От всего сердца - Елизар Мальцев

Зал качнулся, точно наливная рожь под ветром, прошумел и снова затих. Груня передохнула, кто-то поставил перед ней стакан воды, но она, не замечая, облизала пересохшие губы.

— Дальше — больше… стали мы судить, — продолжала Груня. — И что же получается, товарищи передовики? С рекордных участков мы берем по двадцать пять центнеров с гектара, нынче собираемся даже больше взять, а со всей остальной колхозной земли по старинке — восемь-десять центнеров… Выходит, остальная земля вроде бедного родственника у нас, обделяем мы ее лаской да уходом.

— Правильно! — крикнул кто-то, но крик этот никто не поддержал.

Хлеборобы слушала молча и настороженно: им еще не совсем понятно было, куда клонит эта шустрая, горячая звеньевая из «Рассвета», и они не торопились так поспешно высказывать свое одобрение.

— Этой земле ни агротехники настоящей, ни удобрения сытого, — уже спокойнее и тверже говорила Груня. — Ведь она этак-то не родной матерью, а злой мачехой станет!.. Большой хлеб вся наша колхозная земля дает, и надо ее так же холить, как в рекордный участок!.. И под силу это будет! Особенно, когда все колхозники перейдут на звенья и начнут за всей землей ровно ухаживать… Известно, никакой тут премудрости нет, агротехника всем доступная, только не ленись!..

Теперь Груня различала в зале уже отдельные лица, сливавшиеся раньше, дышала свободно и легко.

— Ну вот, думали мы, рядили и под конец всем звеном решили… Первым делом, вместо десяти гектаров рекордного участка берем на себя пятьдесят гектаров и обязуемся снять с него по двадцати пяти центнеров…

Кто-то неистово захлопал в ладоши, но тотчас все стихло. Груне казалось: радостный, знойный свет струился от устремленных на нее, повлажневших глаз. Такие глаза она наблюдала у людей только во время работы в жаркую, страдную пору. Она вдруг увидела у входа Родиона. Он выпрямился, чуть подался вперед, бледное лицо его с нависшей на лоб подковкой чуба было словно замороженное. Груня глубоко вздохнула в тихо досказала:

— А с остального массива мы поможем бригаде получить стопудовый урожай…

Повисла в зале звенящая тишина и вдруг взорвалась безудержным плеском ладош, криками:

— Молодцы-ы-ы!..

— Ай да рассветовцы! Ай да девчата! В самый корень рубят!

— Душу полем радуй, это верно!

— В самую точку!

— Был бы дружный колхоз, а урожай будет!

— Ярее работать надо да на других оглядываться!

— А ну, кто посмелее, налетай!

— Да помни: перед всем народом слово берешь! К тому же в новом помещении врать нельзя!

Успокаивая всех, долго звенел колокольчик в руках председателя. Когда водворилась тишина, Ракитин сказал:

— Товарищ Васильцова, в вашем распоряжения еще есть время — регламент ваш не истек…

— А сколько осталось? — спросила Груня.

— Три минуты.

— Ну, тогда я еще скажу, — проговорила она, и все весело, одобрительно рассмеялись.

Не обращая внимания на смех, Груня обернулась к залу разгоряченным лицом:

— А досказ у меня вот в чем… Я постановление февральского пленума и Указ так понимаю — они ведь, эти документы, от живого дела идут. Их сама жизнь потребовала… А раз так, то мы с вами должны их читать и мозгами раскидывать… Есть такие люди, которые на побегушки годятся, ленятся сами думать… Постановление и Указ рассчитаны на тех, кто за большой хлеб собирается драться! Родина на нас в обиде не будет, если мы ей больше хлеба дадим!

Снова с оглушительным треском раскололась тишина, и Груня уже было пошла со сцены, но у края стола поднялся секретарь крайкома, пожал ей руку. Дождавшись, когда все затихли, он сказал:

— Товарищ Васильцова! Сегодня вы здесь затронули вопрос большой государственной важности. Мы все должны подумать над тем, как провести его в жизнь. Пусть настоящий слет будет проходить под флагом борьбы за высокие урожаи на больших площадях! Я думаю, что на ваш призыв отзовутся колхозники всего Алтайского края!

Зал захлестнуло новой волной аплодисментов.

Глядя себе под ноги, словно боясь споткнуться, Груня вернулась на свое место.

Искра, брошенная ею, воспламенила многих. Зал дышал жарко, бурно. Первый же звеньевой, поднявшийся после Груни на сцену, задорно возвестил:

— Мы принимаем вызов звена высокого урожая колхоза «Рассвет»!

Кровь гулко стучала ей в виски.

— Мы тоже не отстанем, берем на себя… — запальчиво выкрикивал второй оратор.

— Наш колхоз называется «Путь к коммунизму»… Одно название не позволяет пройти мимо такого большого дела!..

Прижимаясь к плечу, восхищенно шептала Машенька:

— Ой, Грунь, какая ты, я и не знала! Нет, ты просто геройская женщина, честное слово!

— Да будет тебе. Маша, — оглядываясь на соседей, говорила Груня.

Щеки ее горели, она то и дело прикладывала к ним ладони, но огонь румянца не унимался. Груня радовалась тому, что взбудоражила людей, что они правильно, всем сердцем поняли ее, и чувствовала бы себя совсем счастливой, если бы не мысль о том, что где-то в зале, сжав зубы, одинокий и недовольный, сидит ее Родион. О чем он думает?

В перерыв она не успела пробраться к мужу: ее сразу же позвали за кулисы. В украшенной зеркалами артистической комнате увидела Новопашина и секретаря крайкома.

— Садитесь, — радушно пригласил ее секретарь крайкома, подавая Груне легкое, плетеное кресло.

Она удивительно просто чувствовала себя с ними, будто они были ее давнишними хорошими знакомыми.

— Как поживает ваша озимая пшеница? — улыбаясь, спросил секретарь крайкома. — Наш край давно нуждается в крепком, морозоустойчивом сорте, да что край — вся Сибирь! — Разговаривая, он чуть вытягивал указательный палец правой руки и, как бы собрав на кончике его весь заряд внимания, неожиданно выбрасывал руку вперед, подтверждая этим жестом что-нибудь особо важное. — Сейчас мы в больших масштабах ведем испытание нескольких сортов озимой в колхозах и широко внедряем посевы по стерне.

Груня встала, как делала всегда у себя в хате-лаборатории, спокойно и обстоятельно, рассказала о посевах пшеницы, о снегозадержании, о первой весенней подкормке.

— Но самый большой бой, по-моему, она выдержала, — заключила Груня, — зиму пережила стойко… Теперь уж все от нас зависит…

— Ну, а на вас, я думаю, она вполне может положиться, — секретарь крайкома засмеялся. — Если трудно будет, берите за бока Алексея Сергеевича… Ему, наверно, самому эта пшеница во сне снятся, а?

— Не скрою, большие надежды питаю я на этот сорт, — сказал Новопашин, попыхивая своей черной трубочкой, — пойдет в производство — мы через два года вздохнем свободнее!..

— Случится быть в Барнауле, заглядывайте ко мне, — пригласил Груню секретарь крайкома и заговорщически подмигнул Новопашину. — Зови радиоредакторшу свою, она по вашу душу пришла, товарищ Васильцова. — И уже без улыбки пояснил: — Мы хотим, чтобы вы со своей идеей по радио выступили.

— Ой, не надо! — с досадой вскрикнула Груня. — Честное слово, не надо! И так сколько шуму!..

— Ничего! У вас, видать, голова трезвая, крепкая, не закружится, — пристально щурясь, сказал секретарь крайкома. — А мы с вами должны прежде всего о пользе дела думать. Ну, желаю успеха!

Радиостудия Груне очень понравилась. В маленькой, плотно завешенной синей материей комнатке было удивительно тихо. Рядом была расположена аппаратная, в небольшое внутреннее оконце виднелись длинные серебристые ящики с тлевшими внутри высокими блестящими лампами, иногда доносился оттуда тонкий мелодичный звон, слоено где-то тихо сочилась с крыши капель.

Груня как следует еще не огляделась, когда перед ней положили отпечатанную на машинке — и когда только успели! — ее речь на слете и пригласили к столику, над которым висел круглый решетчатый микрофон, похожий на новое ситечко для процеживания молока.

«Ну, здесь совсем не боязно», — подумала Груня, но когда девушка-диктор таинственно проговорила: «Включаю», — заволновалась еще сильнее, чем на слете.

Она не разобрала первых вступительных слов диктора, объявлявшего волны, и мгновенно представила, как эти волны, словно в заводи, когда туда бросят камень, всколыхнутся и побегут, разнося ее голос по всему краю. Она увидела тысячи людей у репродукторов и почти онемела, когда диктор спокойно, точно глядя в книгу, представила ее:

— Внимание! У нашего микрофона звеньевая колхоза «Рассвет» Аграфена Николаевна Васильцова…

И хотя перед ней лежала отпечатанная речь, Груня несколько секунд не могла произнести ни одного слова, не в силах была разжать губы. Она растерянно оглянулась на диктора, та ласково и одобрительно закивала ей, и Груня выговорила первые слова:

— Товарищи колхозники!..

Она сама не узнала свой глухой, вдруг одеревеневший голос и продолжала читать уже как-то машинально, досадливо морщась, часто сбиваясь. На лбу, висках и верхней губе у нее проступил пот.