Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - Белла Ахмадулина

II

Памяти Гии Маргвелашвили[220]

Мой Гия, мой Гия, давно уж ничьимои измышления — прочих сокровищне знал и не знаешь. Мне снилось в ночи,как супишь ты брови и сердце суровишь —в защиту мою. Ни двора, ни колагромоздких не нужно отлучке геройской.Мой Гия, мой Гия, зачем никогда,Георгия сын, ты не звался: Георгий?Влиянье луны съединило умы.Смешливость умов — наших уст совпаденье.На улице Барнова, возле луны,мы вместе смеялись в моем сновиденье.Ты помнишь: в Москве снегопадом мело.Блистая сокрытой и древней отвагой,увлекшись роскошным аидом метро,ты ехал ко мне с кахетинскою влагой.То быстрая темень, то пышный огонь.Ты речи, родимой тебе, улыбался:робея, вступили в чужбинный вагонтбилисские жители, два авлабарца.Уж встречи со мною ты ждал у дверей,вдруг ты заблудился? — уже я грустила.Один пошептался с другим: — Вот — еврей,скажи, почему он похож на грузина?Заздравные тосты смешны, да важны:— Хвала черноусым? Хвала белокурым! —Я помню Тифлис, что не ведал враждымеж русским и турком, меж греком и курдом.Ты всякий любил и язык, и акцент,любому народу желая прироста.Печалился ты: где шумер, где ацтек?Всемирен объем твоего благородства.Ты помнишь: «Иверия» звался отель.Люблю помышленье: в честь края какого.Во сне обитаю и вижу отсельобширность воды под утесом балкона.Играли мы так: двадцать два, двадцать два,потом — восемнадцать. Звонок телефонаты слышал. Скажу тебе: «хо» — вместо: «да»,коль спросишь, была ль эта ночь благосклоннак усладе моей, к созерцанью Куры.Скажу о Куре: — Называй ее Мтквари. —Твой город был главный участник игры.Мы с видом его заоконным играли.Провидел ты все, что я вижу в окно.Там, слева, — Мтацминда. Но все это знали.Мой Гия, подумай, любимейший ктоявился внизу? Ты ответствовал: — Дзагли[221].Нам пес был знаком. Он хозяина ждал.Мы вместе его не однажды ласкали.Подвал утолял нарастающий жарпленительным пивом, совместным с хинкали[222].Наш дружеский круг почитал и ценилгуляк и скитальцев, терпевших похмелье.He-царь Теймураз, что в хинкальной царил,заплакал: по-русски читала я «Мери».Но сколько же раз я читала стихи,в гортани грузинское пенье лелея.Теперь ты — всеведущ, попробуй, сочти.Воспомни, что в наших стаканах алело.Мы верили, что не гнушалась Курастихами, слезами и даже деламитакими: отведавши хаши с утра,мы ехали к Эличке Ахвледиани[223].Ее обожал весь Тбилиси — и мы,скрывая ладонями выдохи наши.Прекрасная молвила: — Как вы умны!Счастливцы, уже вы отведали хаши[224]. —За улицею Кецховели следим:вне времени сущие, звезды решилиувидеть, как там, в доме номер один,застенчив и милостив Гудиашвили.Когда мы вступали в объятья дверей,их кроткий хозяин, беседуя с нами,приписывал мне урожденье зверей,чью невидаль видел один Пиросмани.Неймется каким-то небесным коням:несутся! И вижу во сне постоянномту рюмку, в которой не сякнет коньяк,что крайней весной не допит Пастернаком[225].Мой Гия, мы общую звали лунуГалактиона — и только! — Луною[226].Все ярче она сокращает длинутвоей безутешной разлуки со мною.Припеком любви ты меня известил:я мучу тебя, устрашаю, тревожу.Послание требует убыли сил.Я ради тебя их упрочу, умножу.Оставим луну, но отменим туманподлунного вздора. Прости меня, Гия,что нас позабыла царица Тамар,что нет Руставели, — пусть верят другие.Коль я напрямую с тобой говорю,есть нечто, что мне до поры не известно.Светает. Тебе посвящаю зарю.Отверста окна моего занавеска.Дано завершиться столетью сему.Ну, что же, и прежде столетья сменялись.Не стану покою вредить твоему.Давай засмеемся, как прежде смеялись.Ты с осликом сравнивал образ Дождя:когда многотрудному ходу ученыкопыта, он — вири[227], а если дитячудесное, он именуем чочори[228].Спасибо, мой Гия. Мной принят намек.В моем сновиденье зияют ошибки,но смысл его прост: ты покинуть не смогмой сон без твоей неусыпной защиты.

III

Памяти Гурама Асатиани[229]

Как свадебны все словари:слова взаимности сомкнутся,как соловьины сентябри:уста поют, а слезы льются.Не говори: сикварули [230],не взламывай тайник моллюска,жемчужину не отнимай,не называй Курою Мтквари,гадать не вздумай о Тамар:где обитает, здесь ли, там ли.Сокрыты от досужих глазее покои и покровы.Крепчает хлад, и пиршеств гладпресыщен мыслью о прокорме.Упырь сбирает крови дань.Прищурен зрак стрелка коварством.Убийцы помыкает дланьмоей Москвой, моим Кавказом.Край, осенивший сны мои,не слышит моего ответа.Удвоенность молитв прими,о Боже, — я прошу — о Гмерто!Оборони и сохрани,не дай, чтоб небо помертвело.свирельное сикварули —вот связь меж мной и Сакартвело.Есть страсть, что сладостней любви,ее и смерть не отменила,и сны мои целуют лбытех, чье пристанище — могила.То чувство славил Лицеист,по ком так жадно сердце бьется.Оно — целит, оно — царити вкратце дружбою зовется.Возмывшие меж звезд блестеть,друзья меня не оставляли.Вождь смеха, горьких дум близнец,вернись, Гурам Асатиани.Не сверху вниз, в аид земной,где цитрусы и кипарисывойной побиты и зимой,и не домой, не в город твой, —вернемся вместе в Кутаиси.Но прежде завернем в подвал,потом — туда, на Кецховели,в тот дом, что Пушкина знавал,где перед ним благоговели.Следы беспечно легких ногмы различали на паркете.И Пастернак не одинокв том доме, как нигде на свете.Там у меня был свой бокал —сообщник царственных застолийБагратиони. Опекалбокалы спутник всех историйстолетья, любящий одну:в Париже он служил гарсономи ловко подавать едувладел умением особым.Он так же грациозно намслужил, пока мы пировали.Гудиашвили первым знал,чем станет имя: Пиросмани.Нино, вослед Тамар, былаторжественна и величаваи в диадеме и боанас, недостойных, привечала.Гурам, не двинуться горамнавстречу нам. Мы безмятежнывкушая хаши. Не пора льспешить, помедлив близ Метехи?Как я люблю скалы отвес,где гроздья гнезд, где реют детинад бездной вод. Скажи, ответь,Гурам, кто ты на самом деле?Ты — и кинто[231], ты — и кино,где Гоги Купарадзе — Чаплин.И ты играешь, но кого?Смешлива грусть, а смех — печален.Шутник — как шут — вольнолюбив.Не сведущ в гневе, горд при гнете,вдруг, Руставели перебив,ты по-грузински вторишь Гёте[232].Наш узкий круг был столь широк,что ночь не смела стать бесшумной.В отверстые дома щедротвмещались все, и Гия с Шурой[233],не расставаясь никогда,нас никогда не покидали,и путеводная звезданас приводила в Цинандали.Неслись! Потом, плутая, шлисквозь виноградные чащобы,встречая светочей души:тха[234], цхени[235], вири и чочори.Казалось: всех крестьян домавеками ненасытно ждалилишь нас, и жизнь затем дана,чтоб все друг друга обожали.Мамали[236] во дворе кричало том, что новый день в начале.На нас Тбилиси не серчал,хоть знал, как мы озорничали.И снова ночь, и сутки прочь,добыча есть, и есть отрада:мой перевод упас от порчстихи Тамаза и Отара.Поет Тамаз, поет Отар —две радуги зрачки омоют.Все в Грузии поют, но такдругие братья петь не могут.Не выговорю: тыви — плотвдоль Мтквари плыл, брега чернели.Плот при свечах поет и пьет,и, коль женат карачохели[237], —счастливица его жена.Пошли им, небо, дни златые,ей — жемчуга и кружева,а мне дай выговорить: тыви.Мне всех не перечесть пиров,всех лиц красу, всех чар Тбилиси.Я робким обвела пероми были те, и небылицы.Гурам, при мне ты умиралв светлице сумрачных отсеков.Тебя догонит Амиран[238],сам зэк и врачеватель зэков.Был слеп иль прав немолкший смех,не зная, что сулят нам годы?Остался от былых утехтвой дар — немецкий томик Гёте.Сосед созвездий, за тебявступилось ночи озаренье.Шестнадцатый день сентябряиссяк, но не стихотворенье.Коль я спрошу, ответствуй: — Да! —Погожи дни, леса тенисты.Уж если ехать, то когдадоедем мы до Кутаиси?Мы — там, в предгории громад,над коими орлы парили.Младенец-плод, расцвел гранат.Я это видела впервые.Ты алый мне поднес цветок.К устам цветка уста приникли.Сохранен он и одинокв подаренной тобою книге.Нас всех собрал Галактион.Посланцы дальних стран — галантны,но их рассудок утомлен.А мы воззрились на Гелати[239].Смеялся ты, смеясь всегда,но молвил: — Это — прорицанье.— Вот лошадиная вода, —сказала я про Цхенис-цхали.И впрямь — купали там конейте, чьи горбы наверх стремились[240].Но наипервым из камнейвозглавил высь Давид Строитель.Ужель быть правнуком Тамаримел он избранную долю?Прабабка? Скушный сей талант —несовместим с красой младоювладычицы вершин, долин,сердец, легенд и песнопений,чей властный взор неодолими нежен лик благословенный.Зев легких с жадностью вдыхалпространство. Жизнь пренебрегалатоской бессмертья. Нижний хрампоныне чтит царя Баграта.И всех Багратиони родсплочен таинственным единствомс бокалом, с подношеньем розЛадо, и с полем Бородинским.Но дуб, проживший триста лет,превысил смысл иных дарений.Тщеты насущной прах и тленпровидел дуб уединенный.Хоть не был многолюден храми не был юноша безумен,уж все сбылось: явилась к намвесть из Тбилиси: Шура умер.Мы, должники торжеств, поспетько погребенью не сумели.Вновь предстояло мне воспетьту ночь, когда венчалась Мери.Мы омочили хлеб вином.В сей поздний час, что стал предранним,вот — я, наедине с винойпред Шурой, Гией и Гурамом.Я — здесь, вы — там, где стынь и пылне попранного смертью братства.Наш повелитель — Витязь был(украдкой я жалела барса).Вы мне твердили не шутя:— Чураясь мнений всех и прений,мы скажем: сколько строк Шотаперевести — вот долг твой первый —Каких — я знаю, да нейдутслова на ум, померк неужто?Гурам, мне показалось вдруг,что нам обоим стало скушно.Давид Строитель и ДавидСвятой в потылице-темницесвет возожгут. А нас двоихя покидаю в Кутаиси.Пребудем там, от всех вдали.Гелати возойдет над нами.Звук трех слогов: сикварули —зов Сакартвело, голос Нани.

IV