Пожар Саниры - Эд Данилюк

– Не смущайся, – с презрительной улыбкой добавил молодой бродяга.

Нужно было дать решительную отповедь, сказать что-то достойное и резкое, может, даже оскорбительное. Увы, в голову ничего не приходило.

– Не страшно было найти умерщвлённого? – продолжал наседать Десуна. – В обморок не падал?

Молодое лицо торговца кривилось в пренебрежительной усмешке. Она, казалось, жила собственной жизнью, блуждала, носилась на быстрых крыльях, вертела острым клювом. А взгляд больших карих глаз, полных злобы и жестокости, будто примёрз к Санире. Чувствовался в них напор, враждебная воля, упрямство. И почему девушки считали этого мужчину привлекательным? Что Такипи в нём находила?

– Что же ты там, в глиняном карьере, увидел? Что обнаружил? Возле мёртвого? Расскажи, мне любопытно. Хорошо ли вы осмотрели место, где нашли тело? Может, видели что-нибудь подозрительное или странное? Или то, чего там быть не могло? Просто непонятное?

Юноша угрюмо молчал. Как не осквернить ритуал сева дракой?!

Богини отвернулись от бесправного юноши дома Ленари. Они, будто сойдя с ума, носились над полем, радуясь обряду сева. Лес гнал в их сторону прохладный утренний ветер, земля окутывала своим непередаваемым запахом, и даже солнце, обычно щедрое ко всем, заливало ярким светом поля, но оставляло Саниру в тени облаков.

– Ну! – язвительно обронил странник.

Санира завертел головой, высматривая знакомых. Нимата? Бовина? Парава, наконец? На глаза попался отец, и юноша бросился к нему.

– Эй! – крикнул вслед Санире Десуна.

Юноша заставил себя не оглядываться. Он подскочил к Мадаре и замялся, не зная что сказать.

– Ты чего такой взъерошенный? – удивился мужчина. – Опять что-то затеял?

Санире было стыдно за своё бегство. Юноша скосил глаза, опасаясь увидеть где-нибудь поблизости Десуну, но тот уже, к счастью, ушёл в толпу.

Мадара с подозрением смотрел на сына.

– Пойдём поглядим на обряд? – спросил он и направился к кромке поля.

Санира поплёлся за ним.

Рассмотреть ритуал сева было почти невозможно. Собственно, за всю свою жизнь Санира его целиком так ни разу и не видел. Жриц заслоняли клубы дыма, коровы и быки, приведённые на поле. И, конечно, едва ли не все женщины Города.

Вдали зазвучала новая песня; толпа стала подпевать, произнося слова, заклинавшие богиню сорняков не душить посевы.

– …чтобы жито не росло! – выкрикнули все хором и загоготали, превратив вполне серьёзную песнь во что-то весьма легкомысленное.

– Вот поэтому мужчинам и нельзя появляться на обряде, – осуждающе пробурчал, качая головой, какой-то старик. Его слова были встречены взрывом хохота.

Смех ещё звучал, когда по полосам взрыхлённой земли пошли жрицы, державшие в вытянутых руках сдвоенные керамические трубки. Те самые, которые в обычные дни носили в волосах. Зазвучала песня плодородия. Её тут же подхватили, звук окреп, стал сильным и громким.

В одну из двух соединённых трубок – трубку богини-Земли – жрицы бросали колоски пшеницы, в другую – трубку богини-Неба – лили воду, и эта оплодотворяющая смесь падала в почву, делая её беременной будущим урожаем[29].

Песня, как и положено, оборвалась на полуслове высоким звуком. Зависла звенящая тишина. Жители Города застыли на своих местах.

– Богиня-Земля готова принять наш дар! – громко выкрикнула Наистарейшая.

Приглушённый расстоянием, её голос пронёсся над полями, будто ласточка.

Обряд закончился. Сев начался.

Лоно богини-Земли, разрыхлённое, поблёскивавшее жирной чёрной почвой, томившееся в ожидании, было готово принять колоски, соединить их с накопленной за зиму влагой и стремительным временем, семенем бога-Змея. Матери предстояло несколько лун носить в себе зачатый сегодня плод. Богиня-Небо, добрая тётя будущего ребёнка, будет согревать его своими ласковыми лучами, напитает небесными водами, убаюкает ночной тишиной. Однажды поздним летом этот плод родится бесчисленными колосьями, чтобы своим телом подарить людям жизнь, здоровье и благополучие…

Мужчины сыпанули на поле. Шум движения, незаметный обычно, слишком громкий сейчас, воспарил, заметался туда-сюда, накрыл поля.

И тут снова заговорила Наистарейшая. Лицо её было неподвижно, но по едва уловимым движениям глаз было понятно, что она нервничает.

– Жрицы и вождь Города, обсудив найденные зажигательные стрелы, решили, что посылать наших мужчин на новое место слишком опасно. Не для тех, кто уйдёт – для тех, кто останется…

Одобрительный гул голосов разнёсся над толпой.

– …Сёстры-богини сожгли наш Город руками безумцев. Лиходеи находятся среди нас и могут совершить новое злодеяние. Кто знает, что придёт им в голову! Каждый защитник Города сейчас на счету. – Наистарейшая помолчала, взглянула на Гаролу и продолжила: – Найденное нами новое место для поселения, скорее всего, пропадёт. Его займёт кто-то другой. Однако нам сейчас важнее выжить! А осенью мы сможем найти другое место, ещё лучше прежнего!

Толпа вновь одобрительно загудела.

– И вы договорились об этом вчетвером? – раздался голос Падани. – Без совета? Вот так просто собрались один на один и решили за весь Город?

Субеди замялась. Она явно была не готова к такому вопросу. В нерешительности бросила взгляд на Гаролу. Тот молчал. Воцарилась полная тишина. Нужно было что-то говорить, причём прямо сейчас, не раздумывая.

– Сёстры-богини одобрили это решение! – выкрикнула Наистарейшая.

Где-то позади толпы раздался кашель Ленари. Люди повернули в ту сторону головы.

– Милостью сестёр-богинь, благосклонностью бога-Змея, приступайте к севу!

Наистарейшая помедлила ещё немного, наверное, ожидая новых возражений, но горожане уже начали расходиться. Субеди оглянулась на своих жриц и махнула рукой. Те, подобрав связки рабочей одежды, пошли к деревьям, чтобы переодеться и вернуться на поле.

Падани, качая головой, стала что-то говорить женщинам своего дома. Она, похоже, собиралась дождаться возвращения старшей жрицы.

О походе на лесных не было сказано ни слова. Значило ли это, что он отменён?

Санира поплёлся к своей полосе земли. Он, как и все, не был согласен, чтобы часть мужчин ушла, но беспокоился он сейчас не об этом. Все его мысли были о войне. Перед глазами опять возникло лицо Варами, улыбающееся, обрамлённое лёгкими волосами цвета солнечного луча, с сияющими небесно-голубыми глазами. Разве можно признать, что в Городе есть лиходеи, и всё равно желать гибели лесным? Конечно, поход отменён. Какие могут быть сомнения!

Солнце ярко светило в вышине. Лес шевелил своими ветвями едва-едва; ветерок получался мягкий, ласковый. Богиня-Небо, согнав со своего лица ненужные облака, сияла чистотой. В воздухе кружили, перепархивали с места на место, вышагивали по земле несчётные птицы – от крошечных пеночек и корольков до огромных ворон. Каждая из них надеялась ухватить свою долю разбрасываемой повсюду пшеницы[30].

Дом Ленари уже начал сев. Только Такипи-младшая переминалась с ноги на ногу, ожидая Саниру. Сестра держала за руку Чивати.

– Ну где ты пропадаешь?! – капризно закричала девочка ещё издалека.

Такипи ткнула юноше в руки верёвки, привязанные к обрубку ели, и подняла с земли свою корзину.

– Всё, можно начинать? – в радостном возбуждении спросила Чивати. – Уже можно?

– Да, давай, – ответила Такипи.

Чивати залезла обеими руками в корзину, схватила колоски пшеницы и стала старательно, по одному бросать их на землю. Старшая сестра рассмеялась и потрепала её по голове. Потом двинулась вперёд, разбрасывая хлеб пригоршнями.

Санира напрягся, упёрся ногами в землю, наклонился вперёд. Верёвки натянулись, и кусок дерева с многочисленными торчащими в стороны сучьями сдвинулся с места.

Юноша шёл следом за сёстрами; обрубок ели прикрывал посевы почвой, уберегая влагу от солнца.

Справа и слева, всюду, куда ни глянь, горожане делали то же самое. Жрицы наспех переоделись и подхватили свои корзины. Стражи тянули брёвна. И только небольшая группка торговцев медленно брела в сторону Города. Санира различил фигуру Десуны.

– Мне кажется, здесь пшеница не взойдёт, – услышал юноша голос Ленари. Та пальцем показывала на отрезок полосы, где земля успела совершенно высохнуть. – Подождём до первых ростков, и если их на этом участке не будет, посеем ячмень.

И тут же забухала в новом приступе кашля.

Дом Ленари

Уже вечерело, когда во двор вернулся Мадара.

– Ты куда пса девал? – сразу же спросил он Саниру.

Тот пожал плечами. Говорить юноша не мог – ему только что достался кусок горячего желудёвого хлеба, его ужин, и он стоял возле костра с набитым ртом.

– Рарара гуляет где-то в Городе, – ответила за внука бабушка.

Ей было хуже, она бессильно сидела в мешках с тряпьём, разложенных для неё в виде своеобразного трона. Ленари вся горела. Кашель стал слабее и теперь почти не прекращался. Жетиси, стоя на коленях, поила её отваром лесных трав.