Изначальное желание - Дмитрий Денисов

Я замер и даже из вежливости приоткрыл рот. Как сказал… А главное — как мыслит. На сей раз монолог поразил меня глубже. Да, мастер не так прост, каким мне показался сразу. Тем самым он снова вызвал симпатию. Ведь в этом мы с ним похожи. И не только в этом. Он снова напомнил мне себя. Того себя, каким я стал после того себя, похожего на Пудилу.

Седельщик высоко вскинул подбородок, и демонстративно спрятал гульден в небольшой мошне, что держалась под распахнутым у ворота камзолом. Да, себя ценит (а точнее — научился). Да, есть за что. Да…

— Так-то, мой неимущий друг, — казалось, он воспрянул духом, выдав мне всю свою мудрость. — Ты останешься таковым до тех пор, пока не осознаешь моей правоты. А как осознаешь, так и начнешь жизнь свою менять. Тогда и вспомнишь меня. И оценишь уже искренне.

Я показательно и скорбно вздохнул, понуро уронил голову и раболепно произнес:

— Уже оценил.

— Рад слышать, — голос его креп, возвышался и напоминал завывание ветра в горах. — Хоть какая-то польза для тебя с нашей беседы. И что ты намерен делать?

Я вновь оглядел снующую туда-сюда толпу, потянул носом их разномастные желания, блаженно засопел, и облегченно выдохнул:

— То, что и делаю.

Седельщик моргнул и снова погас. Точно прибрежный маяк, утопив в ночной воде последний луч надежды. Холодная тьма вновь сомкнула свои клещи. Триумф его победы вдребезги разбился о мою наглую непробиваемость. Многоголосой болью зазвенели хрустальные осколки льда — то ломались его желания. Да, они были чисты. Да — искренни. Да — верны. Но они ломались — они были хрупки. По крайней мере, по сравнению с моими. Ведь я уже когда-то был таким. А прошлое всегда разбивается о настоящее, если пытается воспрянуть из глубины времени. Его место лишь там. Мы можем лишь смотреть в него. Но вернуть — увы. Мы можем лишь попытаться его воссоздать. Но то станет не до конца подлинно. Ведь желания наши стали уже иные.

Ремесленник озлобленно оскалился и зашипел:

— Бродяга, ты мне снова голову морочишь?!

— Нет, — блекло улыбнулся я, чуть согревая его желания.

— Ты ж сказал, что все понял?! — мучительно вскрикнул голову торговец. Мне казалось, он пытался собрать мерзлую кашу из колких обломков мечты, горьких слез и отчаянных соплей. Он жаждал выплеснуть все это мне прямо в лицо. Но не мог. Потому что не мог собрать.

— Причем давно, — уточняюще добавил я.

— Но… по тебе не видно, чтоб ты вознамерился жизнь свою менять. Хотя ты признался, что оценил мою мудрость. Как же так?

— Да, почтенный седельщик — оценил, — еще раз повторил я. — И давным-давно. Так давно, что уже пришел к иной. Я ведь все это пережил. И те же самые мысли приходили мне в голову. И я так же действовал. И достигал тех же результатов. А потому и слушаю тебя здесь, да не перебиваю. Я просто наслаждаюсь воспоминаниями.

Он снова почесал подбородок, заскрипел зубами. Мутная жижа таяла на глазах. Ее собрать уже не представлялось возможным. Да и бессмысленно это. Тогда он подобрался и метнул на меня колючий многообещающий взгляд.

— И что же? Предлагаешь и мне в бродяги податься?!

— Выбор всегда за тобой, — сказал я. Сказал просто и понятно. Но он не понял. Вернее понял, но по-своему. Потому как возопил с новой силой:

— Да врешь ты все! Ты, видать, и был когда-то человеком, да ныне из ума выжил, и перестал быть таким!

— Вот видишь, — отметил я усмешкой его последние слова. — Ты сам признал, что я не человек. Даже не я — ты поведал о том!

Он запоздало прикрыл рот, силясь бросить еще что-то колкое в ответ. Колкое, по его меркам, но истинное по моим. Я же церемонно поклонился. И мягко, четко и торжественно провозгласил:

— Я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше — тот не человек.

Он взирал на меня расширенными глазами. Я чувствовал его желания. Он пытался понять — сумасшедший я или нет. Мои глаза таинственно смеялись в ответ. Я продолжал:

— Слыхал такое, мастер-седельщик? Или, быть может, читал? Где-то такое уже написано. Хотя подобная истина переписывается, кочуя век от века. Или же… ты книг не читаешь? Не постигаешь источников мудрости?

Он не стал утруждать себя ответом. Он просто выкрикнул мне в лицо, потрясая кулаками и брызгая слюной:

— Да что ты можешь, бродяга?! Кроме как писаниями истлевшими мне голову забивать?! Я ведь не зря тебе урок с золотом преподал. Ты нипочем не сможешь заплатить мне золотом за мудрость! Ведь у тебя его нет! Нееет! И не будет! Потому как быть не может! Хоть как ты свою мудрость изверни! Тогда спрашивается — мудрость ли это, раз она простого жалкого да презренного металла тебе принести неспособна…

— Сколько ты хочешь за свою мудрость, седельщик? — ледяным тоном оборвал я его.

От неожиданности он чуть не упал. Уж таким пугающим прогремел мой вопрос, словно гром среди ясного дня. Хотя вопрос и будничный, и тон спокойный, но вот смысл не таков. Он мощным ударом меча врезался в плоть желаний торговца, растерзал ее и глубоко впился. Брызнула кровь. Нет, не та, которую мы привыкли лицезреть. Эта кровь иная, неосязаемая с первого взгляда. Но, тем не менее, такая же жгучая, сладкая и… желанная. Я неудержимо сверкал железными глазами. Они разили невидимыми молниями и заставляли мастера пятиться прочь. Он уперся спиной в прилавок, всплеснул руками и с грохотом опрокинул пару седел. Следом, шурша, сполз ворох сбруй и уздечек. О камень сухо лязгнули приклепанные к коже бляхи. Отчего-то лопнул шнурок, и подковы с громким звоном принялись осыпаться на пол. Странно. Их-то ничто не задело.

На шум обернулись соседние лавочники и просто прохожие. Но ничего сверхъестественного нет — с кем не бывает? Подумаешь, седельщик случайно седла опрокинул. Подумаешь, рукой махнул неосторожно.

Однако, следует отдать ему должное, он не испугался, не обратился в бегство и не стал криком призывать стражу. Седельщик знал — все это он успеет сделать, если обстановка вдруг обострится еще больше. Поэтому он просто распрямился, бросил мимолетный взгляд через плечо на упавший товар, и снова обернулся ко мне.

— Ну так что? — уже мягче повторил я. Мне хотелось дать ему шанс, и я дал. Мне хотелось услышать его слова. И я повторил, — назовешь свою цену?

Торговец смерил меня таким интересным взглядом, что я невольно залюбовался. И, как водится, принюхался. В его взгляде слилось все: осторожность, жадность, страх, непонимание, понимание, боль, тоска, злость, радость, недоверие. Даже благодарность. И много еще чего. Я улыбнулся. Я тоже умею так смотреть. Хоть и не люблю.

— Хорошо! — неожиданно поддался он. — Будь, по-твоему. Я не боюсь казаться смешным, называя высокую цену. Я сильный человек, и рад считать себя таковым.