Живые и мертвые - Неле Нойхаус

Каролина пересекла фойе ратуши и увидела комиссара фон Боденштайна, которого осаждал какой-то репортер. На сумке, висевшей у него через плечо, было написано «Эхо Таунуса», что вызвало у нее любопытство. Значит, Фабер, этот трус, прислал кого-то из подчиненных, вместо того чтобы приехать самому! Она замедлила шаги и прислушилась.

– Вы думаете, что мы сидим и бьем баклуши? – сказал главный комиссар фон Боденштайн, и по выражению его лица было непонятно, злится он или вообще впал в ярость. – У нас десяток сотрудников сидят на горячей линии, и они, благодаря статье вашего коллеги, уже задыхаются от звонков.

Он использовал полузабытый фразеологизм, и Каролине это понравилось. Она любила, когда люди изящно выражали свои мысли.

– До второй половины сегодняшнего дня преступника якобы видели примерно две сотни людей, во всех возможных или невозможных местах. Каждый сигнал должен быть проверен. Вы можете себе представить, сколько на это потребуется сил и затрат?

– Но таким образом вы, может быть, получите зацепку, которая выведет вас на верный след, – ответил репортер чуть упрямо.

– Нет, это просто трата времени. – Главный комиссар, наморщив лоб, посмотрел на мобильный телефон. – Поверьте мне, я не в первый раз в своей жизни расследую убийство. Я знаю, когда и какую информацию нужно и можно предоставлять. Несмотря на свободу прессы. Передайте господину Фаберу, чтобы он меня информировал, если узнает что-то, и в первую очередь до того, как это будет опубликовано в вашей газете.

– У меня действительно есть для вас новость, – сказал репортер, когда комиссар уже собрался уйти. – Есть адвокат, который тогда представлял клинику в судебной тяжбе с семьей Штадлер. Его имя доктор Петер Ригельхофф. Вероятно, он сможет больше рассказать о том, что тогда произошло.

Каролина в полном недоумении жадно глотала воздух. Это были те самые сведения, которые она сегодня сообщила Фаберу, после того как он перед этим заверил ее в том, что все, о чем она ему расскажет, останется строго конфиденциальной информацией! Мерзкий хитрюга! Внезапно ее охватило недоброе чувство. Что еще она рассказала журналисту? Называла ли она еще какие-нибудь имена? А что, если у полиции в связи с этим возникнут проблемы?

– Я надеюсь, что ни вы, ни господин Фабер не будете проводить собственное расследование, – сказал комиссар репортеру. – Это может иметь фатальные последствия. К тому же подобное просто опасно. Передайте господину Фаберу, что он должен придерживаться наших договоренностей. Приятного вечера.

Он повернулся и быстрыми шагами направился к выходу.

Каролина смотрела ему вслед. Может быть, ей с ним поговорить и признаться, что она разговаривала с Фабером? Но что она вообще могла ему сказать, кроме того, что он сам только что узнал? Всю информацию она получила от Ренаты Роледер, а той, в свою очередь, это сообщила полиция. Она вышла на свежий воздух, надела на голову капюшон и увидела, как Боденштайн и его рыжеволосая начальница садились в темный автомобиль.

* * *

Пия с облегчением села на диван между Джемом и своей сестрой. Лидия устроилась в кресле напротив. Хриплым голосом она стала рассказывать, что произошло тем утром 16 сентября 2002 года, как ей позвонил внук Эрик и голосом, полным отчаяния, рыдая, закричал, что мама упала и не приходит в себя.

– Мы с мужем сразу поехали в Нидерхёхстштадт, чтобы забрать детей, – сказала она, – а потом в клинику, куда отправили Кирстен. Эрик и Хелен были совершенно раздавлены. Дирк находился за границей, и с ним нельзя было связаться по телефону. В больнице нам сказали, что у Кирстен кровоизлияние в мозг и что она длительное время находилась без необходимого доступа кислорода. Ее мозг умер. Мы были в полном шоке и не могли осознать того, что сказали врачи. Кирстен лежала в реанимации, и казалось, что она спит. Ее подключили к аппарату искусственного дыхания, она была теплая и даже вспотела, и… и органы пищеварения также функционировали.

Лидия Винклер сделала короткую паузу и сглотнула. Потом, набрав в легкие воздух, она продолжала:

– Нам сказали прямо, что у Кирстен из-за кровоизлияния необратимое повреждение больших участков ствола головного мозга и самого мозга, и начали на нас наседать. Мы должны принять решение о согласии на использование органов Кирстен. Нам это казалось убийством – разрезать ее и изъять органы, несмотря на то что она… она казалась живой.

Голос женщины опять оборвался, она боролась со слезами. Ее боль засела слишком глубоко, а произошедшее было все еще свежо в памяти, как будто это случилось совсем недавно. Дирк Штадлер находился на другом конце мира и был недосягаем, и то решение, к которому их склоняли врачи Франкфуртской клиники неотложной помощи, было для Винклеров очень непростой задачей. Они никогда не говорили с дочерью о донорстве органов и не знали, было ли у нее удостоверение о донорстве или сделала ли она завещательное распоряжение.

– Мы просили дождаться Дирка, но врачи все сильнее наседали. Они морально давили на нас, рассказывая о пациентах, которым можно было бы помочь. Их не останавливало ничто. – Лидия Винклер потерла пальцами очки для чтения и попыталась взять себя в руки. Ко всем прочим несчастьям, семнадцатилетний Эрик подслушал тогда разговор двух врачей и понял, что они уже давно отказались бороться за жизнь его матери. Реанимационные мероприятия были нацелены лишь на то, чтобы сохранить в рабочем состоянии ее органы.

– У него сдали нервы, – вспоминала Лидия Винклер. – Он неистовствовал и кричал, его невозможно было успокоить. Как-то нас отправили домой, а когда на следующее утро мы опять приехали в клинику, нас поставили перед свершившимся фактом. Еще ночью они изъяли у нашей дочери все, что только было возможно, даже… даже глаза и кости! Ее в прямом смысле слова выпотрошили.

Она сделала небольшую паузу и поморщилась. Ей было явно тяжело сохранять самообладание.

– Смотреть на нее в морге, зная при этом, что от нее осталась лишь одна оболочка, было ужасно. Ей заклеили пустые глазницы, – сказала она дрожащим голосом. – Она выглядела так, будто прошла через страшные мучения. Мы желали для нее спокойной смерти в кругу семьи, после того как будет отключен аппарат поддержания жизнедеятельности, но так не случилось.

Дирк Штадлер на следующий день вернулся с Дальнего Востока, и ему предъявили разрешение на изъятие органов, подписанное его тестем. Йоахим Винклер снова и снова клялся, что он не подписывал этого разрешения, а подписал всего лишь доверенность на проведение лечения, потому что Кирстен Штадлер при госпитализации была не в состоянии сама принимать решение.

– Но на разрешении стояла его подпись – черным по белому, – продолжала Лидия Винклер. – Нас однозначно обманули, но ведь главное, что у них была подпись. Впоследствии они уверяли, что мой муж в крайне эмоциональной и исключительной ситуации неверно расслышал. Это его совершенно ожесточило, так как он не мог доказать обратное.

– Поэтому ваш тесть подал иск к Франкфуртской клинике? – спросил Джем.

– Да, это была одна из причин, – кивнула Лидия Винклер. – Но речь прежде всего шла о том, как обошлись с Кирстен. Она в глазах врачей перестала быть человеком, как только стало ясно, что она умрет. Они напоминали стервятников. Просто омерзительно то, как они растерзали ее труп. Так… так ужасно!

– Чем завершилась тяжба?

– Дирк и клиника договорились обо всем во внесудебном порядке. Он получил сумму в возмещение морального вреда, и они оплатили ему услуги адвоката. Для меня это равносильно признанию вины.

Пия в глубине души пересмотрела свое опрометчивое мнение о Йоахиме Винклере и одновременно поняла, что у него был серьезный мотив для совершения убийств. Только возникал один вопрос: был ли в состоянии семидесятилетний мужчина совершить подобные преступления?

– Ваш зять рассказывал нам, что вы и ваш муж занимаетесь в группе помощи, – сказала Пия.

– Да, это так, – подтвердила Лидия Винклер. – После смерти Кирстен мы как будто окаменели. У нас не было никого, с кем можно было бы поговорить о наших сомнениях и чувстве вины. Наша внучка наткнулась в Интернете на эту группу. ПРУМТО – общество, объединяющее родственников, переживших нечто подобное нашей истории. Родители, которые после гибели в катастрофе их малолетнего ребенка дали согласие на использование его органов, супружеские пары, родители взрослых детей. Никто не готов к ситуации, в которой нужно принять столь серьезное решение. Пережить трагедию, в результате которой любимого родственника врачи рассматривают не как человека, не как умирающего человека, а всего лишь как… как материал, как склад запчастей – это самое страшное, что только можно пережить. Смерть и без того ужасна, но если она становится столь недостойной, то превращается в нечто, с чем некоторые никогда не примирятся. Даже сегодня, спустя десять лет, мне почти каждую ночь снится один и тот же сон. И мне не помогает сознание того, что Кирстен спасла жизнь нескольким людям. Ее жизнь не была спасена, да и жизнь Хелен в конечном счете также была разрушена этой смертью.