Не время для славы - Юлия Латынина

Должность у Мао была, а денег не было.

Крупнейшее предприятие республики, Navalis Avaria, в бюджет не платило, а заплатило в фонд девятьсот миллионов долларов. Второе крупнейшее предприятие, концерн «Кемир», тоже, натурально, в бюджет не платило, и ни малейшей возможности принудить его к этому не было. Оба эти предприятия впрямую предлагали своим смежникам в бюджет не платить, а платить в Фонд. Ребятки из АТЦ разъезжали, бряцая оружием, по лавкам, и предлагали то же самое.

Доходы бюджета даже не снизились: они рухнули, пробив к весне в балансе республике дыру в двадцать семь миллиардов рублей. Дыру эту можно было пополнить за счет зависшего трансферта, того самого, который замерз еще с прошлого года. Мао похлопотал, и деньги наконец перевели.

Лучше б он это не делал!

Оказалось, что все федеральные деньги бюджет должен отдать за школы и стройки, выстроенные по заказу Фонда. Фонд давно уже оплатил эти стройки, а взамен получил собственные векселя, и эти-то векселя Фонд и предъявил к погашению. И так как Фонд у одних покупал векселя за восемьдесят процентов, а других – и вовсе за пятьдесят, то Фонд заработал на этих стройках добрых полмиллиарда долларов, а республике считали, что и все десять миллиардов.

Джамал осыпал свою охрану подарками, дорогими машинами и деньгами за удачные операции; Джамал заходил с друзьями в бутик и платил продавцу за все, оптом, чтобы его люди могли выбрать себе все, что понравилось; Джамал платил за дороги для народа и за «лексусы» для товарищей, за операции инвалидам и за хрустальные люстры, он мог зайти на телевидение и, спросив, «как дела», вынуть из кармана связку долларов и протянуть ее генеральному директору, – а мог и приехать на строящуюся дорогу, померять толщину асфальта, – и тут же закатать дорогой «мерс» подрядчика катком в этот самый асфальт.

А Мао? Его жаба душила платить, да и нечем было.

Нету денег – нет и людей.

Джамал помнил имена своих охранников, имена их детей, жен и троюродных племянников. Христофор Мао пользовался услугами угрюмых, чувствующих на себе постоянные косые взгляды командировочных.

В республике был ОМОН – шестьсот до зубов вооруженных бойцов. В республике был АТЦ – два батальона отборных спецназовцев с тяжелым вооружением и бронетехникой. И ОМОН, и АТЦ были готовы умереть за Джамала, а охрана Мао не хотела умирать ни за кого. По правде говоря, она мало чего хотела, кроме денег и водки.

Даже раболепное предложение Джамалудина – поселиться в президентской резиденции – оказалось ловушкой. Первый вице-премьер жил в главном доме, с друзьями, женами, детьми и охраной. А кроме главного дома, были еще курятник с курами, клетка с павианом, и флигель с русским премьером, и каждый шаг этого русского премьера происходил на глазах бойцов АТЦ, охранявших резиденцию.

Власть уходила из рук Христофора Мао, как вода сквозь песок. Он не мог договориться с Сапарчи Телаевым, потому что каждый из них продавал должности, на монопольное право продажи которых претендовал другой. Он не мог опереться на врагов Джамала, потому что каждый из них считал, что не они должны опираться на русского премьера, а это на них должен опираться русский премьер. Он взял деньги у Дауда и назначил его главой РУБОПа – но что значил один Дауд против сотен бойцов и миллионов долларов?

В республике не было бюджета; в ней был Фонд, и единственным распорядителем Фонда был Джамалудин Кемиров. Нельзя было даже сказать, чтобы он из него воровал: как можно воровать из собственной тарелки? С нее можно только швырять куски, и Джамал их швырял – друзьям, чтобы иметь в них надежных стражей своей власти, и народу, чтобы иметь в нем верное орудие ее преумножения.

Джамалудин мог убить или купить любого человека в республике, а так не бывает, чтобы убивал один – а власть была у другого.

Ташов Алибаев вернулся в свой дом в начале февраля. Никто не знал, где он был, некоторые говорили – в Сирии, а некоторые – в Москве, но только однажды соседи увидели, что снег перед воротами нового кирпичного дома вычищен, и поверх этого вычищенного снега в рубчатой наледи отпечатались свежие следы шин.

Люди ходили мимо ворот и качали головами, и так прошла неделя, потом другая, и однажды вечером у дома Ташова остановился черный «хаммер», и из него вышли Шахид с Абреком. Шахид единственной оставшейся у него рукой надавил на кнопку звонка, замок в калитке еле слышно звякнул, и близнецы вошли внутрь.

Когда Шахид и Абрек вошли в дом, там никого не было. Только с кухни доносилось скворчанье масла. Шахид и Абрек прошли на кухню, и они увидели, что бывший начальник ОМОНа жарит яичницу. Ташов был в теплых шерстяных носках и шлепанцах с пушистыми розочками наверху, и его руки торчали из слишком коротких для него рукавов тренировочного костюма, как балки из-под сгоревших развалин. Ташов был без оружия, – только в углу, рядом с веником, рыльцем вверх стоял автомат.

Шахид и Абрек остановились на пороге, а Ташов продолжал возиться с яичницей.

– Джамалудин Ахмедович хочет тебя видеть, – сказал Шахид.

– Если Джамал хочет меня видеть, он знает, где меня найти, – ответил Ташов.

– Не стоит так отвечать, – сказал Шахид.

Ташов обернулся. Сковородка в его огромной руке потрескивала и шипела.

– Я не клялся Джамалу на Коране, – сказал Ташов, – как это сделали те, кого согнали в резиденцию в день соболезнования. Никогда не слышал, чтобы соболезнование превращали в политический балаган. В горах всегда было так, что соболезнование – отдельно, а политика отдельно. Я знаю Джамала лучше, чем ты, Шахид. Не понимаю, почему он присылает тебя передать приглашение.

Близнецы переглянулись друг с другом, и Шахид хотел еще что-то сказать, на Абрек повернулся и вышел, и брат его вышел вслед за ним.

Ташов Алибаев пожарил яичницу и съел ее, а потом он вымыл посуду и загрузил в стиральную машину белье. Когда Ташову было восемнадцать, он всегда стирал для матери белье, и многие смеялись за это над ним. Ташов это знал, но он никогда не обращал внимания на тех, кто смеется за его спиной.

Вот Ташов включил машину и подмел пол, и когда он подмел пол, за окнами прошуршали шины, и Ташов увидел, что возле его дома остановился черный «мерс».

Водительская дверца открылась, и из нее вышел Джамал Кемиров. Он был в черных брюках и кожаной куртке, и если он был вооружен, то с ним не было ничего тяжелей пистолета, потому что куртка была очень тонкая, и даже как бы раздувалась, когда Кемиров шел к воротам.

Когда Джамал Кемиров зашел на кухню, Ташов как раз развешивал белье. Джамалудин подождал, пока Ташов развесит белье, повернулся и пошел в гостиную. Ташов пошел вслед за ним.

Джамалудин сел в гостиной посереди дивана, взял в руки вазочку с цветами, стоявшую на столе, и потер ее пальцем, раз и другой, а Ташов стоял перед ним напротив, словно эта вазочка была глиняный кувшин, а Ташов – джинн, вызванный по велению хозяина.

– Я слыхал, ты встречался с Черным Булавди, – сказал Джамалудин.

– Было такое дело, – ответил Ташов.

– И что же тебе сказал Булавди?

– Он поклялся на Коране, что не убивал твоего брата. Клятвы на Коране нынче недороги.

Джамалудин оставил вазочку и вынул из кармана четки. Та-шов знал, что когда Джамалудин вынимает четки, он часто это делает, чтобы не вынуть пистолет.

– А что еще он сказал?

– Мало ли какие глупости говорит человек по ту сторону смерти? – возразил Ташов.

– Перескажи мне твой разговор с Булавди, а я уж сам решу, что глупость, а что нет, – ответил Джамалудин.

– Он сказал: «Почему этот русский говорит: „чеченец“? Он что, может отличить чеченца от аварца? Он чеченца от еврея не отличит. Почему же он говорит: „чеченец“? Никто не видел этого чеченца, кроме русского». Он сказал, что Заура убили федералы из-за газового проекта, и что после того, как это произошло, во главе проекта стал федерал. Он сказал: «Кирилл Водров работает на ФСБ. Это он нажал на кнопку детонатора, а потом он выдумал чеченца, которого не было».

Джамалудин Кемиров сидел, не шевелясь, и только пальцы его перебирали белые дешевые четки.

– Я спросил, зачем он это рассказывает, – сказал Ташов, – и он снова стал клясться, что не убивал твоего брата. Тогда я сказал: «Ты говоришь так потому, что думаешь, будто я ненавижу Водрова. Ты знаешь, что он женился на женщине, которая была моей невестой, и думаешь, что я хочу ему отомстить. Я не желаю слушать всякую чушь, а со своими делами я разберусь сам».

В этот момент Ташов услышал, как в прихожей хлопнула дверь, и увидел два неясных силуэта. Джамал Кемиров приехал все-таки не один, и теперь люди, бывшие с ним в машине, зашли в дом, проверяя, все ли в порядке, но не стали навязываться хозяевам, а осторожно заглянули в гостиную и отступили назад.

– Этот ответ им не понравился, – сказал Ташов, – и один из чеченцев, его звали Анди, сказал, что меня надо убить. Они заспорили, и довольно многие, кто там был, согласились с Анди, но потом Булавди все-таки сказал, чтобы я убирался прочь. Я посоветовал ему уехать в Турцию, но мне не показалось, что этот совет пришелся ему по душе.