Подающая надежды (СИ) - Кира Фомина

её используют, опираясь на свою вседозволенность, понимала, что к её рукам с ногами привязали верёвки, превратив в марионетку и теперь могли делать с ней всё, к чему душа лежала, она чувствовала свою ущербность так ярко и чётко, что становилось больно даже думать о своей жизни, о том, кто она и для чего была рождена. Ника находила чудовищной одну лишь мысль о том, что её сделали крайней, причём крайней за все те сложности и неустойки, какие возникать у этих существ категорически не могли.

Но самым кошмарным было осознание того, что в сложившейся ситуации была виновата только она сама. Она девятилетняя.

«Мама… Почему ты не остановила тогда моё рвение подражать тебе? Почему не осадила меня, когда это ещё можно было сделать так, чтобы после я не существовала с риском смерти или похищения при каждом выходе на улицу и даже сидя дома? Я уверена, ты в детстве сталкивалась с такими же проблемами! Да даже если нет — для чего-то же ты подарила мне этот собачий браслет! Ты понимала, знала наверняка, что я в опасности из-за своих сил и твоих дел, что могу перенести на своих плечах много гадостей, но дала мне вольность в решениях! Мне было девять, чтоб тебя! Я же была тупа, не понимала всех рисков, мама!»

Магичка не прекращая лежала на полу, обнимая колени и плача всё громче и сильнее.

Вспомнились детские годы, как маленькая Никуша — так всегда звала её мама и позже любимый опекун, — видя страдания матери, её невозможность ходить на работу и использовать Магию в целом, чтобы банально купить хлеб и картошку, всерьёз задумалась над помощью ей. До этого девочка не отличалась особыми успехами в учёбе и какой-либо особенной жаждой учиться, просто была приличной ученицей с удовлетворительными, но не всегда идеальными оценками. Но с гибелью отца всё поменялось, она стала усиленно тренироваться, проходила теорию на неделю вперёд и быстро поднялась на уровень даже выше её матери в годы дочери. Под конец десятого года жизни Дома уже подрабатывала очисткой мелкой нечисти, блуждающей на незаполненных людьми улицах Санкт-Петербурга и приносила домой какие-никакие, но деньги.

Малика не заставляла девочку быть такой, но и не утверждала, что необходимости в подработке малолетней дочери не имеется. Она молчала. Смотрела на дочь уставшими заплаканными глазами, не выражающими ничего, кроме боли, и молчала. Апатия.

Женщина не чувствовала ничего, кроме боли, эмоции покинули её и возвращаться не были намерены, а из-за каждодневной непрекращающейся слабости и тяжести в голове не осознавала, что дочке рано заниматься подобным. Она тратила все свои немногочисленные силы на выдавливание улыбки и попытки излечить дочь от болезни, какой страдала и сама. Галицкая старшая даже подумать не могла, что делает хуже, не запрещая дочери учиться свыше нормы.

Но факт всегда оставался фактом.

***

Эта ночь встретила Доминику особенно ужасно. Заснуть девушке удалось лишь к двенадцати часам, — хотя подъём был в пять, — но уже через час она вскочила на кровати в горячем поту и с больно бьющимся о рёбра сердцем. Взгляд застилали слёзы, руки тряслись, а в голове гудели надменные, пугающе грубые слова, сказанные во сне неизвестным мужчиной прежде, чем она проснулась.

Ты заслужила эти страдания, стерва.

Думаешь, спустя столько лет я отпущу тебя?

Дура, смеешь гаркать, находясь в таком положении?

Кому они адресовались, Ника не понимала. Но точно знала — не ей. Магичка это понимала также, как и то, что домашние пельмени — залог счастливого дня. Она не прожила в Таиланде и недели, а потому «столько лет» неуместно было бы приписывать собственному положению, да и страданий она вроде как заслужить за свою жизнь не успела. Но, что в таком случае значил этот сон, о ком он и для чего возник в её сознании?

Идеи не появлялись, в сонной голове шипел неприятный белый шум, сопровождаемый отсутствием каких-либо мыслей. Не было слышно даже собственного голоса. Полнейшая тишина, глухая и мрачная.

Но руки что-то писали. Записывали моменты из сна в загруженный накануне дневник. Сами. Голова её думать не была способна. Она даже заметить не успела, в какой момент в руки взяла телефон.

Неожиданно на теле снова почувствовалась мягкая ткань Прасетовой толстовки, ноги ощутили грубоватую джинсу лёгких кедов, а взор преградила дверь, ведущая в пустой спящий коридор. Открыть её оказалось просто, даже в полусознательном состоянии и совсем скоро кожу обдало ночной прохладой, а уши наполнились приятным шептанием природы с нежным шуршанием высаженных на территории школы вечнозелёных деревьев. Слабый страх охватил темничку, когда она снова очутилась у полюбившейся за несколько дней беседки в окружении неожиданно успокаивающей тьмы и одиночества.

Первым после долгого молчания в голове яркой вспышкой возникло воспоминание того, как днём, стойко стерев с лица слёзы и боль, она металась от одного учителя к другому, упорно выискивая информацию для будущих уроков. Выплакавшись утром вместо завтрака, она вплоть до тёмного вечера погрузилась в записи тех или иных заклинаний, теоретических фраз и тем для обсуждения с классами. В голове смешались все услышанные за сутки термины, из-за чего вместо «Экзорцистического вызова покойника» и «Усиленной атаки против неупокоенного духа» мозг её спроецировал странные выражения по типу «Экзорцистический дух против усиленного покойника» и «Атака неупокоенного вызова», что никак не хотели покидать уставшего сознания.

Голова гудела, а беспрерывное повторение одних и тех же перепутанных выражений вводили в ступор своей неправильностью, нереальностью. Присев на скамью, Дома дала себе время немного успокоиться и, когда множественный рой дум стал небольшой кучкой, осмотрелась вокруг. Всё было по-прежнему: та же рощица, та же беседка, тот же приглушённый свет фонарей по всему периметру, та же школа и фонтан за спиной, общежитие по правую руку. Но что-то теперь кардинально отличалось.

Обширное полупустое пространство, окружённое надёжным высоким забором казалось после всего, что успело произойти невместительной клеткой с нерушимыми железным прутьями, выбраться из которой не представлялось возможным. И в этой «птичьей» клетке кружили, угрожающе нависали и зловеще глядели на неё сотни пар глаз незнакомых существ, заставляя стонать от ужаса, царапать выставленные преграды и кусать пальцы, топиться в болоте мучений, из которой было не выплыть.

За эти пару дней магичке стало ясно главное — Тхирасаку она была крайне необходима и, чтобы отвести от себя интерес остального состава Совета и Богов с их помощниками, чтобы обмануть их, он делал всё, что было в его силах. Все эти отговорки казались дуростью, просьбы помочь с отстающими учениками