Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - Белла Ахмадулина

III

Памяти Гурама Асатиани[229]

Как свадебны все словари:слова взаимности сомкнутся,как соловьины сентябри:уста поют, а слезы льются.Не говори: сикварули [230],не взламывай тайник моллюска,жемчужину не отнимай,не называй Курою Мтквари,гадать не вздумай о Тамар:где обитает, здесь ли, там ли.Сокрыты от досужих глазее покои и покровы.Крепчает хлад, и пиршеств гладпресыщен мыслью о прокорме.Упырь сбирает крови дань.Прищурен зрак стрелка коварством.Убийцы помыкает дланьмоей Москвой, моим Кавказом.Край, осенивший сны мои,не слышит моего ответа.Удвоенность молитв прими,о Боже, — я прошу — о Гмерто!Оборони и сохрани,не дай, чтоб небо помертвело.свирельное сикварули —вот связь меж мной и Сакартвело.Есть страсть, что сладостней любви,ее и смерть не отменила,и сны мои целуют лбытех, чье пристанище — могила.То чувство славил Лицеист,по ком так жадно сердце бьется.Оно — целит, оно — царити вкратце дружбою зовется.Возмывшие меж звезд блестеть,друзья меня не оставляли.Вождь смеха, горьких дум близнец,вернись, Гурам Асатиани.Не сверху вниз, в аид земной,где цитрусы и кипарисывойной побиты и зимой,и не домой, не в город твой, —вернемся вместе в Кутаиси.Но прежде завернем в подвал,потом — туда, на Кецховели,в тот дом, что Пушкина знавал,где перед ним благоговели.Следы беспечно легких ногмы различали на паркете.И Пастернак не одинокв том доме, как нигде на свете.Там у меня был свой бокал —сообщник царственных застолийБагратиони. Опекалбокалы спутник всех историйстолетья, любящий одну:в Париже он служил гарсономи ловко подавать едувладел умением особым.Он так же грациозно намслужил, пока мы пировали.Гудиашвили первым знал,чем станет имя: Пиросмани.Нино, вослед Тамар, былаторжественна и величаваи в диадеме и боанас, недостойных, привечала.Гурам, не двинуться горамнавстречу нам. Мы безмятежнывкушая хаши. Не пора льспешить, помедлив близ Метехи?Как я люблю скалы отвес,где гроздья гнезд, где реют детинад бездной вод. Скажи, ответь,Гурам, кто ты на самом деле?Ты — и кинто[231], ты — и кино,где Гоги Купарадзе — Чаплин.И ты играешь, но кого?Смешлива грусть, а смех — печален.Шутник — как шут — вольнолюбив.Не сведущ в гневе, горд при гнете,вдруг, Руставели перебив,ты по-грузински вторишь Гёте[232].Наш узкий круг был столь широк,что ночь не смела стать бесшумной.В отверстые дома щедротвмещались все, и Гия с Шурой[233],не расставаясь никогда,нас никогда не покидали,и путеводная звезданас приводила в Цинандали.Неслись! Потом, плутая, шлисквозь виноградные чащобы,встречая светочей души:тха[234], цхени[235], вири и чочори.Казалось: всех крестьян домавеками ненасытно ждалилишь нас, и жизнь затем дана,чтоб все друг друга обожали.Мамали[236] во дворе кричало том, что новый день в начале.На нас Тбилиси не серчал,хоть знал, как мы озорничали.И снова ночь, и сутки прочь,добыча есть, и есть отрада:мой перевод упас от порчстихи Тамаза и Отара.Поет Тамаз, поет Отар —две радуги зрачки омоют.Все в Грузии поют, но такдругие братья петь не могут.Не выговорю: тыви — плотвдоль Мтквари плыл, брега чернели.Плот при свечах поет и пьет,и, коль женат карачохели[237], —счастливица его жена.Пошли им, небо, дни златые,ей — жемчуга и кружева,а мне дай выговорить: тыви.Мне всех не перечесть пиров,всех лиц красу, всех чар Тбилиси.Я робким обвела пероми были те, и небылицы.Гурам, при мне ты умиралв светлице сумрачных отсеков.Тебя догонит Амиран[238],сам зэк и врачеватель зэков.Был слеп иль прав немолкший смех,не зная, что сулят нам годы?Остался от былых утехтвой дар — немецкий томик Гёте.Сосед созвездий, за тебявступилось ночи озаренье.Шестнадцатый день сентябряиссяк, но не стихотворенье.Коль я спрошу, ответствуй: — Да! —Погожи дни, леса тенисты.Уж если ехать, то когдадоедем мы до Кутаиси?Мы — там, в предгории громад,над коими орлы парили.Младенец-плод, расцвел гранат.Я это видела впервые.Ты алый мне поднес цветок.К устам цветка уста приникли.Сохранен он и одинокв подаренной тобою книге.Нас всех собрал Галактион.Посланцы дальних стран — галантны,но их рассудок утомлен.А мы воззрились на Гелати[239].Смеялся ты, смеясь всегда,но молвил: — Это — прорицанье.— Вот лошадиная вода, —сказала я про Цхенис-цхали.И впрямь — купали там конейте, чьи горбы наверх стремились[240].Но наипервым из камнейвозглавил высь Давид Строитель.Ужель быть правнуком Тамаримел он избранную долю?Прабабка? Скушный сей талант —несовместим с красой младоювладычицы вершин, долин,сердец, легенд и песнопений,чей властный взор неодолими нежен лик благословенный.Зев легких с жадностью вдыхалпространство. Жизнь пренебрегалатоской бессмертья. Нижний хрампоныне чтит царя Баграта.И всех Багратиони родсплочен таинственным единствомс бокалом, с подношеньем розЛадо, и с полем Бородинским.Но дуб, проживший триста лет,превысил смысл иных дарений.Тщеты насущной прах и тленпровидел дуб уединенный.Хоть не был многолюден храми не был юноша безумен,уж все сбылось: явилась к намвесть из Тбилиси: Шура умер.Мы, должники торжеств, поспетько погребенью не сумели.Вновь предстояло мне воспетьту ночь, когда венчалась Мери.Мы омочили хлеб вином.В сей поздний час, что стал предранним,вот — я, наедине с винойпред Шурой, Гией и Гурамом.Я — здесь, вы — там, где стынь и пылне попранного смертью братства.Наш повелитель — Витязь был(украдкой я жалела барса).Вы мне твердили не шутя:— Чураясь мнений всех и прений,мы скажем: сколько строк Шотаперевести — вот долг твой первый —Каких — я знаю, да нейдутслова на ум, померк неужто?Гурам, мне показалось вдруг,что нам обоим стало скушно.Давид Строитель и ДавидСвятой в потылице-темницесвет возожгут. А нас двоихя покидаю в Кутаиси.Пребудем там, от всех вдали.Гелати возойдет над нами.Звук трех слогов: сикварули —зов Сакартвело, голос Нани.

IV