Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Потом пришел доктор по фамилии Зильберштейн, осмотрел Ваню и сказал, что племянник по меньшей мере неделю должен будет провести в постели. Также он велел занавесить окна, чтобы в комнате царил полумрак, и выписал лекарства, с которыми Гаврюша побежал в Рижскую крепость — только там и были городские аптеки. Он вернулся с какими-то микстурами в пузырьках, и мы принялись выпаивать эти снадобья Ване с ложечки. Прибыл Свечкин с нашим имуществом, и началась вся суета, сопровождающая обустройство на новом месте.

Вскоре Ване полегчало. Он сам заговорил со мной, каясь в грехах.

Тут-то и обнаружилась та ошибка, что я совершил еще в столице. Свечкину надо было узнавать у цирковых служителей, один ли Ваня бывал на конюшне, когда делал вопросы, или с кем-то из старших. Тогда бы ему и описали осанистого господина, сопровождавшего моего племянника, тогда-то бы я и понял, что дело не только в Ванином желании научиться ловко вольтижировать. Имея приметы того господина, я мог бы уже в столице хоть что-то разведать, а в Риге — тем более! И Свечкин опознал бы его, когда он у парковой ограды разговаривал с Ваней. Но я, давая приказание произвести расспросы, об этом совершенно не подумал.

Доктор предупредил меня, что Ваня, возможно, сам не помнил, как оказался в сарае. И потому я не стал домогаться правды, тем более что она казалась мне какой-то необязательной. Я нашел племянника — это главное, прочее значения почти не имеет. Правду Ваня раскрыл ближе к вечеру.

Все, что мы узнали, было правдой. Человек, которого Ваня называл Платоном Васильевичем, свел с ним знакомство в конюшнях Симеоновского цирка. Видя Ванину любовь к лошадям, он обещался помочь и в разговорах очень ловко навел моего простодушного племянника на мысль о бегстве. Он обещал, что сам потом поможет Ване примириться с родителями, и последним доводом в пользу побега было то, что он договорился с де Бахом — якобы тому хочется взять в России еще одного ученика, чтобы со временем воспитать его хорошим наездником, а потом поставить каменный цирк и в Санкт-Петербурге. Ваня сбежал из дома, был отведен к де Баху, вместе с лошадьми совершил морское путешествие в Ригу, а тут уж его стали учить всему конному штукарству. Но обучение продлилось недолго — скоро в Риге объявился и Платон Васильевич.

Сперва он пытался уговорить моего племянника, чтобы тот поздно вечером открыл ворота Малого Верманского парка. Потом стал угрожать, что расскажет в полиции о Ванином побеге. Ваня еще не понимал, что означает эта интрига и, боясь разгневать своего покровителя, впустил его в парк той самой ночью, когда мы из ложи смотрели на репетицию Шиллеровых «Разбойников».

Вслед за Платоном Васильевичем вошли еще три человека и устремились к конюшне. Ваня, поняв наконец, что дело неладно, пытался им воспрепятствовать и закричал было, но Платон Васильевич отвесил ему претяжелую оплеуху. Ваня кинулся бежать, пронесся через конюшню, где никого не заметил, а то бы позвал на помощь, и выскочил в подковообразный коридор, огибавший манеж. Платон Васильевич гнался за ним и сумел-таки нагнать — Ваня проскочил мимо двери, ведущей в сени, и оказался в каком-то тупичке. Очевидно, вечером там располагалась лавка, в которой продавались для зрителей конфекты и прочие сладости. Там Платон Васильевич нагнал его и ударил еще раз. Ваня отлетел и стукнулся головой о столб. После чего наступило некое затмение.

Он опомнился, лежа на полу. Тело не слушалось, он до полусмерти испугался. Доносились какие-то страшные крики. Кое-как он пополз в темноте, сам не ведая куда. И тут уж ему повезло — он нашарил открытую дверь. Как он выбрался на ступени, ведущие к парадному входу в цирк, он описать не смог — полз, и все тут.

— Стало быть, ночью этот вход был открыт? — уточнил я.

— Да, дядюшка. И фонарь горел…

— А потом?

— Потом ко мне подошли Вася и Николаша.

— Откуда же они к тебе подошли?

— Они сказали, что парадные двери были распахнуты, в цирке кричали про пожар, поэтому они вошли в сени, и тут услышали, как я ползу. Они прижались в углу и ждали, пока я выберусь из цирка. А потом, когда я оказался под фонарем, они подошли. И Вася спросил, не ранен ли я.

— Вы раньше были знакомы?

— Нет, не были, я вообще никого в Риге не знал. Но они между собой говорили по-русски… и я их по-русски попросил, чтобы помогли уйти… Я их умолял, чтобы они обо мне никому ни слова не говорили!

— А они?

— Они обещали. И взяли меня с двух сторон под руки. Я идти почти не мог, я ногу не чувствовал, они меня на себе тащили. Я им сказал, что если в цирке узнают, где я, то убьют. И они меня спрятали в сарае, все там устроили, чтобы я лежал и не двигался, ночью ко мне приходили, еду приносили, и все прочее…

— Ну, хоть что-то становится ясно, — пробормотал я. — Значит, ты не ведаешь, куда потом подевался этот Платон Васильевич?

— Нет, дядюшка… Я только вот что вспомнил — ведь за нами кто-то еще бежал. Если бы я того человека видел на конюшне — я бы его позвал. Он, наверно, в шорной был или даже на сеновале.

— А ты не слышал женского крика?

— В цирке кричали… Да только, дядюшка, я плохо соображал, все это было, как во сне… Помню только, все время твердил: «Господа, вы меня не выдавайте!.. Христа ради, не выдавайте!..»

— Уберег тебя Христос, — сказал я. — Скажи, ты при встрече узнал бы этого мошенника Платона Васильевича?

Я уже твердо решил утром дойти до полиции, пробиться к полицмейстеру и заставить его послать людей в имение Крюднера.

— Да, я узнал бы его. А что?.. Что он сделал?

— Именно то, чего ты боялся, — увел двух липпицианов. Ведь он для этого просил тебя, чтобы ты, кого цирковые псы уже знают, отворил ворота и впустил его на конюшню? Молчи, не отвечай, и так все ясно. Липпицианов вернули. Хочешь, я расскажу тебе, как их вернули?

И я до темноты развлекал племянника историей о том, как мы преследовали маленькую отважную Клариссу. Потом я выпоил ему еще чуть ли не стакан микстур и, убедившись, что он спит, отправился к себе в комнату — выпить чаю со Свечкиным. Хоть он и зовет меня барином, но мы — люди флотские и часто обходимся без церемоний.

Про мисс Бетти я даже не вспомнил. Суета вокруг племянника вытеснила из головы моей все лишнее.

Зато утром вспомнить о ней пришлось.

Зильберштейн явился прямо к завтраку. Свечкин поставил на стол прибор для него, и доктор охотно выпил чаю. Заодно он рекомендовал мне запастись в аптеках рижским бальзамом — будучи добавлен в чай, он полезен и от простуды, и от ломоты в костях, и чуть ли не от огнестрельных ран. Потом Зильберштейн осмотрел Ваню и сказал, что надо бы мальчика наконец вымыть. Мы хотели это сделать вчера, но Ваня после переезда скверно себя чувствовал.

Проводив доктора, я велел Свечкину раздобыть лохань, в которой можно вымыть мальчика. Он отправился вниз, пытать трактирщика насчет лохани и горячей воды, а я стал искать в баулах чистую рубашку и прочее исподнее, во что переодеть Ваню.

Тут-то в дверь постучали.

— Входите! — крикнул я.

На пороге встал запыхавшийся Гаврюша.

— Алексей Дмитрич! — воскликнул он. — Новость, да прескверная!

— Говори!

— Я сейчас приятеля встретил, купцов Крашенинниковых приказчика Савву. А его, Саввы, сосед фуражом торгует — в гарнизонные конюшни фураж поставляет, ну и, как оказалось, кто-то его де Баху рекомендовал. Я не знал, право, не знал, а то бы первым делом с ним вас свел! Сегодня этот сосед в цирк подводы с овсом и соломой посылал. Кучер вернулся и рассказывает — беда у них, старшего конюха убили.

— Карла? — изумился я.

— Сдается, Карла. Да и не сразу нашли — тело примерно туда упрятали, где мы с вами сидели, под ложи то есть. А вот и самое скверное — закололи ножом, большим, каким кухарки мясо на фарш рубят. Наездники говорят — тот самый, которым убили итальянца. Но хуже всего — знаете, когда его убили?

— Нет, откуда?

— Убили его этой ночью. Так-то, Алексей Дмитрич. Ножом, какие на кухнях держат!

— Но он мог там, под ложами, пролежать до самого отъезда цирка в Вену. Как вышло, что его сразу нашли?

— Плотников позвали, что-то чинить, они и увидели тело.

— Каких плотников? Тех, театроманов?

— Нет, наших, из форштадта. А те пропали, сгинули.

— Ты полагаешь, этот конюх, Карл, что-то знал про убийство итальянца? — спросил я.

— Да точно знал!

Гаврюша смотрел на меня безумными глазами.

— Поверили убийце! — говорил этот взгляд. — А она ночью опять забралась в цирк! Нашли кому верить! Распутной девке, которая с заезжим конным штукарем блудила!

— Погоди, — сказал я. — Это все еще доказать надо.

— Да чего тут доказывать? Вы ведь ее оставили на Гертрудинской? Так кто ей мешал ночью дойти до балагана?

— Гаврила Анкудинович! — воскликнул я. — Не пори горячку! Эй, Свечкин!