коммод ответил сразу разбежавшейся по Риму, ставшей знаменитой фразой.

— Я не настолько пьян, насколько прикидываюсь. Хотя, действительно, уже поздно, пусть пришлют людей.

Рядом с собой в роскошные широченные носилки Коммод посадил Тертулла. Приказал ему взять мешок с золотом и пообещал, что после того, как рабы доберутся до Палатина, лектикарии доставят его прямо на чердак. Лет остался в доме друга. В дороге поэт и император осушили кувшин неразбавленного фалернского, потом затеяли игру. Счет велся сначала на одного, потом на другого, при этом каждый выбрасывал пальцы на руках, чтобы в сумме получалось двадцать одно очко. Тертулл побеждал, и Луций заметно озлобился, начал кричать, что поэт шельмует. Тертулл дерзко возражал, потом попросил разрешения выйти из носилок.

— Зачем? — подозрительно спросил Коммод.

— Отлить, государь. Больше терпения нет.

— Я тоже! — обрадовался правитель Рима.

За компанию к ним пристроился и один из рабов — лектикариев. Император возмутился и пихнул его ногой, после чего, глянув на полную луну, вставшую над Вечным городом, отказался возвращаться во дворец. Потребовал девственницу. Начальник эскорта, молоденький, маленького роста, с мелким личиком преторианский опцион* (сноска: заместитель центуриона или декуриона, примерно соответствует нынешнему командиру отделения.) вконец растерялся, попытался объяснить, что в такой поздний час немыслимо отыскать в Риме невинную девушку.

— Глупости! — возразил император. — Неужели на весь Рим не найдется хотя бы одна нетронутая простушка? Префект города доносил в Виндобону, что в Риме просто ступить нельзя, чтобы не угодить в девственницу. Ты, — он ткнул пальцем в грудь младшему офицеру, — утверждаешь, что Ауфидий лжет? Смотри, сморчок, не ошибись. Если окажется, что врешь ты, тебя ждет…

Он впечатляюще чиркнул большим пальцем по горлу.

Молоденький опцион замер. Тертулл презрительно глянул на этого молодого петушка, втиснутого в гвардию влиятельным родственником в надежде, что тот придется по душе императору, и начнет отхватывать кусок за куском от громадного римского пирога. Чирканье пальцем по горлу и прочие неприятности, которые ждали потерявшего дар речи молокососа, вполне заслуженная награда за близость к правителю. Однако надо было что‑то решать, иначе ругань могла затянуться надолго, а стихотворец очень устал. Пора, наконец, приткнуть голову на подушку и поспать. Но прежде избавиться от очень тяжелого, не дававшего покоя мешочка с золотом. Он был нищ, и эти монеты казались нестерпимым испытанием. Стоило только сунуть в мешочек руку… и лишишься головы. Правители, ваши шутки порой бывают так жестоки.

Он взял опциона за плечи, крепко встряхнул его, спросил

— Ты лично принимал участие в празднестве лишения девственности?

— Да, ты принимал участие в празднестве? — подхватил император. Он с трудом выковырял эту фразу. — Почему я, властитель мира, не могу принять участие в этом мероприятии?

— Подожди, Луций, — прервал его Тертулл и вновь обратился к офицеру. — Что молчишь?

— Так точно, господин, принимал! — отрапортовал тот.

— Где?

Наконец офицер несколько пришел в себя, чуть порозовел, не смог сдержать ухмылку. В дрожащем свете факелов, которые держали чутко прислушивающиеся к разговору рабы, он наконец осознал, что от него требуется.

— Ну, в разных местах… — неопределенно ответил центурион. — В Тибуре, Пренесте.

— Думай, что говоришь! — воскликнул Коммод. — Неужели ты полагаешь, что я настолько пьян, что не соображаю, где Тибур и где Пренесте? Мы туда до утра не доберемся. Где здесь в Риме я могу овладеть девственницей?

— У матушки Стации — Врежь кулаком, — подал голос один из факелоносцев. — В «Пути к радости».

Император повернулся к длинноногому крепкому рабу, с интересом спросил.

— А вино там есть?

— Там, господин, все есть — и вино, и девственницы, и опытные шлюхи. И блондинки, и брюнетки, и сириянки, и танцовщицы, фессалийские и гадитанийские, и флейтистки, и кифариды.

— Но, государь, — попытался возразить опцион, — это самое паршивое и опасное место в Риме. Там шляется самое отребье.

— И что? — вполне осмысленно спросил Коммод. — Ты полагаешь, что мы с Тертулльчиком не сможем постоять за себя? Да еще в придачу с Вирдумарием?