Не время для славы - Юлия Латынина

– Я-то? Я замминистра финансов.

– А замминистра финансов вы больше работать не хотите? – спросил Мао.

Посетитель кивнул, как китайский болванчик, хлопнул два раза глазами и сказал:

– Понял. Понял, завтра же, если позволите, буду. Сегодня же. Через час.

И убежал, оставив чемоданчик.

«Э, – подумал Христофор Мао, – а государством-то совсем несложно управлять!»

В республике был еще один человек, который точно также испытывал опьянение от победы, и этого человека звали Сапарчи Телаев.

Это могло показаться странным, потому что Сапарчи, в отличие от Христофора Анатольевича, все-таки был человек более искушенный в подробностях жизни, и должен был понимать, что порфировые стены и позолоченная ручка сортира – это еще не венец жизни. Тем более что кабинет, доставшийся Сапарчи, был без порфира и без позолоченных ручек, – покойный Заур порфир как-то не жаловал.

Но Сапарчи Ахмедович, как уже сказано, был человек увлекающийся, можно сказать – поэт в душе, и хотя сам он людям лгал непрестанно, и так же трудно было найти зерно правды в его словах, как заставить камень плавать в воде, – все обещания, данные ему, он всегда принимал за чистую правду и очень обижался, если их не выполняли. Он мог даже так обидеться, что застрелить лгуна.

А тут его заверили в Кремле, что он будет президентом – и как было не поверить и не прийти в экстаз? Кремлю-то, Кремлю зачем врать?

Короче, Сапарчи был в совершенном подъеме. В отличие от Христофора Мао, он совершенно точно знал, как управлять государством. Поэтому, едва он оказался в кабинете президента, он снял белый правительственный телефон и набрал по нему внутренний номер. Человек, которому позвонил Сапарчи, явился в кабинет буквально через десять минут.

Ему было лет пятьдесят, он был проворен, крепок и синеглаз, и в руке этот синеглазый человек нес светлый алюминиевый чемоданчик. Это был бывший мэр Торби-калы Шарапудин Атаев, которого вышвырнули вон, чтобы посадить на его место Гаджимурада.

– Что ты скажешь о должности начальника службы судебных приставов? – спросил Сапарчи.

– Вот, – ответил Шарапудин и поставил перед Сапарчи чемоданчик.

Тем же вечером в бывшей президентской резиденции состоялся роскошный ужин. Джамалудин был очень почтителен, Магомед-Расул пел соловьем. Когда Христофор во время еды уронил салфетку, Магомед-Расул вскочил и бросился ее поднимать.

После ужина, когда Сапарчи уехал, а Джамалудин, сказавшись усталым, ушел спать, Магомед-Расул подсел к новому премьеру и заговорил о газовом проекте. Он очень переживал, что Кирилл Водров, чужой его горам и его семье человек, вдобавок представлявший глубоко враждебную интересам России буржуазную и империалистическую компанию, стал главой Navalis Avaria.

Магомед-Расул понимал, что если Кирилла арестуют, убьют или украдут, то главой Navalis Avaria станет он, Магомед-Расул.

Заявление, как всегда, образовалось очень некстати. Заявление было в Европейский суд по правам человека, и оно было принято к рассмотрению через две недели после гибели Заура Кемирова.

Заявление поступило от бывшего прокурора, а ныне уполномоченного по правам человека в республике Северная Авария-Дарго Наби Набиева. Наби Набиев сообщал в заявлении, что президент республики Заур и его младший брат Джамалудин потребовали от прокурора уйти в отставку, а когда прокурор отказался, то Джамалудин Кемиров отрезал ему уши.

Перед тем, как устроить такое нехорошее дело с ушами, Джамал Кемиров приказал привезти прокурора к нему в багажнике, а вынув из багажника, устроил его в клетку у себя в доме на дворе, рядом с павианом, и Наби просидел в этой клетке три дня. Наби кормили сникерсами, и бросали сникерсы в тот угол клетки, до которого мог дотянуться павиан, и так в результате получилось, что сникерсы доставались скорее павиану, чем Наби.

Это удивительное заявление могло бы показаться неведомщиной с подливой, но к заявлению был приложен видеоролик. В ролике было все – павиан, и сникерсы, и уши. Наби было нетрудно раздобыть этот ролик, потому что довольно много людей в республике пересылали его с телефона на телефон.

Европейский суд по правам человека в Страсбурге принимает заявления от пострадавших только тогда, когда заявитель прошел все судебные инстанции в собственной стране. Обычно этот процесс занимает годы, а в некоторых странах и заявитель пропадает по дороге, и уж, конечно, никто никогда не может предугадать, когда Страсбург примет то или иное дело к рассмотрению.

И хотя никакого умысла тут не было, заявление произошло удивительно не вовремя. А уши и павиан оказались на передовицах всех западных газет и, разумеется, в свете, чрезвычайно невыгодном для Джамалудина Кемирова.

В тот самый день, как The Times опубликовала интервью с Наби, Кириллу Водрову позвонил сэр Мартин Мэтьюз. Он попросил Кирилла срочно прилететь в Майами.

Море вокруг Майами было цвета бирюзы – не то что зимний Каспий, весь в драном бараньем полушубке свалявшейся пены.

Пятипалубная красавица-яхта сэра Мартина Мэтьюза покачивалась на рейде, и на верхушке мачты, под двумя флагами, – «Навалис» и британским, – крутилась палочка радара.

Причал для катера торчал позади яхты, как белый плавник, и с него в воду кувыркались две взрослых дочери сэра Мартина. Сэр Мартин встретил гостей у катера, и когда они поднялись на третью палубу, Кирилл увидел распахнутую дверь в салон и документы на столике перед диванами. Под документами Кирилл заметил свежий номер «Таймс», развернутый на интервью Наби Набиева. За распахнутой дверью бармен возился с виски.

Кирилл сел на один диван, а сэр Мэтьюз на другой, и сэр Мэтьюз рассеянно посмотрел вниз, где тощий черноволосый мальчик, приехавший вместе с Кириллом, стесненно пил коктейль с девушками в купальниках. Потом улыбнулся и сказал:

– Я изменяю формат проекта. Разумеется, мы будем добывать углеводороды. Но, боюсь, о переработке не может идти и речи.

Кирилл не сомневался, что его вызвали именно за этим. И все же ему показалось, что море вокруг Майями замерзло, и это уже не море, а кладбище в Бештое, и вместо белых чаек над могилами заунывно кричит имам.

– Я не могу, – продолжал сэр Мартин, – строить завод за семь миллиардов долларов в республике, где президентов взрывают так, что вместо трупа хоронят один костюм. А если вместо следующего президента взорвут завод?

– Но мы уже подписали соглашение.

Сэр Мартин Мэтьюз помолчал.

– Кирилл, – сказал он, – я договаривался с Зауром Кемировым. Это был прекрасный человек. А кто такой этот… Сапарчи?

– Президентом республики станет Джамал Кемиров, – ответил Кирилл.

Палец сэра Мартина ткнул в сторону распростертой на столе «Таймс».

– Тем более. Кто такой этот Сапарчи, я хотя бы не знаю. А что такое Джамал, я видел своими глазами.

– Этот Набиев – убийца и вор, – сказал Кирилл.

– Вполне допускаю. Если он вор, посадите его. А уши-то резать зачем?

На это мудрое соображение Кириллу, конечно, возразить было нечего.

– Договор подписан, – сказал Кирилл, – конкурс выигран, деньги собраны. Если мы изменим формат проекта, кредиторы вправе разорвать договор. Точно также, как и новое руководство республики.

– Не беспокойся. Я поговорю с кредиторами. А поговорить с руководством – твоя задача.

Мексиканец-бармен с ослепительной улыбкой на смуглом лице принес сэру Мартину коктейль в высоком бокале, облака таяли в сиянии солнца, и над морем носились чайки, белые, как зубы бармена. «Вот он, твой шанс, – мелькнуло в мозгу Кирилла, – ты ведь хотел сбежать. Ты ведь знаешь, чем все закончится. Скажи Джамалу, что британец закрывает проект. Скажи, что это не твоя вина, и ты останешься на этой яхте, или на любой другой, и никогда больше ты не увидишь в зеркало заднего вида, как твой друг превращается в ведро ДНК, и никогда никого не засунут в багажник на твоих глазах, да и тебя самого не засунут в багажник».

Кирилл ткнул пальцем в передовицу «Таймс».

– Сэр Мартин, – сказал Кирилл, – на Кавказе младший брат никогда не отрежет уши без приказа старшего. Ничего, что делал Джамал, не происходило без санкции Заура. Джамал воспринимает оскорбления очень серьезно. Два дня назад он поймал человека, который заявил, что он убил Заура. Человека поймали быстро, потому что у всех, кто мог знать, где этот человек, близкие были захвачены в заложники, а когда этого человека поймали, ему отрезали голову и подвесили ее на площади в его родном селе. Этот человек не убивал Заура, и Джамал это прекрасно знал. Когда я спросил Джамала, зачем он убил двадцатидвухлетнего глупца, Джамал мне ответил: «Этот человек выбрал неправильный предмет для хвастовства». Для Джамала нет деловых переговоров. Для него есть личные оскорбления. И если мы разорвем после смерти Заура контракт, мы будем еще в худшем положении, чем этот идиот, голова которого до сих пор смердит на площади в Ахмадкале. Мы потеряем и деньги, и оборудование, и никто никогда не объяснит Джамалу, что это – бизнес. Джамал скажет, нет, это личное. Считайте, что по этому контракту мы будем его кровниками, сэр Мартин. Вы готовы быть его кровником?