Ключ от двери - Алан Силлитоу

— Они скоро будут уже в Германии. Русские, уверен, возьмут Берлин.

— Будем надеяться, они там и останутся, — сказал Маллиндер. — Хотят с этим сбродом покончить раз и на­всегда.

Брайн откусил кусок бутерброда.

— Еще бы.

— Достань сигареты у меня в плаще, Полин, — сказал отец.

Брайну нравилось смотреть, как она работает, как моет посуду, нарезает хлеб и сыр, мажет масло на хлеб. Украд­кой, насколько это было возможно в комнате, полной на­роду, он следил за движениями ее гибкого шестнадцати­летнего тела и видел, какой привлекательной она стала, сняв толстое пальто и оставшись в блузке и юбке, в ко­торых простояла целый день у станка. Сладостное чув­ство, сохранившееся от объятий в Вишневом саду, еще тре­петало в нем, и время от времени, когда Полин проходила мимо стола, он ловил запах ее лица и тела, запах пудры и губной помады, которой она потихоньку пользовалась, хотя отец не раз запрещал ей это делать. Брайн с удивлением думал: «Неужели никто не догадывается?» Ему казалось, что это должно отражаться в глазах, в каждом движении.

Он медленно ел бутерброд, пил чай, рассеянно прислу­шивался к перебранке между Морин и Дорис, старшей се­строй Полин, которая через месяц должна была выйти замуж и теперь, казалось, хотела вдосталь насладиться домашними ссорами, прежде чем навсегда покинуть роди­тельский дом. Маллиндер включил приемник, надеясь по­слушать последние известия, но не сумел ничего поймать и выключил радио, произнеся вслух шахтерское ругатель­ство, потонувшее в общем шуме. Интересно, как он терпит весь этот гам, хотя неизвестно, может, ему это нравится. И все же, надо признать, веселая семейка. Вот если б у Ситонов в доме такой спор разгорелся, давно уже в воз­духе мелькали бы кулаки или горшки летали. Полин ужи­нала, сидя напротив нею. Она поймала его взгляд и под­несла к губам чашку, не желая глядеть на него. И вдруг невероятная мысль ошеломила Брайна, нелепая мысль, ко­торая сразу вырвала его из привычного мира, — работа, свидания с Полин, да и свобода тоже, потому что, не­смотря ни на что, он был свободен, — и все вокруг приняло такой новый и головокружительный оборот, казавшийся в то же время чудесным, что против его воли это видение обожгло его, как раскаленное клеймо. «А может, она уже беременна, — подумал он. — Мы ведь несколько раз бы­вали вместе».

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ДЖУНГЛИ

17

Июньским утром в девять часов открытый грузовик отъ­ехал от лагерных ворот и тяжело покатил на север по при­брежному шоссе. Кроме Брайна, в машине было еще пя­теро. Встречный ветер скоро высушил капли пота на его лице; он облокотился на борт машины, снял панаму и с облегчением почувствовал, как ветерок шевелит его корот­кие светлые волосы. С пяти утра Брайн был на ногах — сверил карты, уложил вещевой мешок, надежно спрятал компас, чтобы он не разбился и не подмок. Как только они поели и вышли во двор, длинное помещение кухни, окру­женное пальмами, снова погрузилось в сон.

Брайн думал, что этот день так и не настанет, но сей­час, когда мощный мотор грузовика с ревом нес их к Гунонг-Барату, его вдруг охватило какое-то безразличие и он уже почти не волновался. Напротив, как ни странно, когда синие, пестреющие тенями облаков рисовые поля развернулись перед ним, убегая на восток, на него нахлы­нули мысли и воспоминания о Ноттингеме, которые совсем успокоили его. Он был немного озадачен этим, нахмурился, пригнулся, чтобы ветер не задул огонь, и закурил сига­рету. Ему вспомнилась Полин: высокая и какая-то задум­чивая, она шла по тротуару широкой улицы; после родов она похудела, и от этого лицо ее стало еще выразительнее. Четыре долгих года после школы он работал и ухаживал за Полин, а потом женился на ней, и теперь ему пришла в голову мысль: я связан, хоть никогда не ощущал этого по-настоящему, потому что даже тогда, когда я спал с ней, приезжая в отпуск, мне казалось, будто я урвал украдкой что-то недозволенное. Даже когда родился ребенок, не­многое для меня изменилось; отчего же я все-таки женился на ней? Не нужно было, наверно, этого делать, да я ведь и не прожил с ней столько, чтобы самому понять, рад я или нет тому, что женился на ней. Не пойму даже, рад ли я этому, по крайней мере так, как должен бы радоваться.

Жаркие лучи солнца, словно пронзавшие череп насквозь, несмотря на прохладный ветерок, прогнали его видения, и он стал любоваться красочными пейзажами Малайи, мель­кавшими, как кадры волшебного фонаря. Они доехали до взлетной дорожки, и, после того как сел какой-то самолет, грузовик резко рванулся вперед. Бейкер упал на мешки.

— Эй, ты, подонок! — заорал он. — Думает, что везет каких-нибудь летчиков. И на черта ему понадобилось под­нимать нас чуть свет? А мне такой замечательный сон снился — еду я на мотоцикле по Кенту с красивой дев­чонкой. А здесь никакой цивилизации.

— Брось, — проворчал Керкби. — На нервы действу­ешь. И на кой хрен ты тогда поехал, если не хотел?

— На земле и на небе порой случаются вещи настолько странные, что они необъяснимы с помощью вашей фило­софии, Керкби.

Бейкер вовсе не хотел насмехаться над Керкби, но он так щурился (на самом деле это объяснялось просто-на­просто плохим зрением) и говорил таким высокомерным тоном, что люди, которые не знали его и не могли разо­браться в его настроениях, часто злились.

— Послушай, ты, — отозвался Керкби, — помолчи, а не то как ткну штыком прямо в твою вонючую философию...

— Скажи спасибо, что ты здесь, — отозвался Брайн. — Нам всем ведь пришлось из-за тебя наврать с три короба.

Бейкера накануне отвели в дежурку, его обвинили в не­повиновении сержанту, который сказал, что им нельзя бу­дет везти домой чемоданы. Тогда полказармы связистов пошло за ним и поклялось, будто видели, как сержант ударил Бейкера. Только после этого его отпустили.

Серебристые деревья на каучуковой плантации, росшие в строгом геометрическом порядке, тянулись на целые мили по обеим сторонам дороги, и, когда грузовик снова вы­рвался на открытую равнину, в нос им ударил гнилой запах ила с берегов широкой, мелководной, почти неподвижной реки. Грузовик прогромыхал по расшатанному понтонному мосту, и Джек Валлиец шутливо крикнул «ура», когда они выбрались на шоссе. Темные, крытые пальмовыми листья­ми лачуги малайской деревушки стояли в стороне от до­роги, каждый новый изгиб которой приближал их к Гунонг-Барату; в лучах полуденного солнца темно-зеленые уступы карабкались вверх к острой вершине, упершейся в массу белобрюхих облаков.

— А красиво. — сказал Брайн Нотмэну. — Никогда бы мне не видать этого, если б я не уехал из Ноттингема.

— Все относительно. — сказал Нотмэн. — Когда мы стояли под Лондоном, я, бывало, любил бродить в Ист-Энде по Уайтчепелу и Бетнал Грину — и назад вдоль Кейбл-стрит. Почему-то они волновали меня, эти улицы. А видел ты рынок Петтикоут-лейн? Он тоже красивый. Надо тебе пожить в Лондоне, когда вернешься. Найти там работу.

— Я бы и сам не прочь. Никогда не любил долго на одном месте сидеть. Там, наверно, много разных машино­строительных фирм, вроде той, где я работал.

— Конечно. Ты ведь молодой. А жена твоя не будет против такой перемены?

— Нет, раз я так захочу, — сказал Брайн.

Они, точно сквозь туннель, проскользнули по широкой главной улице Балик-Кубонга и снова выехали на дорогу. Свернув влево к Пенунджоку, грузовик чуть не наскочил на бензоколонку.

— Надо бы проверить этого мерзавца, имеет ли он право машину водить, — сказал Керкби.

Заросли каучуковых деревьев стали гуще, потом грузо­вик повернул к северу по немощеной дороге, и слева от них осталась маленькая речушка — они определили по карте, что это Сунген-Паван. Дорога оборвалась у края джунглей, как будто ее строители вдруг бросили свои ин­струменты и отказались идти дальше в непролазную чащу. Брайну так не терпелось спрыгнуть на землю, что он чуть не вывалился из кузова.

— А все-таки он живьем нас довез.

Грузовик развернулся и скрылся за деревьями, где было шоссе, еще до того, как громкие проклятия солдат достигли ушей мрачного водителя. Брайн поднял свой ве­щевой мешок, поправил его на спине. Все они были в ру­башках защитного цвета, в брюках, заправленных в высокие сапоги, в панамах. У каждого за плечами мешок, одеяло и плащ, а поверх мешка, как на рождественской елке, висели фляжка, сверток с едой, нож и винтовка. Брайн с минуту молча смотрел на джунгли, словно недо­умевая, что он здесь делает и зачем ему понадобилось вхо­дить под эти деревья, откуда доносился лишь звук падаю­щей воды, точно злобный призыв к мщению. Так вот они, джунгли. Он усмехнулся. А где же все эти тропические ра­стения из цветных фильмов, где попугаи, перелетающие с ветки на ветку? И как насчет Тарзана, Мартина Рэтлера. Алана Куотермэйна и Джима из джунглей? Не то чтоб я очень верил всему этому, особенно когда вышел из школы. Джунгли были темно-зеленые, однообразные, пол­ные мрака и негостеприимных, застывших в неподвиж­ности деревьев.