От всего сердца - Елизар Мальцев

— Товарищи колхозники!..

Она сама не узнала свой глухой, вдруг одеревеневший голос и продолжала читать уже как-то машинально, досадливо морщась, часто сбиваясь. На лбу, висках и верхней губе у нее проступил пот.

А когда текст речи кончился, она облегченно вздохнула и добавили от себя:

— Ну вот и все…

Диктор выключила микрофон и рассмеялась:

— Чудесно вышло! Так естественно!

— Что вы! — удивилась Груня, нисколько не веря девушке. — Я сроду никогда так не говорила!.. Мне все чудилось, что кто-то чужой за меня слова выговаривал! Не обессудьте!

На улице дохнула ей в лицо сырая апрельская ночь. Где-то картаво переговаривались ручейки, из репродуктора над крышей радиоузла лился тихий и нежный голос скрипки, в небе, будто раздуваемые ветром угли, искристо горели звезды. Жадно вдыхая хмельной, весенний воздух, Груня стояла на крылечке, слушая тихую жалобу скрипки.

«Как человек, поет, — подумала она. — Надо же так!.. Всю душу выворачивает!..»

И. словно боясь подчинить свое сердце покоряющей печали, Груня стянула у подбородка платок и быстро зашагала к Дому культуры. На полдороге ее окликнули. Она не сразу разобрала, кто это, и, увидев перед собой Родиона, испугалась.

— Разве уже кончился слет?

— Нет еще, — сухо ответил он. — Но после тебя все одно и то же говорят — о больших площадях…

— А тебе не по нутру и ты ушел, да? — резко спросила Груня.

— Опять мы за свое, — примирительно заговорил Родион. — Я вот что надумал, Грунюшка, пока там сидел… — Он передохнул и начал глухо и ласково, в голосе его сквозила непонятная грусть: — Мне за тобой в самом деле не угнаться. Ты, может, на весь Союз теперь загремишь!.. Ну что ж! Это не значит, что мы с тобой должны вконец разругаться… Ну, чего ты вскипятилась?.. Пусть каждый по-своему работает и не лезет к другому, не мешается в его дело… А в доме пусть будет тихо и мирно… Работают же люди в городе на резных заводах и на стенку не лезут от того, что у одного лучше ладится на производстве, а у другого хуже…

«Но разве им все равно? Разве они не болеют друг за друга?» — хотела сказать Груня, но промолчала.

— Значит, договорились? — спросил Родион и, не дожидаясь ответа Груни, устало досказал: — А то ведь это никуда не годится. Четыре дня дома живу и как на сковородке жарюсь… Ни минуты покоя… Завтра правление определит мою судьбу… И ты не мучай меня, ладно?

Голос Родиона звучал покорно в нежно, звал к любви и миру, но Груне стало грустно. Казалось, ей было бы гораздо легче, если бы Родион возражал ей, спорил, но то, что он безвольно отходил в сторону и не собирался даже делиться с ней своими огорчениями и радостями, удручало. Он как бы лишал ее последней возможности доказать ему свою правоту. Тягостное, томительное чувство овладело ею.

Она не смогла избавиться от него ни на веселом спектакле, ни позже, когда с песнями возвращались домой, когда Родион шептал ей на ухо нежные слова и, едва машину встряхивало на ухабах, украдкой целовал в щеку.

Утром Груня проснулась с ощущением тревожного, гнетущего предчувствия, оно не покидало ее до вечера, и, только отправляясь на заседание правления, она поняла, что ее волнует: не в ее характере было спокойно высидеть на правлении и умолчать о том, с чем она была не согласна, чему противилась.

На лестнице, услышав пчелиный гул голосов, Груня в нерешительности остановилась. Что, если не пойти один раз на заседание? Без нее там легко обойдутся, и не надо будет мучиться. Нет, раз решила, вбила себе в голову, иди, не отступай!

Правление было в полном разгаре — бурное, тревожно-радостное, словно колхоз готовился нынче не к выезду на поля, а к большому, решающему наступлению, когда накоплены силы для мощного рывка и все ждут только последнего сигнала.

Но общая радость не взбодрила сегодня Груню. Она почти не слушала, о чем говорили люди, не вступала в споры, как бы наблюдая за всеми со стороны. Она ждала, когда перейдут к тому, чего она боялась и чего не могла, не должна избежать.

Наконец с главным вопросом было покончено, и все немного успокоились. Краснопёров, гладя глыбистый лоб, сообщил:

— В правление поступило два заявления от наших рядовых колхозников… Еще совсем недавно они добивались победы на фронте, теперь желают достичь ее в мирном труде!.. Фамилии вам известные — Васильцов Родион Терентьич и Чучаева Ирина Гордеевна… Они хотят взять под свое начало по звену! У кого какие будут прения и дебаты по этому поводу?

Из разных углов комнаты раздались одобрительные голоса:

— Какие могут быть прения, удовлетворить просьбу!

— Пускай стараются, больше хлеба добудем!

— Только чтоб в книжечки по агротехнике заглядывали. Без них далеко не угонишься!..

— Во-во! Пришить к гашничку справочник, чтоб по животу стучал!

Довольный общим единодушным и веселым настроением, Краснопёров кивал головой на каждый возглас, щурил свои блестящие глазки. Пощелкав ногтем по графину, все же ради формальности поинтересовался:

— Может, у кого какие возражения будут? Груня сидела, облокотись о стол, не глядя ни на кого и чертя на бумаге какие-то замысловатые узоры. Услышав вопрос Краснопёрова, она судорожно глотнула в себя воздух, подняла голову и сама удивилась спокойствию, с которым сказала:

— У меня есть…

В комнате мгновенно загустела тишина.

— Персонально, — перестав улыбаться, попросил Краснопёров.

Груне казалось, что из глаз ее струятся нестерпимый жар, но, пересиливая шум крови в ушах, выдержан пристальный взгляд председателя, она тихо проговорила:

— Возражаю против Васильцова Родиона Терентьевича…

Кто-то крякнул от удивления, и снова стало тихо.

— Выкладывайте свои козыри, — сказал Краснопёров, с нескрываемым любопытством поглядывая на молодую женщину, характер которой он так и не разгадал за все эти годы, пока она работала у него в колхозе. При встречах с Груней он всегда настораживался и как бы внутренне подтягивался. Не то чтобы он боялся ее, нет, но все-таки… Был же такой случай, когда комсомольцы по ее наущению принудили его расщедриться для соседей. Факеловцы давно построили свою электростанцию и отключились от рассветовской линии, но, помня о вынужденном своем отступлении, Краснопёров не любил заезжать к соседям. Что-то мешало ему чувствовать себя у них так же вольготно, как это бывало раньше. А все же причиной был, конечно, тот случай, после которого Краснопёров держал себя с Васильцовой сдержанно. И, по мере того как она входила в силу и становилась влиятельным человеком в колхозе, Краснопёров убеждался, что с ней надо жить в мире.

И сейчас, чувствуя минутное замешательство Груни, он вежливо осведомился:

— Может, по семейной причине это у вас, неполадки, что ли, на радостях? — и тотчас же сжал губы, напоровшись на усмешливо-презрительный взгляд Груни.

— Нет, Кузьма Данилыч, тут для сплетни пищи нету, — спокойно и строго ответила она, — и козыри тут ни при чем, я не в карты сюда пришла играть… — Груня передохнула и, чувствуя, как с каждый словом все напрягается в ней, заговорила тише: — Я не против мужа выступаю, а против того, чтобы он был звеньевым в колхозе… А против потому, что знаю: он больше о собственной славе заботится, чем о хлебе!..

— Да-а, — неопределенно протянул Краснопёров и лукаво сощурился. — Слава она, как зуд: чем сильнее чешется, тем больше хочется… Но, по-моему, ты, Аграфена Николаевна, немного лишку хватила! Теперь к славе дорога у нас открытая! А Васильцов, если он славы добьется, так он ведь и хлеба больше вырастит?..

Только теперь, высказав то, что мучило ее, Груня поняла, что у нее нет убедительных доводов и фактов, чтобы доказать правлению свою правоту. Что бы она ни говорила, люди будут слушать ее с недоверием, потому что правота, не подкрепленная делом, никого не убедит.

— Васильцов здесь? — неожиданно спросил Краснопёроа в огляделся.

— Здесь, — глухо отозвался из угла Родион и встал, багроволицый, в тени, оглядывая всех недобрыми глазами.

— Я, конешно, извиняюсь, — Краснопёров приложил руку к груди. — Но все ж таки позвольте узнать. Народ вы молодой, советской властью вскормленный, откуда у вас разные принципы народились?

— Разрешите? — по старой фронтовой привычке попросил Родион. — Хотя здесь и не суд, но я скажу, раз вышло такое недоразумение… Был у нас спор… У нее своя точка зрения, у меня своя… Никому не запрещается иметь свое мнение… Что бы я там ни думал, лишь бы мой мысли колхозу вреда не принесли!

— Вреда не принесут, но и пользы мало дадут, — не глядя на мужа, заметила Груня.

— Ну, о пользе мы осенью поговорим, — многозначительно и чуть вызывающе проговорил Родион и встряхнул чубом.

— Правильно! — поддержал Краснопёров. — Я за то, чтоб славу нашего колхоза как можно выше подымать!.. И, скажу по совести, чего греха таить, если вы все в Герои выйдете, то и мне, гляди, чего-нибудь перепадет!