Симфония убийства - Игорь Лысов

— Иногда не нравится. — Игнатьев согласился. Ничего странного в себе по отношению к жизни он не заметил — так думают практически все. Редко кого в этой жизни устраивает все, да еще и абсолютно.

— Вот и им не нравится. Они и сопротивляются. Только мы это делаем локально, конкретно… А они…

— Глобально? — Сергей Иванович тоже почти шутил.

— Совершенно верно.

— Так вы за психов, доктор?

— Бог миловал, но в каком-то смысле, да. Я их понимаю… Хотя по-прежнему нахожусь по другую сторону баррикад. Отстаиваю, так сказать, этот несовершенный мир…

— Вы философ, профессор, — Игнатьев потянулся за коньяком. Тут воля проигрывала частенько. Но полковник и не считал это борьбой — он знал, что коньяк, сколько бы его ни было, оставался сам по себе, а Сергей Иванович — сам по себе. Проникновение алкоголя, конечно, было, но дружелюбное. Игнатьев пил, чтобы быть во хмелю. И когда хмель не брал, пил еще…

— Нет, — твердо отчеканил Бочаров, — не философ. Не хватает абстрагирования от собственного участия в жизни. Много чувствования, сентиментальности, сострадания к людям. Это мешает философствовать.

Полковник удивленно смотрел на доктора в очередной раз. Ему показалось, что, может быть, он и прав по поводу Силова и не нужно его вынимать из того колодца, куда тот залез. Пусть там и доживает. Но как быть с теми несчастными, которые уже не могут ответить? И сострадание тут ни при чем — есть естественное понятие наказания за преступление. Надо вылечить душу, мозги, что там еще, и тогда судить как положено. И даже не в возмездии смысл, а именно в принципиальном отношении к преступлению в этом мире. А профессора полковник понимал, и понимал очень хорошо — каторгой делу не поможешь. Силову предстоит путь ужасный, невыносимый, полный страдания — а тем несчастным, взорванным и зарезанным, все равно. Они уже в ином мире и по-иному смотрят на все… А мы лишь ублажаем свое понимание справедливости, и ничего больше. Ну, пусть так… Игнатьев остался по еще одну сторону баррикад — и против Силова, и против профессора…

— Доктор, завтра я привезу вам бумагу от следствия. Начинайте лечить… Пожалуйста…

Бочаров пересел за свой стол — стоящему у балкона Игнатьеву он уже не казался комичным. Напротив, полковник даже заметил искреннюю грусть в глазах профессора.

— Хорошо, — проговорил доктор, — пойдемте, посмотрим на счастливого человека в последний раз. Хотите?

— Очень хочу. Я не просил только потому, что знал, что вы откажете.

— Вам не откажу, товарищ милиционер. — Бочаров сознательно называл старым понятием «милиционер» Игнатьева. Скорее всего ему не нравилось новшество. Да оно вообще никому не нравилось, кроме самих полицейских, — как-то обидное «менты» стало устаревать и потихоньку исчезать из лексикона соотечественников.

Игнатьев хотел было третью рюмку, но ситуация не способствовала этому — с сожалением он поставил свою мизерную емкость на столик, и они вышли из кабинета.

Палата, где находился Силов, была еще выше — на четвертом этаже. Простая комната была окрашена в бледно-песочный оттенок с одной-единственной массивной кроватью и несколькими стойками от капельниц. Окно без штор и занавесок, один стул — все. Уютом не пахло. Комната была несоразмерно больше количества мебели, отчего холод и бесстрастность чувствовались обостренно, полковник даже поежился от неприятного ощущения.

Виктор лежал на кровати, распятый жгутами по углам кровати. Пальцы рук не могли дотянуться до собственного тела, в ладони были вложены тряпичные валики. Силов смотрел в потолок, накрытый до самого подбородка простыней такого же цвета, что и стены. Видавшая виды простыня была уже не белого цвета, а какого-то мыльного оттенка. Многолетняя грязь и пыль не отстирывались… Никого это не смущало, а Силова — в первую очередь…

Игнатьев смотрел на больного Виктора Викторовича — из мачообразного моложавого и спортивного дирижера, каким он предстал в тот вечер первого знакомства на закрытии сезона в музыкальном театре, Силов превратился в худого, обросшего некрасивой щетиной старика с бесцветными глазами и безвольным ртом. Лоб почернел тем глинистым цветом, который присутствовал на лицах людей, кому было уже все равно, что происходит в этом мире. Таких полковник видел достаточное количество, чтобы молниеносно определить — перед ним живой труп. Болезнь разъедала Силова изнутри со скоростью размножения плесени, ржавчины и всего того, что, появившись однажды, поглотит живое без остатка, дай только время.

Игнатьев подошел поближе и заглянул Силову в глаза. И Виктор заметил перед собой человека. Зрачки расширялись, глаза осматривали что-то за спиной Игнатьева, справа, слева, вновь возвращались к полковнику. Сергею Ивановичу показалось даже, что Силов узнал его — глаза внимательно щурились, глядя на полковника…

Внезапный грохот заставил Игнатьева отшатнуться. Огромная тяжелая кровать дернулась, подпрыгнула и сдвинулась на несколько сантиметров. Потом еще и еще раз уже не с таким громыханьем, как первый раз, Силов пытался вырваться из оков:

— Не бейте меня! Я вас совсем не знаю! Что вам нужно?! — Голова его качнулась в сторону, действительно как от удара, глаза закрылись. — Не надо, пожалуйста, не бейте меня! Мне больно! Помогите! Помогите! Я хочу помочь…

Ни профессор, ни санитар не шелохнулись, не попытались помочь больному — они внимательно, но безучастно наблюдали за истерикой Силова. Полковник держался за спинку кровати, которая ходила ходуном в его руках. Когда Виктор устал и замер, санитар с трудом подвинул кровать на место. Игнатьев зачем-то хотел приподнять кровать за спинку и понял, что ему это не удастся без помощи санитара. Кровать оказалась неподъемной.

За спиной полковника спокойный голос Бочарова что-то говорил санитару:

— Уберите транквилизаторы совсем. Бессмысленно… Через час соберите всех на консилиум. Дайте ему воды, много — сколько захочет.

Выйдя, Игнатьев остановился — он не знал, куда и зачем ему надо идти. Бочаров подтолкнул полковника к лестнице — они спустились к самому выходу.

— Пожалуйста, завтра утром мне нужен документ из полиции. К началу рабочего дня…

— Во сколько? — как-то безучастно спросил полковник.

— К семи часам, к семи утра… До свидания, Сергей Иванович.

— До свидания, — хлопнула дверь машины.

— Выключи, — нервно приказал Игнатьев водителю, который в одиноком ожидании заслушался Мусоргского.

Глава четвертая

I

Солнце уже вовсю ласкало город, который еще только-только просыпался. Вечером легкий дождичек прошвырнулся по улицам, освежил воздух, стекла окон, крыши автомобилей. За ночь все подсохло, но свежесть продержалась до утра.

Приоткрытое окно в комнате Силова приносило легкие голоса со двора — птицы и больные разговаривали между собой, теплый подоконник собирал пылинки, которые от незаметного дуновения ветерка катались по нему в свое удовольствие. Посреди комнаты стояла массивная