После развода. Верну семью снова - Анита Кароль

Я усмехаюсь, а сама снова роюсь в памяти. Куда я могла деть папку? Это же не косметичка или визитница, которые потерять можно. И я теряла их. Два раза смартфон теряла. Но огромную папку ни разу.

− Сережа, ты не знаешь, куда я коричневую кожаную папку задевала, − дозваниваюсь наконец до друга. — В тот вечер, когда меня опоили в баре. Всю квартиру перерыла, нигде нету, а она мне срочно нужна.

− Под кроватью смотрела? Там еще флешка была, ты смотреть ее начала на ноуте, разревелась. Я тебя еле успокоил, флешку отобрал и потом обратно в папку сунул, когда ты уснула.

Бегу в спальню, опускаюсь на колени и точно, вижу папку. Есть у меня привычка папки с документами просматривать в кровати, а потом заталкивать их под кровать. Однажды залила кофе доки, лежавшие на тумбочке и после этого убирала их в более надежное место. Под кровать.

− Нашла?

− Да, спасибо. Как у тебя дела? — интересуюсь мимоходом, отстегивая кнопки на папке.

− Да у меня все норм. Ты как? Ешь хоть? Спишь? — переживает.

− Почти, − смеюсь чуть слышно.

Выкладываю на кровать стопку бумаг, потом шарю рукой внутри мягкого кожаного файла. Пальцы натыкаются на флешку. Вытаскиваю небольшое сердечко красного цвета. Смех мой исчезает, при виде одного слова. На кроваво-красном фоне бирюзой выложено — «Прости…»

− Сереж… я перезвоню… − отключаюсь от абонента.

В горле не просто нервный колючий ком застывает. Начинаются спазмы. Слезы застилают взгляд, бирюзовое слово расплывается, превращаясь в любимые глаза.

Я вспомнила. Знаю, что на флешке. Разламываю сердечко пополам, снимая крышку. Вот так же сейчас мое сердце разбито. Как не простить?

Глава 39

Я видела не раз в кино, как люди записывают свои предсмертные послания родным. Но не думала, что такое коснется и меня. Это невыносимо. Сижу, сжавшись в комок в кресле, смотрю в экран ноутбука. Я не слышу, что говорит Стас, разглядываю его живое еще тогда лицо.

Мой… любимый. Мужчина, с которым я прожила двадцать лет. А потом поступила как предательница. Не стала слушать и понимать его, а просто подала на развод. Я бы могла еще год прожить с ним. Или два, если бы уговорила пролечиться.

Он тоже виноват, скрыл от меня болезнь, а потом и рецидив, не доверился. Но смерть сняла всю вину с него. Только я виноватая осталась. Стас то смеется, то становится грустным. Некоторые слова пробиваются в сознание.

− Прости… − слышу с экрана, и слезы сами текут по щекам.

Я долго сижу, не двигаясь. Остановила видео. Любимый улыбается мне с экрана. Надо бы заново запустить ролик, прослушать, о чем говорит Стас, но двигаться нет сил. И оторвать взгляд от экрана невыносимо. Не знаю, сколько бы просидела так, если бы телефон на журнальном столике не залился трелью. Пришлось встать.

− Слушаю, − буркаю на автомате, не глянув, кто звонит.

− Оль, это я, Дмитрий. Я договорился, чтобы тебе ребенка отдали до суда.

− О, спасибо тебе огромное! — оживляюсь, смахивая слезы. — А когда я могу забрать Егорку?

− Утром. Я чуть опоздал, прости. Детишек уже накормили и спать уложили. Я думал, что сам успею, но нет, вечер настал, − голос мужчины виноватый, ясно, что ему жаль.

− Да ладно, Дим… я рано утром поеду за сыном. Спасибо тебе.

Сейчас я даже рада, что Егорка на ночь останется в доме малютки. Потому что мне нужно закончить последний разговор с его отцом. Нужно собрать все силы и выслушать, что Исаев мне говорит.

Иду в кухню, варю себе кофе. Собираюсь с духом. Надо еще дочке показать видео. Или не нужно… решу после повторного просмотра. Иду обратно в гостиную и чувствую, как ноги дрожат. Я всегда была сильной, никогда не пасовала перед трудностями.

За этот год поняла, что силу мне придавал любимый мужчина. Он всегда вдохновлял и поддерживал. Утешал, решал мои проблемы, если мог. Подбадривал, уговаривал не сдаваться.

Теперь его нет. А я не знаю, как теперь жить. Будто крылья вырвали, с корнем. Придется отращивать заново, если получится.

Выдыхаю и снова запускаю запись.

− Если ты смотришь эту запись, значит меня уже нет… так обычно говорят, − усмехается Стас, отводя взгляд от камеры. Тут же спохватывается и снова смотрит прямо на меня с экрана. — Представляю, как ты зла на меня, Оленька, ведь я снова утаил от тебя свою болезнь. И очень надеюсь, что не измучил тебя напоследок… не превратился в овощ… и… ладно, к делу. Я решил уйти нищим. Не хочу, чтобы ты и дочь возились с наследством.

Я внимательно слушаю, закусив губу, чтобы не тряслась. Я уже знаю, что он решил, и как разделил свое имущество. Да, дочка теперь вразнос пойдет, с такими−то деньжищами. Я даже не надеюсь, что она вложит их в дело, или оставит на счету, чтобы проценты капали. Нет, она будет просто транжирить их по клубам. Угодил, папочка.

− Я знаю нашу дочь, поэтому ограничил ей доступ к деньгам до тех пор, пока ей не исполнится двадцать пять лет. Она будет получать ежемесячную ренту, которую хватит на обычную жизнь, без изысков и тусовок. Дмитрий проследит за тем, чтобы сумма увеличивалась с учетом инфляции. Егор получит доступ в восемнадцать лет, с такими же условиями. Тебе я переписал дом, знаю, что тебе он понравился. И знаю, что ты не оставишь сына в детском доме… так что, жилье тебе понадобится.

На этом деловая часть закончилась. Стас стал извиняться, вспоминать нашу жизнь. Говорил, как любит меня и хочет, чтобы я была счастливой. И вдруг говорит то, во что я сразу не поверила.

− Не живи одна, ты еще молодая. Серега любит тебя, но скрывает. Я сразу понял это, когда искали тебя в горах. Спросил напрямую, а он юлить не стал, сразу признался. Он обещал не лезть к тебе со своими чувствами… Ты пойми, пацану отец нужен… Серега будет хорошим отцом нашему сыну.

Останавливаю видео. Я помню его конец, сплошные извинения. И слезы, мелькнувшие в васильковых глазах помню. Нет, Стас не плакал. Но глаза выдавали то, как он сдерживался.

− Дурак какой−то… − ворчу на него, сворачиваясь клубком на диване. — Никакой Серега мне не нужен… вместе с его любовью. Сами воспитаем Егорку. Понял?

У меня чувство, что Стас рядом,