Любовные письма серийному убийце - Таша Кориелл

половину которой Белла Свон пыталась сброситься со скалы, чтобы хоть на мгновение увидеть Эдварда. Наверное, я понятия не имела, что такое любовь.

– Как вы думаете, как пахнет Уильям? – спросила я.

– Что? – переспросила Дотти.

– Я думаю, он пахнет как всякие ароматически свечки для мужчин – хвоей и сигарами, – ответила Лорен.

Я стучала каблуком по полу. Я понимала, насколько это всех раздражает, но не могла перестать. Я бы не удивилась, вырвись у меня изо рта гудящий рой пчел.

Я взглянула на Бентли. Он держал за руку Вирджинию и выглядел спокойным. Я подумала о нашем поцелуе, а потом усилием воли прекратила это делать. Бентли был ерундовой второстепенной линией в нашей с Уильямом истории любви.

Марк и Синди выглядели очень напряженными, как будто соревновались, кто дольше задержит дыхание. У Марка, который неизменно выражал убежденность в успешном завершении дела, было настолько кислое лицо, что в этой его показной уверенности возникали большие сомнения.

Никого из друзей, поддерживавших их за пределами здания суда, видно не было. Они могли поддержать семью подозреваемого серийного убийцы в частном порядке, но было бы слишком смело просить сделать то же самое публично. Моя готовность дискредитировать себя ради Уильяма говорила о том, что я люблю его сильнее, чем люди, которых он знал всю жизнь.

Судья призвал суд к порядку. Абсолютная тишина указывает либо на то, что не происходит ничего, либо на то, что происходит все сразу: именно такая тишина повисла, когда судья ударила своим молоточком, а мы затаили дыхание и будто покинули физические оболочки.

«Пожалуйста», – зашептал голос в моей голове.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Я не была уверена, о чем прошу – хочу ли я освобождения Уильяма, или чтобы он просто остался жив.

Было очень тяжело вникать в каждое слово судьи по отдельности: я как будто читала академический текст, чтобы в итоге осознать, что ничегошеньки не поняла. Право было особым языком, который я уже не надеялась освоить.

Наконец председатель коллегии присяжных произнес те слова, которых мы все ждали.

Невиновен.

И снова.

Невиновен.

Невиновен.

Невиновен.

По толпе прокатился вздох. Кто-то громко всхлипывал. Это была я? Уильям обнимал своих адвокатов. Марк затряс кулаками в воздухе, как будто его любимая команда только что заработала тачдаун. Этот жест был неуместен, но казался очень подходящим. Бентли и Вирджиния оставались на своих местах, даже не изменив позы после объявления решения. Я поглядела на подруг. По щекам Лорен текли слезы, и она держала за руку Дотти, которая тоже плакала.

Тело сестры Джилл сотрясали рыдания. Она вся согнулась от горя, а подруги Эммы обнимали ее. Люди вокруг кричали. Я не понимала, вопят ли они что-то нечленораздельное, или я просто потеряла способность разбирать слова.

Мое сердце билось с такой скоростью, что у меня онемели пальцы. Я осознала, что никогда даже не рассматривала такой исход. Существовал четкий сценарий развития событий. Уильяма должны были признать виновным, а я бы вернулась к своей жизни. Продолжала бы ему писать еще несколько недель или месяцев, пока не нашла бы новое хобби или парня, чье физическое тело находилось бы в непосредственной близости от моего.

– И что теперь будет? – спросила Дотти.

– Понятия не имею, – откликнулась я.

33

Мы с Дотти продолжали сидеть посреди зала суда, пока остальные заторопились наружу. В этом антагонистичном движении была виновата скорее инерция, чем сознательный импульс.

Сразу после того, как Уильям поблагодарил адвокатов, его в целях безопасности вывели из зала суда в сопровождении семьи. Я наблюдала, как сначала исчез Уильям, а сразу за ним – Марк, Бентли и их жены. Никто не повернулся, чтобы попрощаться со мной.

Меня охватила тоска по утраченной иллюзии. Где свободу Уильяма олицетворяло бунгало в море.

Журналисты начали собирать материалы. Лорен извинилась, сказав, что ей пора ехать. Ее прагматизм перед лицом невероятного вызывал у меня презрение. Я думала, что эта способность приходит с годами, хотя сама ее так и не приобрела.

– Может, стоит поискать другое хобби, – сказала ей я, когда мы обнимались на прощание.

И тогда остались только Дотти, члены семей погибших и я. Мы сидели, завороженные невозможностью этой ситуации. Сестра Джилл издавала такие резкие и дикие крики, что охрана попросила ее успокоиться. Потом она расскажет телевизионщикам у здания суда, что не спала несколько месяцев.

«Я просто хотела спокойно ложиться в постель, зная, что Уильям Томпсон за решеткой. Но теперь я не засну никогда!» – кричала она.

«Моя жена заслуживала лучшего, – сказал Трипп, помолчал и добавил: – Ото всех». А потом ушел и ударился в недельный загул.

Они будут продолжать видеться – друзья и родственники жертв, навсегда связанные трагедией, сломавшей их жизни. Это был печальный товарищеский круг, и они покинули бы его сразу же, если бы смогли оживить своих мертвецов. Полиция будет расследовать новые улики, находить новых подозреваемых, но для них привкус правосудия навсегда останется горек после процесса над Уильямом Томпсоном. Это как откусить гнилую клубнику, а потом выбросить весь ящик, чтобы не повторять неприятного опыта.

– Он ведь не придет, да? – спросила я.

– Наверное, нет, – ответила Дотти. Она взяла в руки кожаную сумочку – предмет, стоивший дороже чего угодно в моем гардеробе. – Желаю тебе удачи, Ханна, – сказала она.

Мы обнялись, и тяжелый аромат ее парфюма подействовал на меня успокаивающе.

Ко мне подошли офицеры полиции.

– Пора идти, – сказали они.

Я собрала свои вещи и вышла наружу, поразившись яркости солнца. Ноги задрожали, и я уселась на ступени здания суда. Казалось, что я могу умереть прямо здесь и сейчас, так у меня болело сердце. Мне было знакомо это чувство. То же самое я ощущала, когда Макс начал встречаться с Риз, когда мужчина не перезванивал мне после хорошего свидания, когда надежда на что-то потенциально прекрасное обращалась в ничто. Эти иррациональные любовные драмы, которые скорее разворачивались у меня в голове, нежели существовали во внешнем мире! Я была вдовой, оплакивавшей мужа, которого у меня никогда не было. Как и его могилы.

По прошествии какого-то количества времени я медленно встала и направилась к своей машине. Движения вызывали боль. Ноги переживали потерю Уильяма так же тяжело, как и остальное тело. Я всегда видела наши отношения обусловленными и детерминированными той предпосылкой, что он навсегда останется в тюрьме, а я буду просто отчаявшейся женщиной, которая хочет оставаться рядом, несмотря ни на что. В этой ситуации сила была на моей стороне хотя бы потому, что я – на свободе. Но с освобождением Уильяма все перевернулось