Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий

Я послушно отправилась в свою комнату, вынула из ящика Лоськино послание, вернулась в коридор и стала пристраивать конверт на комоде.

– Что случилось, Сашенька? – спросила мама из кухни.

– Мамуля, – сказала я, – помнишь, ты говорила, что примешь любое мое решение?

– Ну… да… – в голосе мамы прозвучала тревога. – А что такое?

– Так вот. Завтра мы с Костей идем подавать заявление. А потом он поживет здесь у нас несколько дней.

Мама с облегчением вздохнула:

– Господи, а я-то испугалась. Конечно, Сашенька, пусть поживет. Надо же: моя дочь выходит замуж… – она потерла ладонью под сердцем. – Ох… Поздравляю, доченька.

– Лучше прими пока таблетку и приляг, – улыбнулась я. – Я сейчас тоже приду.

Мама пошла к себе за таблеткой и тут снова зазвонил телефон.

– Сашенька? С праздником тебя. Это Грачев.

– Грачев? – удивилась я. – Что случилось?

– Тут такое дело, – неловко проговорил он. – Мне самому только что позвонили, вот я всех и оповещаю. Завтра с утра к нам приезжает комиссия из института. Это иногда бывает. Примерно раз в два года. В общем, нужно быть на рабочих местах с утра, с восьми тридцати. Форс-мажор, да. Такая уж у нас система: если надо, значит, надо. Не так ли?

– Есть шанс, что они закончат до половины десятого?

– Скорее всего, так. Но уж никак не позже десяти… Значит, до завтра. Пожалуйста, не подведи.

Я повесила трубку и села на табурет, соображая, как быть. Это был ровно тот случай, когда свобода обязывает сильнее всякого режима. Мне в течение полутора месяцев позволяли гулять вообще без поводка и ошейника. В этой ситуации было бы совершенно непростительным свинством отказаться выполнить просьбу завлаба. Да и просьба-то не бог весть какая: всего лишь один раз прийти на работу вовремя!

Вот только что будет с Лоськой? Если комиссия очистит помещение до половины десятого, я как раз успею вызвать такси и успеть к ЗАГСу. А если нет? Парень и так взвинчен сверх всякой меры; любая неожиданность выбьет его из колеи.

Я сняла трубку и набрала номер Лоськиной квартиры.

– Алло!

– Добрый вечер, Валентина Андреевна, – я старалась говорить как можно спокойнее. – Можно Костю к телефону?

Лоськина мамаша молчала. Не было даже дежурного вопросца «А кто его спрашивает?».

– Валентина Андреевна?

Она наконец выдохнула. Судя по всему, отсутствие звука с той стороны было связано с тем, что, услышав мой голос, гиена едва не задохнулась.

– Ты… – выдавила из себя она. – И ты… ты…

Мне вдруг стало весело. Весело и легко.

– Валентина Андреевна, – сказала я. – Может, вы просто позовете Костю? Так будет лучше для всех – особенно для вашего здоровья.

– Ты набралась наглости позвонить в мой дом? – проговорила она. – Ты набралась… Костя, положи трубку!

На линии и в самом деле послышался щелчок: кто-то снял трубку параллельного телефона.

– Лоська, ты слушаешь? – бодро сказала я. – Очень кстати. Я звоню, чтобы сказать, что завтра могу немного задержаться. На полчасика, максимум на час. Так что, не волнуйся, милый.

– Замолчи! – завизжали на том конце линии. – Замолчи! Вы что, встречаетесь?! Вы встречаетесь?! Я сейчас умру! Я вот прямо сейчас умру!

«Ты даже не представляешь, сука, насколько ты близка к этому», – подумала я, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не сформулировать известное пожелание. Вслух я произнесла совсем другое:

– Встречаемся, и еще как, Валентина Андреевна. Неужели Костя вам не рассказывал? Наверно, не хотел радовать раньше времени. Завтра мы подаем заявление, Валентина Андреевна. Радость-то какая, правда? Приходите и вы, ладно? Это районный ЗАГС на улице…

Она швырнула трубку.

– Саша, ты идешь? – позвала мама из своей комнаты.

– Иду, мамуля…

Мама ждала меня, лежа в постели. Глаза ее радостно блестели.

– Я так рада за тебя, так рада, – сказала она. – Расскажи мне побольше. Какие у вас планы?

Я наклонилась и поцеловала ее в горячий лоб.

– Завтра, мамулечка. Все завтра, ладно? А пока спи.

Наутро я приехала в Мариинский проезд раньше всех и минут десять ждала, пока придет Грачев с ключами от «ящика». Завлаб оценил мою лояльность:

– Молодец, я знал, что на тебя можно положиться…

Комиссия из института спустилась в полуподвал без четверти девять: надменный старец в коротких штанишках и два прихлебателя по бокам. Старец молча обозрел притихших грачевцев, десять минут просидел в кабинете завлаба и убыл восвояси.

– Отбой воздушной тревоги! – возвестил Грачев, выйдя к народу. – Начальство осталось довольно нашими трудовыми свершениями.

– О! – тут же вскочил Троепольский. – Есть повод!

К ЗАГСу я успела без всякого такси и тоже на десять минут раньше назначенного. Как Лоська и предсказывал, очереди там почти не было. Но не было и самого Лоськи. Я прождала до одиннадцати, ушла, вернулась и простояла еще целых полчаса. Как дура. Как чертова, чертова, чертова дура.

Я бы ждала еще, но тут мне пришло в голову, что, возможно, что-то случилось и Лоська пытается дозвониться ко мне домой или на работу. Он, бедный, звонит, вне себя от беспокойства, а я тут стою – опять же, как дура. Тут уже я схватила такси и торопила водителя всю дорогу. По двору и по лестнице я бежала бегом и перевела дух, только добравшись до телефона. Телефон молчал – в отличие от красноречивого Бимулиного взгляда.

– Заткнись, сучара! – сказала я собаке. – Заткнись, слышишь?! Только твоего «а я тебе говорила» мне сейчас и не хватает…

Бимуля ничуть не обиделась на грубость, а просто подошла и улеглась у моих ног. Потом пришла мама с работы и с порога спросила, почему я не раздеваюсь, и я только тут поняла, что уже вечер и что я так и просидела в прихожей несколько часов в пальто и шапке.

– Как прошло? – спросила мама, увидела мое лицо и охнула.

Потом я лежала на диване в гостиной и плакала в мамины колени, а мама гладила меня по голове и утешала. Со стороны это, наверно, выглядело натуральной мыльной оперой, классикой жанра. Ну, так и что? Мне было в высшей степени наплевать, как это выглядит.

– Мама, почему они все такие козлы и ничтожества? Почему?

– Шш-ш… – шептала мама, наклоняясь к моему уху. – Не расстраивайся. Я ведь тебе говорила: мы прекрасно жили без мужей, проживем и дальше. Вот и Бимочка скажет. Правда, Бимуля?

Снизу немедленно доносился согласный стук собачьего хвоста о паркет.

– А дети? – всхлипывала я. – Я хочу детей. Только не мальчиков, а девочек. Не хочу рожать козлов и никчемужествов…

– Кого-кого?

– Неважно… не хочу…

– Ну, чтобы иметь детей, не обязательно выходить замуж, – напоминала мама. – Некоторые удачные примеры известны тебе по личному опыту.

– Кем он был, мама?

– Кто?

– Мой отец. Кем он был, этот Родион? И куда он подевался?

Мама вздохнула:

– Никакой он не Родион. У него было совсем другое имя. Просто я называла его так – в шутку, в честь Родиона Раскольникова, персонажа из Достоевского. Когда ты родилась, мы уже расстались. Нужно было что-то в анкете написать, вот я и внесла: имя отца – Родион, фамилия неизвестна.

– Но почему? – спросила я, садясь на диване.

– Почему расстались?

– Почему Родион Раскольников? Он что, старушку зарубил?

Мама улыбнулась.

– Да бог его знает, кого он там зарубил. Мятущаяся натура, как в романе. Никак не мог понять, кто он и зачем. Разные странные вещи говорил – совсем как тот Раскольников.

– Какие?

– Странные… – неохотно повторила мама.

– А все-таки?

Она никогда не рассказывала мне об отце, и я знала, что нужно выжать ее внезапную откровенность до остатка. Если она не расскажет мне сейчас, то не получится уже никогда.

– Я ж говорю, странные… – мама пожала плечами. – Например, что может безнаказанно убить кого захочет. Что не знает, как справиться с такой ответственностью. Всякие пустые фантазии… Но расстались мы не поэтому. Он действительно не знал, куда себя деть. Как многие мужчины и тогда, и сейчас. Но я не уверена, что можно их винить за это. Такие времена, доченька, такая эпоха.

– Нельзя их винить? – переспросила я. – А кого же тогда винить? Кто ее делает, эту эпоху, если не они?

Мама снова вздохнула.

– Не все зависит от человека. Знаешь, часто сравнивают наш век с мясорубкой, которая смолола нас всех, несколько поколений, без разбора, в фарш. Но мне кажется, это неправильный образ. Я вот представляю себе щелкунчика…

– Щелкунчика? Как в балете?

– Ну, в балете он такой приятный игрушечный красавчик, – улыбнулась мама. – Но на самом-то деле щелкунчик – это такая машинка для колки орехов. Машинка с крепкими стальными зубами. Небезопасная, потому что может запросто откусить палец. Вставляешь в эти зубы орех, нажимаешь на рычаг – щелк! Так вот, наш век – это такой щелкунчик. Только не маленькая машинка, а огромная машинища с миллионом страшных зубов. И она берет людей не одной массой, как мясорубка, а поодиночке – судьба за судьбой, орех за орехом. Вставляет их в пасть и – щелк! – нет человека.