Изначальное желание - Дмитрий Денисов

На шум обернулись соседние лавочники и просто прохожие. Но ничего сверхъестественного нет — с кем не бывает? Подумаешь, седельщик случайно седла опрокинул. Подумаешь, рукой махнул неосторожно.

Однако, следует отдать ему должное, он не испугался, не обратился в бегство и не стал криком призывать стражу. Седельщик знал — все это он успеет сделать, если обстановка вдруг обострится еще больше. Поэтому он просто распрямился, бросил мимолетный взгляд через плечо на упавший товар, и снова обернулся ко мне.

— Ну так что? — уже мягче повторил я. Мне хотелось дать ему шанс, и я дал. Мне хотелось услышать его слова. И я повторил, — назовешь свою цену?

Торговец смерил меня таким интересным взглядом, что я невольно залюбовался. И, как водится, принюхался. В его взгляде слилось все: осторожность, жадность, страх, непонимание, понимание, боль, тоска, злость, радость, недоверие. Даже благодарность. И много еще чего. Я улыбнулся. Я тоже умею так смотреть. Хоть и не люблю.

— Хорошо! — неожиданно поддался он. — Будь, по-твоему. Я не боюсь казаться смешным, называя высокую цену. Я сильный человек, и рад считать себя таковым.

— Называй! — приглушенно бросил я.

— Сколько не жалко! — ответ последовал незамедлительно и неумолимо.

Мудро, мудро! Я снова отметил его мастерство не седельщика, но торговца. Но на его беду я сам был таким, и такую же цену называл некоторым. Я нагло засмеялся. Так, что там мне отвечали? Я заглянул в прошлое. Возрадовался и провозгласил:

— А если я исполнен жалости?

Теперь уже засмеялся он. Медленно, с нарастающей уверенностью и силой собственного всемогущества. Он стоял против меня, и силился пересмеять. Я снова не стал лишать его удовольствия и понуро притих. Ждал. И думал — а не выскажет ли он то же самое, что когда-то говорил и я. Ох, каким сладким стало пророческое чувство, когда я услыхал его насмешливый голос:

— Ладно, успокойся. Мне ничего от тебя не надо. Просто… каждый платит ровно столько, сколько он стоит. И я в очередной раз убедился в этой избитой до боли истине, ха-ха-ха! Не расстраивайся, мудрец, а просто прими, как должное. Ха-ха-ха…

Мудро. Снова мудро. Ибо очень уместно. Правда, он еще не подозревает — насколько.

Потому как не ведает, кто перед ним.

И не потому, что он не проницателен.

А потому, что этого не ведает никто.

Но лишь до поры, пока я сам не соизволю явиться…

Нас разделяла пара шагов. Но то не стало помехой. Я умею двигаться с поразительной быстротой, выходящей за грани реальности. И реальность для меня перестала быть преградой. Два шага реальности? Много ль это, или мало? Все относительно. Но я скажу точно: «Это неважно». Важно то, что они исчезли. Реальность же просто уступила место реальности иной. Моей. И я воспользовался ею.

Движение произошло не мгновенно, не стремительно и даже не молниеносно. Оно просто произошло. И нет такого понятия во времени, способного описать его. Время безвластно над моей реальностью.

Со стороны казалось — ничего не изменилось. Седельщик продолжал вызывающе улыбаться. И уже даже начал оборачиваться, спеша привести в порядок прилавок, как я опередил его. Я шагнул вперед. Он услужливо подался в сторону и заинтересованно поднял светлые брови. Глаза его полыхали веселым пламенем жизни. Они сияли победой. Сладкой, дурманящей, но, главное, обоснованной. Он вызывающе ждал. Я жать себя не заставил. Подошел к деревянному лотку, сунул руку под плащ, достал увесистую мошну, распустил завязки и высыпал все, что было в ней, на плашку. Полновесные золотые гульдены с тяжелым благоговейным звоном принялись падать на прилавок, точно крупные слезы искренней скорби. Или радости — неважно. Важно то, что они падали. Важно то, что они были. И было их очень много. Я не стал утруждать себя бесполезным подсчетом, но их оказалось больше полусотни.

Вот тут-то картина снова переменилась. Если у седельщика никогда раньше не случался сердечный приступ, то, похоже, он готов был случиться. Он немо и отнюдь не наигранно распахнул рот, глаза, уши и все, что только возможно. Он не верил. Руки его задрожали, глаза заволокла какая-то непроглядная мгла, брови выгнулись дугой, язык мало, что не вывалился, как у загнанного пса. Он снова проигрывал. А точнее — уже проиграл. Я победно усмехнулся и встряхнул мошной. Последний гульден выпал из темного кожаного чрева, довольно звякнул и притих на вершине зыбкой горки. И стал он символом завершения всего этого урока. Да, прав торговец и все ему подобные. Ведь золото — одна из сил, которая правит миром. А точнее — один из отголосков той силы, или тень ее. Но это уже неважно. По крайней мере, для людей.

Я смял мошну в кулак, демонстративно показывая — выжал все до конца. Высокий седельщик сглотнул, поперхнулся и закашлялся. Он тыкал пальцем в горку золота, бледнел и хрипел. На самом деле, он пытался что-то сказать, но выходил лишь гортанный хрип. Я смилостивился и произнес за него:

— Да, знаю, это невероятно. Но это так. Вот моя плата тебе, почтенный мастер.

— Но… но… как…

— Очень просто, седельщик, очень просто, — повторял я размеренным назидательным тоном. — Но просто для меня — не для тебя. А если тебе то снова интересно, я вновь повторю: отправляйся гулять по миру. Но путь начни со своего желания. Когда твое желание станет истинно, что пересилит все другие, то ты и пойдешь. Нет желания, или слабо оно — живи и радуйся жизни. Это ни в коем случае не слабость и не трусость. И уж тем более не бесчестье. Это хорошо, ибо есть благо. Ведь жив я благодаря таким, как ты. Ведь блуждаю я вместо всех вас, а после и делюсь впечатлениями. Но чтобы познать истинную красоту мира, нужно идти самому. Это не так просто, друг мой. Но не просто для тебя. Зато станет просто, когда уподобишься мне. А мною быть не трудно. Пусть очень трудно стать таким. Ведь первый шаг всегда дается с трудом. Хотя это всего лишь символ превосходства изначального желания над остальными.

— Кто ты? — тяжело уронил он. Голос отдавал уже знакомым смешанным чувством.

— Неважно, — насмешливо, но отнюдь не злобно, ответил я.

— Человек отдал мне все свое золото, и говорит — не важно, как его зовут?!

— Зовут по-всякому. Но кто я — неважно.

— Для меня важно, — серьезным тоном отметил он, потихоньку оправляясь от пережитого.

— Тогда сам назови меня, — не менее серьезно посоветовал я.

— Но… я… я не могу принять твое золото… — бегло залепетал он. — Я…

— Можешь, — отмахнулся я, вжимая его взглядом в прилавок. — Еще как. Ведь то для тебя ценно. Ты хотел этого. Даже жаждал. И я дал тебе все, это. Я дал тебе самое ценное. То, что ты ценишь, во имя чего торчишь здесь днями напролет, а ночами корпишь над работой в своей душной коморке. Я истинно ценю твой труд. И твою мудрость, что толкает тебя трудиться. Тебя, и твоих близких. Ведь вы сами, без лишней воли воплощаете свои желания. Я искренне отмечаю — это действительно мудрость. Однако добавлю — человеческая. Но ты и есть человек. Ты гордишься этим. И не напрасно. А потому я щедро готов отблагодарить тебя. И плачу я ровно столько, сколько стою. Ибо выкладываюсь без остатка.