Ангелам господства - Светлана Пахомова

На кухне Бережковской набережной умостился Лучин и кушал прибалтийский сыр вприхлёбку с чаем, который сам привёз, поскольку собирался забраться в замужья к богатой женщине с достатком, которая его снабдила в дорогу термосом и сырной головой.

— Предсказывала, да, ты станешь режиссёром еврокласса. — Николь страдала комплексом Сивиллы. Поныне жадная на отпущение грехов талантливая зависть к будущим успехам.

Лучин всё близоруко щурился в меня, и вдруг, прозрел:

— Ты отчего такая грустная? От Орлеана? Спалилась на кострах эфирной страсти?

— Испепелилась на страстях исповедальной муки. А ты с хорошей памятью, герой. Вот я тебя не помню. Где, режиссер, учился?

Николь собою заслонила гостя от моего воздействия огнём:

— Младший набор у Мэтра — девяносто третий год.

— Свежатинка, счастливчик, поколенье next. Что ставишь, выпускник годов свободы?

— Я создал свой театр.

— Вот это высоко! «Я создал свой театр!»   Однако! И что, народная тропа не зарастает?

— Не жалуемся, ходят.

— Там дочка мэра в главной роли у него. — Николь разумно уточнила. И раззавидовалась повышенному уровню знакомства к себе сама.

Природа спеси неисповедима. Понизим планку поведенья до их настроек образцов.

— Лужкова дети взрослые, еще почти что крохи, вам здесь сейчас не повезло.

— Театру возраст не помеха, вот принц и нищий — тема близнецам. Ты, кажется, её преодолела.

— Почти что.

Общаться с младшим курсом всегда такая мука — помнят всё, а ты о них — ни грана. Поволок свою волынку впечатлений. Как сведенья на пересуд. Наверное, наш курс и впрямь был для округи популярным, раз до сих пор зудят и норовят дознаться. Вот приняла условия игры. Рассеюсь в данной точке зрения. Попал в село, где все хромают — прихрамывай, иначе тебя заставят это делать.

— Тут Шендерович позвонил, отъелся рыбы с Верхотурцевым на Селигере. Теперь начнёт писать и баллотироваться снова. В Кремле читал. Живой остался. Со Жванецким сравнивают. Ты чего такая грустная, от Орлеана?

— От поминанья Рыбы. Рыбного филе. Мы ждем возможного звонка с истерикой. А грустная я не с того. Меня обидела работодателя прислуга. Сказала — очень полная для статуса звезды. Её экран старинных выпусков с диагональю «Горизонта»,  там всё на два размера больше. Мечта — преодолеть пространство. Объёмным — сыра не давать!

— А кто она?

— Да домработница у этих новых русских. Наш институт закончила. Отменный критик.

— Добрая женщина.

— Художника обидеть всякий может.

С переносной трубой от телефона на кухню в сотый раз просунулась Николь — за ней, на цыпочках, квартирная овчарка. В Москве что есть на дачах и в домах — то и живет в квартирах на паркете. Понятье безопасности, как симбиоз родства со зверем. Оно же и отрада.

— Возьми трубу, там Жорж звонит.

— А почему ты шепчешь?

— Все уснули.

— Алё?! Не слышу! Спит Татьяна? Ну, хорошо, что спит. Устала Рыба-Дуся. Привет передавай под пробужденье. Какая это новость. Жорж, ну, тебя ж учили, что есть событье одному, другому — что слону дробина. Спи тоже! И умерь свой пыл к общению на кухнях. У нас лишь потому «Декамерон»,  что в близости к вокзалу Никин домик. Лучин уедет первым. Вечерней лошадью. Куда ты подаёшься, Лучик?.. В Калининград! Ну, да! Слышь, Жоржик, он — певец свободной зоны. Да, Канта дух… да, лоно акваторий… он там для мэра сделал свой театр. Власть и искусство независимого порта! Я — нет, не для сюжета! Нет, не спекулирую для репортажа, здесь нет сенсации, как журналисты говорят: отсутствует информативный повод. Лучин пока что на пророчества Николь не разразился постановкой еврокласса. Но будем погодить. Ты выздоравливай, нам критик нужен. Звоните Шендеровичу, он конкурирует в предпраздничные дни в известных стенах со Жванецким, и по ночам не спит. Адьё, покеда.

— Похоже, там семейная ладья находит колею. — Николь сверкнула очью и плотоядно улыбнулась, собака фыркнула и отошла.

— Это у них сварилось мясо. На Рыбу действует снотворным, на Жоржика влияет как свирель. Опасно стало жить среди людей, знакомых с детства, Лучик. Могут не только осудить по строгости, но и сочувствовать всерьёз заставить, а это — не тепличное крыло твоих властей. Ну, что, дружок-Николь, мы ждём еще звонка с истерикой белуги или уже отключим телефон? Ты слышал, Луч, эпоху рыб меняет эра Водолеев. Миллениум у нас.

— Нас мало стало. — Николь виском склонилась на льняной конец портьер и начала молчать. Повиновалась грусти.

С чего бы вдруг? Мне становилось страшно. Закрадывался в диафрагму холодок, апатия селилась в душу. Отход характерных актрис от оптимизма — внушение потерь необратимых. Скакала бы, плясала по лесам. А запертость в квартире после съёмок — три дня и стресс. Теперь — депрессия. Вот кто меня из безысходности потащит? Никто из них не канет в Берендеи. Иная колея. А мне их как чуть что — спасай.

— К подаче лошадиных сил к перрону поговорим, приятель Лучик, о смыслах перемен. Ты на свободной зоне, в порту направо от Архангельска, и за пределами побалтских стран. Что в ваших дебрях заховалось? Тевтонцев и левонцев ордена? Ледовое побоище, сарынь на кичку! Над каждым знаменем свобод — дамоклов меч. Одесса, Ольгия, тоже была свободный город, а «Броненосца»   Эйзенштейн отснял. Вот вектор с юга карты — страсти — те же.

Но Лучина немыслимо было отвлечь. Он уловил чертоги тайны: возможности биографических потерь растратой в сплетни.

— Вы, девочки, конечно, злое семя, но я понять не мог: как он, руководитель курса, и вдруг — военный госпиталь, и эта байка про электричку, про след оторванный ступни, и про виток военных действий на Кавказе?

Мне показалось: парень бредит. Но вёл он жёстко, значит, что-то знал.

— Ты чем его кормила, а, Николь?

Николь стрельнула чёрным взглядом и заслонилась дебрями волос.

— Здесь всё неясно! — как будто не звучит обид, продолжил Лучин перепалкой. — Весь институт кипит, я заезжал туда сегодня, все в шоке и никто не верит.

— Про что он? Ника, пощади!

Николь пустила пятерню овчарке в холку и дёрнула. Лохматый зверь завыл.

— Он говорит о Жорже.

— Так, понятно, опять меня использовали «в тёмную»   в надежде, что я по новой отмолю ваши грехи в церквах провинции и кану! Свидетелей падения не будет и вновь у вас карьерный рост! Давайте-ка начистоту!

Николь потупилась и стала некрасивой Горгоной одноглазой в запутанной копне волос. В кинопрокате нужна не красота, а чёткость линий. Ей с этим повезло родиться.

— Не обижайся, Жанна, никто кроме тебя не испугался. На этот раз соприкоснулись с чем-то страшным, а опыт в этом только у тебя. Вот, оперлись.

— Продолжи, Лучик.

— А что, а что мне продолжать? Я тоже испугался. Я и теперь боюсь. И мужика мне жалко, и неясно, к чему всё это приведёт. Я вообще с другого курса… что пристали!

— А Мэтр что говорит? Ведь он у нас наследный руководитель кафедры. Его учили, как относшенье выражать.

Лучин проковырял дыру в головке с сыром. Николь отдёрнула из сжатых пальцев у него серебряный прибор и выжидательно вдыхала паузу вопроса. Сыр становился несъедобным, Луч немел.

— Что говорит, что говорит… Откуда знать мне, что он говорит. Подрался пьяный.

— Ясно. В официальной версии — мы хулиганы. По поведенью «неуд»,  а отношенье к педагогам — «два». 

Николь переглянулась понимающе с собакой и чуть хихикнула, оправилась легонько от стыда. Луч остывал от перепалки. Обескураженный, на объясненья не решался. Николь прорвало дополненьем саму. Желание казаться компетентной её сжигало:

— На вашем курсе ставили оценку за отношенье к педагогам?

— За что это? Не понимаю, нет.

Заметно смешанный исходом испытаний, Луч помрачнел, подвергся сбросу величины запасов щегольства, и стал похож на беззащитного подростка.

— Николь, оставь его. Ты примитивный луч! Сказала бы я — инфракрасный.

Собака встала между нами. Запас помехозащищённости восстановился. Во имя примиренья мысль:

— У них ведь не было Каплини. Сама сказала — девяносто третий год.

— А нам отметку ставили за это. — Николь обиделась. — Умение приобрести влиянье на вышестоящих. Тоже искусство.

Вот это формула! Вот это — Никина победа. Самофракийская с высокими крылами! Я никогда такого не учила. И не умела никогда. Приобрела потенциалы популярная актриса.

У Лучина глаза скруглились сырной базой. Персона хитрая Николь умеет поиграться в кошки-мышки. Своею истиной представила цитату педагога и показалась мудрою такой.

— Этим овладеют и без Мэтров. И Лучин тоже смог. Видишь, ставит мэру дочь на ноги. Вы впереди планеты всей, ребята. А я осталась маленьким рабочим пони, как дочка говорит.

Потупились. Собака в лапы нос уткнула. Чем дольше пауза, тем дальше расстоянье до окончания спектакля. Пособлю.