За миг до удара - Наталья Корнилова

- Ничего, теперь отдохнете, - с сочувствием сказала я, бросив взгляд на Лауру.

Если бы ему не мешал стул, он бы бросился на меня всем телом, а так к моему горлу потянулись только его руки, длинные, с могучими ладонями.

- Ах ты, дрянь! - прохрипел он. - Я ж тебя удавлю сейчас!

Я резко отстранилась назад, его клешни сомкнулись перед моим горлом, он дернулся вперед, стул наклонился и чуть не упал на мои ноги. Чудом удержав равновесие, он остался сидеть на месте, и только ноздри его раздувались, как у взмыленного жеребца, и из глаз вылетали молнии. Сцепив в замок пальцы, он с силой ударил по спинке, чуть не переломив ее пополам, и с горечью воскликнул:

- Проклятье! Ничего уже не получается! Что со мной происходит?

- Вы слышали о божьем наказании? - серьезно спросила я, возвращаясь в исходное положение.

- Да, а что? - насторожился он.

- Так вот, оно сидит перед вами. Считайте, что я - кара небесная. Вы не сможете меня убить, так что не пытайтесь. Что бы вы ни делали, я все равно буду сидеть вот так перед вами и смотреть в вашу черную Душу, пока в ней не проснется совесть и не испепелит вас своим огнем...

- Да я тебя сейчас... - и он все-таки полез за оружием.

Есть один такой хитрый прием, что-то типа фокуса, когда у человека на его глазах вытаскивают из кармана бумажник и он ничего не видит. Акира тоже сделал из нас своего рода фокусников - мы так же быстро двигались, с той лишь разницей, что делали это не для развлечения публики, а для защиты от нападения или для нанесения удара. Взмахнув перед его глазами рукой, чтобы он моргнул, в следующее мгновение я выдернула из его кобуры пистолет, за который он еще не успел взяться, и когда он открыл глаза, то увидел направленное в них дуло собственного браунинга. Он даже удивиться не смог. Только тупо уставился на оружие, машинально ощупывая опустевшую кобуру под мышкой, и губы его при этом мелко подрагивали.

- Вы ведь умный человек, - с упреком проговорила я. - Неужели вам непременно нужно сломать руку или выбить пару зубов, чтобы вы поняли, что я не шучу. Не я ваша пленница, а вы мой пленник. Но я не такая, как вы, и не хочу махать руками в доказательство своей правоты. Я готова выслушать вас и попытаться помочь, если это еще возможно. Успокойтесь и расскажите, что тут у вас происходит.

Не сводя с него глаз, я отвела руку и бросила пистолет за спинку дивана. Генерал вдруг обмяк, глаза его потухли, руки безвольно упали на колени, а изо рта вырвался тихий хрип:

- Дерьмо все... Устал я уже. И... не знаю, что делать. Хотел тебя убить, а не получилось. Странно, да? - Он поднял глаза, и я увидела в них страшную усталость и боль. - Но я все равно найду в себе силы и прикончу тебя. Я обязан это сделать, слышишь? Во имя памяти дочери. Иначе она меня проклянет. И я сделаю это! - выкрикнул он вдруг, ударив кулаком по стулу. - И будь я проклят! Иначе все пойдет прахом! Видишь? - Он поднес к моему носу сжатый кулак величиной с арбуз. - Вот этим орудием я должен был убить тебя с одного раза! Ты даже боли бы не почувствовала. Мне не нужно делать рогатки из трусов, чтобы убивать пуговицами! Я здоров, как бык, не веришь?

Я благоразумно промолчала.

- Что-о, не веришь?! - взвился он, но тут же снова успокоился и с дрожью в голосе проговорил: - Да, мо-дсет быть, ты и права. Только не смотри на меня - мне не по себе. Я расскажу, если так. Давно уже хотел рассказать, да все некому. А потом все же прикончу тебя - выбора у меня нет. Договорились?

Он был совершенно серьезен. И я серьезно ответила:

- Договорились.

Прищурившись, он поискал в моих глазах издевку, но не нашел, успокоился и ровным голосом начал:

- Моя жена была наркоманкой... Я ей никогда этого не запрещал. Переезды, учения, походы - для красивой женщины это трудно. Но она была со мной, никогда не бросала. - Он усмехнулся. - Изменяла только. Мне докладывали, с кем, сколько раз... А я потом с ними разбирался. Жалели, что на свет родились, ублюдки. Избивал до полусмерти, подонков. Даже старших по званию. А младших потом еще и со свету сживал. Никому не прощал. Но Гелла ничего не знала. Это еще в Узбекистане началось, я там командиром роты был. Анаши там как грязи. Ну Гелла и пристрастилась. Сначала травка, потом таблетки для кайфа, затем уколы - я ей все доставал, чтобы не хандрила. Думал, просто увлечение, для настроения, пройдет... А потом, когда меня уже сюда перевели, в Генштаб, Клава родилась...

Он надолго замолчал, уставившись на меня, а я сидела, застыв, и считала морщины на его лице. В принципе, мне уже было все ясно. Его, конечно, не посадят, если он не выкинет еще что-нибудь, но из своего Генштаба он вылетит со скоростью пули - это точно.

- Через два года Гелла умерла, - заговорил он вновь, будто сам с собой. - От передозировки. Когда поняла, что дочь не совсем нормальная, нервы не выдержали, вот и вколола себе большую дозу. Ну, думаю, крест у меня такой по жизни - расплачиваться за глупости. И начал расплачиваться. Здесь же, на этой даче. Мне она от одного гэбэшника перешла. Не знаю, что уж он здесь творил, но дряни всякой понастроил, это точно. Типа ямы той. Клава, когда выросла, первой в нее гувернантку посадила. Ненавидела ее за что-то. Дочери ведь в обычную школу нельзя было ходить, поэтому я учителей нанимал за бешеные деньги. А кто пойдет к такой? Но ходили... Мне она потом сказала, что гувернантка просто сбежала. Через полгода случайно там останки обнаружил. По одежде узнал. И ничего, никто не догадался. - Он довольно хмыкнул. - Да и кто на меня, хозяина жизни, подумает? О Клавдии вообще никто почти не знал. Ей тогда, помню, тринадцать стукнуло, первые месячные пошли. С тех пор и началось. Стала мне высказывать, что я в ее внешности виноват, что имя плохое дал и все такое... Потом компьютерами увлеклась, массу литературы перечитала, программирование и прочее. Заставляла меня всякие микросхемы покупать, аппаратуру, книги - все изобретала что-то. Я уж думал, что все, хандра прошла, а через три года смотрю - опять в яме труп. До сих пор не знаю, кто это был. Парень какой-то. Я уж и закрывал комнату, и кнопки ломал, но она все равно туда проникала и все восстанавливала - руки-то у нее золотые. Магнитом ее туда, что ли, тянуло? Однажды сразу двоих мужиков с пляжа туда заманила, прямо в плавках. После этого я с ней крупно поговорил. Сказал, что все, пора за ум браться, пока меня из-за нее не посадили. Сколько можно уже трупы прятать, правильно? - Он вопросительно уставился на меня, и я невольно ляпнула:

- Вы у меня спрашиваете?

- А то у кого же. Ладно, все равно не поймешь, а я хоть выговорюсь. Теперь уже можно, теперь уже все кончилось. Вот вас еще забетонирую, Клавдию схороню, и можно будет новую, нормальную жизнь начинать.

Нет, подумала я, теперь, пожалуй, одним увольнением с работы этот товарищ не отделается. Пожалуй, его все-таки посадят. И причем надолго. Если не навсегда.

- А год назад она Интернетом увлеклась, - продолжал рассказывать генерал. - С головой погрузилась, обо всем забыла. Целыми днями за компьютером сидела. Я обрадовался: дочь выздоровела! Через три месяца охрану снял, домработниц уволил, сам реже появляться стал, чтобы она себя человеком наконец почувствовала. И ничего, все нормально. Один раз, правда, Трезорку пришлось пристрелить, - он поморщился. - Но это уже мелочи. За Трезорку не посадят. А так Клава вела себя совсем как обычная девушка, смеяться начала, рассказывала мне о чатах каких-то, с кем познакомилась и так далее. Я ей даже партию начал подыскивать. Но она наотрез. Говорит, сама себе найдет. Ну я не стал спорить... И вот сегодня вижу все это. Как думаешь, легко мне сейчас?

- Думаю, вам нужно застрелиться, - честно ответила я, не мигая, глядя ему в глаза.

Он вздрогнул, по лицу прошла судорога, желваки напряглись, а глаза превратились в горящие угли. Руки опять стали сжиматься в кулаки. Я напряглась, ожидая броска. Но он почему-то передумал.

- Считаешь, это наилучший выход? - глухо спросил он, отводя взгляд.

- Да вы тоже так считаете. Разве нет?

Он тяжело поднялся, постоял надо мной, хмурый и потерянный, а потом подошел к дочери, словно хотел спросить ее согласия. Лаура молчала...

- Ты была не права, Клавочка, - прохрипел он, взяв ее руку. - Мы не придумываем истин. Истины живут где-то там сами по себе, независимо от нас. А м,ы придумываем лишь отговорки для успокоения совести. Но правда все равно выходит наружу, и тогда становится страшно. Очень страшно, моя девочка...

Плечи его затряслись... Он постоял так с минуту, большой и сильный мужчина, доведенный до отчаяния собственной полоумной дочерью, которую, видимо, любил больше жизни, затем наклонился, поцеловал ее в лоб и быстро пошел к двери, бросив мне на ходу:

- Побудь с ней. Я сейчас...

Я услышала, как он закрыл снаружи дверь на ключ и начал подниматься по винтовой лестнице. Не двигаясь, я сидела и думала над его последними словами. Видимо, это было излюбленным выражением Лауры, результатом ее длительных раздумий над загадками жизни, которые она так и не сумела разгадать своим извращенным сознанием, замкнутая в этом полусумасшедшем мирке. Она была очень умна по-своему и хитра достаточно для того, чтобы заговорить несчастного отца, убедить его в том, что нет ничего дурного в слепой любви к больной дочери, ради которой можно пойти на все, и бог простит. Она убедила его, что нет высших законов, которые нужно исполнять и которых нужно бояться, а есть лишь та правда, которую человек придумает себе сам. Коварная Лаура усыпила его совесть, и это могло продолжаться бесконечно. Она загипнотизировала его так же, как и Светлану, Ольгу, Арину и меня, подчинив своей нездоровой воле. Все это время он находился под ее гипнозом, и только сейчас, когда она умерла, эти чары исчезли и отец прозрел. К сожалению, слишком поздно...