Голова королевы. Том 1 - Эрнст Питаваль

— Хорошо, положи; возьми вот эго! — и Кэт бросила к ногам урода кошелек с деньгами.

Но мальчик не поднял его, а только смотрел с мольбой на красавицу, дрожавшую от страха.

— Сжальтесь, дайте мне поесть! — попросил он. — Я голоден и хочу пить!

— Купи себе что-нибудь!… Прочь, прочь отсюда!… Я боюсь тебя, ты какой-то грязный!

— Я грязный потому, что провел ночь в конюшне, а наутро конюхи выгнали меня. Разве я виноват, что безобразен, беден и жалок? Разве я виноват, что у меня нет родителей? Но я никому не сделал зла и проклинаю тех, кто меня ненавидит и гонит прочь, когда я прошу хлеба и воды.

Екатерине казалось, что он как будто грозит ей, как будто хочет приласкаться. И в ней рос страх, что это — ее ребенок, и он от колдуньи знает, кем она приходится ему. Она готова была провалиться сквозь землю от стыда, если выяснится, что это безобразное существо — ее ребенок, но вместе с тем и боялась оттолкнуть его от себя.

— Подними кошелек, — сказала Кэт. — У меня нет ничего, а если я позову слуг, они испугаются тебя. Уходи, добрый мальчик, мне будет жаль, если тебя здесь обидят.

— Я уйду, чтобы не рассердить вас, но вашего золота я не возьму. Меня могут поймать, как вора, когда я пойду менять это золото, и мне придется сказать, кто дал мне его.

Мальчик отступил к окну. Екатерина чувствовала себя пристыженной.

— Останься! — сказала она. — Я принесу тебе вина и пирожное. Только смотри, ничего не трогай здесь, заклинаю тебя твоей жизнью! — Но когда она заметила, как глубоко оскорбила мальчика, раскаялась в своих словах.

Мальчик выпрямился, его глаза горели, как раскаленные угли.

— Не трудитесь, сударыня, — вымолвил он, — я попросил вас только потому, что так велела бабушка Гуг. Сам же я сразу понял, как вы горды и жестоки. Но все же могли бы обойтись и без оскорбления! Нехорошо обижать бедняков, у которых есть только слезы благодарности и слезы проклятия.

— Остановись! — крикнула Кэт в ужасе от мысли, что это, быть может, ее ребенок, который проклинает ее; она бросилась к нему, но мальчик ускользнул из ее рук и ловким прыжком скрылся за окном.

Что это? Дьявольское наваждение или обман чувств? Она успела прикоснуться к шелковистым волосам, нежной щеке и гибкому мягкому телу. Нет, то был не урод!…

А что если старуха обманула ее и только хотела подвергнуть испытанию ее материнское чувство?

На другой день в белом атласном платье с венком на голове Кэт явилась в часовню Тауэра, чтобы сочетаться браком с графом Гертфордом, закованным в кандалы. Перед ней стоял Бэклей, граф Гертфорд, проигравший игру и теперь дрожащий за свою участь. Все на свете отдал бы он теперь женщине, которую он предал и покинул; он готов был довольствоваться даже подаянием. Он боялся смерти. Мария напрасно думала унизить гордого мужчину этим принудительным браком: Бэклей тешился надеждой, что этот брак принесет ему помилование. Екатерине не терпелось скорее кончить этот обряд, который даст ей его имя, его богатства и навеки разлучит ее с ним. Она не испытывала ни сострадания, ни жалости, ни тени участия. Но у Бэклея не было того холодного равнодушия, ледяного презрения, которое он читал в глазах Екатерины и которое вызывало в нем стыд и раскаянье.

— Кэт, прости меня! — прошептал он.

Но она гордо и холодно смотрела перед собой и, когда обряд венчания окончился, повернулась к нему спиной, не удостоив его взглядом, хотя знала, что из часовни его поведут прямо на пытку, а затем на смерть.

Холодный пот выступил на лбу Бэклея. Одно слово жены могло бы спасти его, но она была безучастна. И в нем пробудилась ненависть к этой женщине.

Бэклея повели через переднюю, где палач и грубые слуги с голыми мускулистыми руками поджидали свою жертву. В застенке стоял и Гардинер, который соблазнил Бэклея на измену, вселил в него смелые надежды и склонил довериться принцессе Марии.

— Я сознаюсь! — крикнул Бэклей Гардинеру. — Вы думаете, что пытка смирит меня? Но вы ошибаетесь! Все муки ада не могут воспрепятствовать мне громко объявить, как гнусно вы обманули меня!

— Не кричите так громко! — прошептал Гардинер и знаком велел палачам удалиться из застенка. — Вы вынудите меня отказаться от вас, а между тем я пришел помочь вам.

— Помочь?

— Мог ли я ожидать, что человек, который строил такие смелые планы, потеряет вдруг рассудок и самообладание? Архиепископ Кранмер не держал у себя дома той грамоты, которой вы так счастливо добились, он дал ее на хранение лорд-мэру. Королеве ничего более не оставалось, как не признать своей подписи и избрать вас жертвой своего возмущения. Вы должны были догадаться, что ее возмущение — лишь вынужденное средство. А вы, вместо того чтобы смириться и тем самым возвыситься еще более, обвиняете королеву в обмане!

— То, что вы говорите, звучит утешающе, но я не поддамся больше на обман. Королева чувствует ненависть ко мне и вы обманули меня. Кто как не вы доставили сюда эту женщину из Шотландии?

— Вы глупец! Эта женщина искала своего возлюбленного. И только ваша вина в том, что Вальтер Брай пойман живым и что Екатерина попала в Лондон. Я считал вас умнее и осторожнее, а вы объясняетесь принцессе в любви, не позаботясь предварительно покончить со всеми воспоминаниями о прошлых событиях. Всякий усмотрел бы в гневе королевы ревность и действовал бы соответственным образом. Теперь вам не поможет ничего, кроме признания своей вины.

— Никогда!… Вы снова хотите заманить меня обещаниями. Но кто поручится мне, что вы сдержите слово? По глупости я мог довериться один раз, но во второй не сделаю этого!…

— Клянусь вам, — ответил Гардинер, — что жизнь будет дарована вам, если вы под легкой пыткой сознаетесь, что подделали подпись. В противном случае, как это ни жаль мне, степень пытки будут усиливать до тех пор, пока вы не сознаетесь!

Бэклея обдало смертным холодом. Гардинер говорил о какой-то степени пытки так, словно дело шло о незначительной неприятности.

— Избавьте меня от пытки! — попросил граф. — Я сознаюсь во всем, чего вы требуете.

Гардинер, презрительно покачав головой, сказал:

— Вспомните о святых, они переносили большие мученья и при этом были совершенно невиновны! Ваше признание должно послужить доказательством, что королева Англии никогда и не помышляла отречься от своей веры. Вы обвинили ее во лжи, и теперь признания истины можно добиться от вас только под пыткой, иначе может возникнуть подозрение, что вы подкуплены.

Он постучал, и вошли палачи и судьи.

— Привяжите его на дыбу, — приказал Гардинер.

Палачи стали сдирать платье Бэклея, архиепископ и судьи разместились в креслах, секретарь же приготовил бумагу для составления протокола.

— Прошу помилования! — взмолился несчастный. — Я готов сознаться!

Гардинер посмотрел на судью, но тот отрицательно покачал головой. Графа повалили и привязали к треугольнику из деревянных кольев, его руки закрутили назад, а ноги прикрепили круглыми железными скобами, приделанными внизу машины; затем с помощью подъемного аппарата треугольник вздернули кверху. Плечевые кости Бэклея вышли из своих суставов, послышался треск, а затем ужасный вопль от невыразимой боли. Двое палачей с зажженными факелами подошли к преступнику, а третий проволочным бичом хлестнул его по спине.

— Желаешь сознаться, так говори! — сказал судья.

— Остановитесь, я виновен! — крикнул Бэклей. — Я подделал подпись, хотел обмануть, надеясь услужить королеве и тем добиться высоких почестей.

— А разве ты не думал, что попадешь в руки правосудия?

— Нет, я надеялся, что королева защитит меня.

— Кто дал тебе повод к такой надежде? Быть может, тебя соблазнил кто-нибудь обещанием?

— Нет!

Судья сделал знак и на окровавленную спину несчастного посыпались новые удары.

— Сознайся, кто были твои соучастники или я велю усилить пытку.

— У меня нет соучастников, — простонал Бэклей. — Клянусь в том… Сжальтесь!

Судья подал знак, палач хотел зажать в тисках грудную кость преступника. Но тут поднялся Гардинер и велел остановиться.

— Поставим вопрос иначе, ведь он почти без памяти от боли! — сказал архиепископ. — Бэклей, я спрашиваю тебя, кто подал тебе мысль к этому мошенническому делу: сама ли королева или кто-либо другой, кому могло быть желательно, чтобы она была вынуждена отречься от своей веры?

Этого намека было достаточно. Бэклей крикнул:

— Я сознаюсь, то был архиепископ Кранмер.

Гардинер улыбнулся торжествующе, но судья не удовольствовался этим.

— Он говорит так, чтобы избавится от пытки, — сказал судья. — Вы сами навели его на это признание.

После этого он сделал знак палачу. Тот сжал тиски, кости затрещали, преступник перестал стонать; только тихое хрипение указывало, что он еще жив.